Сайт портала PolitHelp ПОЛНОТЕКСТОВОЙ АРХИВ ЖУРНАЛА "ПОЛИС" Ссылка на основной сайт, ссылка на форум сайта

СОЮЗНЫЙ ДОГОВОР И МЕХАНИЗМ ВЫРАБОТКИ НОВОГО НАЦИОНАЛЬНО-ГОСУДАРСТВЕННОГО УСТРОЙСТВА СССР

А. Б. Зубов, А. М. Салмин

ЗУБОВ Андрей Борисович, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института востоковедения АН СССР;
САЛМИН Алексей Михайлович, доктор исторических наук, заведующий отделом ИМРД АН СССР.

The declaration of sovereignty by the USSR constituent republics has spurred the process of self-determination of the autonomous entities and the peoples which have no autonomy as well as those who to a great extent reside beyond their "native" autonomies. The principle of equality of peoples irrespective of their numerical strength and other objective characteristics has clashed with the state structure of the Union of Soviet Socialist Republics which is practically based on the principle of unity or nation and territory, which is interpreted as the right of the "native" nation (which has given the territorial unit its official name) to everything thereon.

Dissolution (if temporary) of the Soviet Union is tantamount to the rejection of the present-day structure of the state. The period of transition to a new structure has begun and, as the Union centre grows weaker, it will become ever more intensive and acquire an ever sharper character. If no long-term strategy of reforming the Union is worked out so as to take into account all these processes, the transitional period will end up in chaos which the governments of constituent republics, obviously less strong than the present central government, will be unable to stop. The way out of the chaos, which (contrary to the expectations of the advocates of "sovereign" republics) seems most probable, is to strengthen the central government, and on the terms hurting both those which remain within the united state and for those which manage to secede. The dynamics of the transition process will be primarily determined by the alignment of the elements of the nascent structure.

События последних двух лет в политической, экономической и культурной жизни нашей страны создают впечатление того, что история взяла с места в карьер и стала окончательно неуправляемой. Или, если воспользоваться другой аналогией, медленное таяние колоссального массива льда и снега вызвало вначале его проседание, затем локальные подвижки и, наконец, бесформенная масса сорвалась и полетела вниз, сметая все на своем пути и сглаживая как будто даже детали рельефа, образованного коренными породами...

* Текст проекта Союзного договора, подготовленный группой «Полития», в том числе авторами этой статьи, опубликован в журнале «Народный депутат», 1990, № 6, с 77—90, обоснование проекта — в журнале «РК и СМ», 1989, № 3, с 62—84

Когда сходит лавина, моментально устаревают все соображения по поводу того, как ее можно остановить или направить по иному руслу, какими бы обоснованными в свое время они ни были. Речь может идти уже только о «ликвидации последствий» (выражение, приобретшее специфический смысл в эпоху, когда считалось, что «ликвидация» — ultima ratio regis во всех случаях, которое в данном случае надо понимать так: «наказание виновных и частичное возмещение убытка пострадавшим»). При этом, однако, чем разрушительнее селевой поток, тем отчетливее видны основные формы коренного рельефа, утратившие некоторые второстепенные детали, и тем очевиднее те главные работы, которые надо произвести, чтобы по возможности уменьшить последствия будущих лавин.

Наша страна сегодня представляет собой нечто, лишенное признанных ее собственными жителями внешних и внутренних границ, узаконенной традицией и согласием общегосударственной столицы, наконец — очевидного для всех, безусловного названия. Она утратила интегрированную систему власти. Старые структуры потеряли всякое уважение, пусть внешнее, но кое-где сохраняют полноту реальной власти. Новые (выбранные) советы, в ряде мест сформированные кое-как, на основе нелепых избирательных законов (оказавшихся таковыми отчасти из-за саботажа, отчасти — из-за невежества), к тому же сплошь и рядом нарушенных, повсеместно оказались чрезвычайно громоздкими: «советская власть», переставшая быть эвфемизмом и воплотившаяся буквально, обнаружила очень низкий коэффициент полезного действия.

Несмотря на это, государство пока отнюдь не распалось на составные части, доказав в очередной раз условность и относительность всякого рода сецессий и объединений, если они — локальное явление. Система внутри- и межгосударственных отношений в любой части мира — функция, в конечном счете, общемировой ситуации. Структура, созданная мировой войной, может сколько угодно переосмысливаться и преображаться, но ее важнейшие звенья являются элементами мировой системы и оттого относительно стабильными. Мировая система, в свою очередь, опирается на реальные, геополитические центры сил, дополнительно усиливая их значение. Так, нынешний СССР может меняться как угодно, но его центр (не обязательно нынешняя столица Союза) есть в некотором смысле константа, во всяком случае до тех пор, пока мировой порядок обладает преемственностью и пока превратности истории не перевесили значимости геополитических факторов.

* * *

Доминирующей в 1990 г. тенденцией в изменении национально-государственных отношений в СССР являлось стремление союзных республик к утверждению своего суверенитета вплоть до деклараций о непринадлежности к Советскому Союзу.

Соответственно основное направление поисков нового порядка (государственного или международного) на территории Союза было связано с выработкой той или иной (федерация, конфедерация, «асимметричная» структура, включающая в себя элементы обеих) формулы «союзного договора»: ассоциаций существующих пятнадцати, или большинства из пятнадцати — союзных республик*.

Такой подход, на наш взгляд, является неадекватным ситуации, недальновидным и потенциально деструктивным.

Во-первых, провозглашая свой суверенитет, ныне существующие «союзные республики» по сути, если можно так выразиться, рубят под собой сук. Делегитимация Союза ССР на основании тезиса о его изначальной (с 1922 г. ) искусственности, несправедливости и насильственности или же на основании вывода о его вырождении в фактически унитарное, диктаторское государство, автоматически делегитимирует и сами «союзные республики» — плоть от плоти и кровь от крови этого Союза. Их границы и их состав столь же произвольны, сколь не основаны на каком-либо народном волеизъявлении и согласовании таких волеизъявлений, как и отвергаемые ими устройство и институты Союза. Например, исключительно в рамках Союза мыслима нынешняя, провозгласившая свою независимость Литва, границы которой были установлены вполне произвольно, без учета волеизъявления соседствующих, да и самого литовского, народов.

Действительно, какую границу Литвы признать законной? Нынешнюю? По этому пути пошел литовский парламент, объявивший 11 марта 1990 г. суверенитет на всей территории Литовской ССР. Но ведь границы Литовской ССР — это границы, определенные Сталиным после Второй мировой войны. Тогда была прочерчена граница между Литвой и Белоруссией и переданы Литве, естественно, «без спросу» у кого бы то ни было, некоторые селения Белоруссии. Требовать эти кусочки земли назад, как пробует делать парламент в Минске, было бы, однако, не менее наивно. Дело в том, что в 1939 г. граница между независимой Литовской республикой и Белорусской ССР была столь же произвольно прочерчена Сталиным по только что оккупированным землям северовосточной Польши (до того общей границы СССР и Литва не имели). И в тот раз Литва приняла в дар чужую землю из рук «нелегитимного красного царя»... Впрочем, многие в Литве вспоминают, что Виленский округ, подаренный ей Сталиным в 1939 г., был отнят (инкорпорирован, как тогда любили говорить поляки) Польшей у Литвы в марте 1922 г. Но не любят упоминать, что округ этот — «Шроткова Литва» — в более обширных, кстати сказать, границах, включал преимущественно земли с польскоязычным и белорусским населением и удерживался с октября 1920 г. Литвой самовольно. Далее, сама демаркация границ в прибалтийско-польском регионе в 1918—1920 гг. была вполне произвольна и навязана Советской России сначала Германией в Бресте, а потом установлена без нее Антантой в Версале. Наконец, развивая эту логику, и правительство Советской России, подписавшее эти договоры, не может считаться легитимным, так как оно силой свергло существующую власть в октябре 1917 — январе 1918 г. и прервало государственно- правовое преемство на территории Российского государства.

* «Сейчас в портфеле рабочей группы парламента (Верховного Совета СССР — авт. ) находится семь проектов Союзного договора, представленных республиками, четыре — от различных общественных организаций и научных институтов, еще двенадцать самостоятельных вариантов разработаны силами межрегиональной депутатской группы. На сегодня, сказал Р. Нишанов, уже известно более двухсот проектов Союзного договора, и это радует» (1). На конкурс, объявленный Межрегиональной депутатской группой весной 1990 г. (2, 1990, № 15, с. 2), было представлено 384 проекта Союзного договора.

Иные границы, например в Закавказье, имеют еще более зыбкое правовое обоснование и вне легитимации Союзом ССР вообще немыслимы (3). Если границы СССР с соседними государствами большей частью точно определены международными договорами и соглашениями, то практически все границы между союзными и автономными образованиями внутри СССР являются совершенно произвольными, «кабинетными» демаркациями. При делегитимации Союза ССР, которым границы эти гарантировались, образуется не ряд независимых «суверенных» государств, а громадное недемаркированное пространство, по которому начнут перемещаться миллионы людей в поисках спокойной жизни среди своих соотечественников или, точнее, сородичей; вспыхнут сотни ныне тлеющих очагов территориально-этнических конфликтов. И вряд ли кому-то удастся приготовить себе «обед силен» на огне этого безбрежного костра. Во-вторых, «суверенизация» союзных республик резко усилила процесс самоопределения автономных единиц (АССР, автономных областей и округов), а также народов, не имеющих автономии (в том числе расселенных дисперсно), а также таких, значительная часть которых проживает за пределами «своих автономий». И на этом уровне мы видим процесс делегитимизации всей национально-государственной структуры Союза, включая ССР. Существующее устройство вступает в противоречие с подписанными нашей страной актами (значение которых подчеркивается все более активно), исходящими из идеи равноправия народов, независимо от их численности и других объективных характеристик. В то же время провозглашение суверенитета РСФСР немедленно вызвало решительную реакцию крупнейших автономий*. Неуправляемый процесс такого рода (при обсуждении проектов нового Союзного договора речь идет об ССР: предполагается лишь «повысить уровень» автономий, «предоставить им дополнительные права», в лучшем случае — возвести некоторые в ранг ССР) практически неизбежно спровоцирует конфликты между властями разных уровней, осложненные национальным противостоянием. Это так, поскольку в основу устройства СССР фактически положен принцип единства нации и территории («национальные республики»: ССР, РСФСР, «национальные автономии»), часто интерпретируемый так, что «коренная» нация, чьим именем названа соответствующая единица, является как бы обладательницей монопольного права на всю «свою» землю и все, что на ней находится.

* Первыми оказались, как известно, Татария и Коми, объявившие себя суверенными в конце августа 1990 г. «СССР» (4, 31. VIII. 1990, с. 2)

Такой подход уже в начале XX в. считался безнадежно устаревшим в контексте общемирового развития и нравственно несостоятельным. Так, один из авторов, касавшихся тогда национального вопроса в России, писал: «Движение национального вопроса в многонациональных государствах, протекая более или менее однообразно, в развитии своем проходит два несхожих между собой периода. Первый период характеризуется тем, что сколоченные механически, преимущественно путем завоеваний, государства эти механически же из разнообразия народов, входящих в их состав, стремятся создать не только единство нации, в государственно-правовом значении этого слова, но и единство национальности — единый культурно-исторический народный тип. Из многонациональных государства эти стремятся превратиться в однонациональные, причем национальным образцом естественно является главенствующий в государстве народ. Для осуществления этого стремления, основанного на отождествлении двух органически различных понятий: понятия государственного единства и единства национального, — государственная власть считала возможным приносить неслыханные жертвы, пользоваться всеми доступными государственному аппарату средствами. История всех европейских государств знает яркие свидетельства о жертвах, приносимых молоху денационализации недержавных народностей. Достаточно вспомнить для этого хотя бы скорбный мартиролог валлийских, ирландских и шотландских кельтов в Англии, провансальцев и бретонцев во Франции, славян и иных народов в Австрии, судьбы поляков в Пруссии, практику имперской национальной политики в России» (5) *.

Во-вторых, та же «суверенизация» ССР, вызывающая цепную реакцию самоопределения автономий, подталкивает к самоопределению некоторые сложившиеся историко-географические общности (например — Дальний Восток, Сахалин, некоторые материковые области РСФСР, Украины, Казахстана), которые, не уступая, а подчас и опережая в экономическом и культурном потенциале ряд АССР и ССР, страдают от диктата «центра» (будь то центр Союза или союзной республики).

В политике так же, как и в физике, действует закон сообщающихся сосудов, с тем только отличием, что выравнивание обычно происходит не по среднему уровню, а по максимальному. Если Литва или Молдова добились наибольшей «независимости», то в случае продолжения их пребывания в Союзе ССР, пусть временного, и все другие образования Союза добьются — и достаточно скоро — того же статуса. Начавшийся процесс дробления союзных республик, когда автономии провозглашают свою независимость (от РСФСР или Грузии), области стремятся добиться союзного статуса (Крым, Сахалин) или поменять союзную республику (ряд областей Казахстана, Узбекистана), когда, наконец, возникают новые структуры (Гагаузская и Приднестровская республики), — наверняка в самом ближайшем будущем приведет к делегитимации всей политической структуры на территории Союза ССР. Но стихийный ход этого процесса при некоторых бесспорных преимуществах — ощущение людьми своей непосредственной ответственности за свою судьбу, привыкание к активной политической деятельности и т. д. — может ввергнуть государство в такой хаос, который потребует и «сильной руки», и немалых ограничений «прав и свобод граждан», что, увы, во многом обеспечит полученный опыт политического самотворчества.

Памятуя об успехах национально-освободительных движений в Европе в 1918—1921 гг, которым «помогли» мировая война и победившие державы Антанты, преследовавшие в первую очередь свои цели, нельзя забывать и о том, что «Версальская система» породила небывалый всплеск взаимных обид, ненависти, вылившейся в идеологизацию национализма в его расистской версии и, в конечном счете, во вторую мировую войну. И дело здесь не в тех или иных недостатках «Версальской системы» как таковой, а в том, что вообще нельзя создать сколько-либо стабильную систему, в основе которой лежит принцип самоопределения, не компенсированный у самых истоков своих идей единства. В этом смысле послевоенный (после 1945 г. ) порядок в Западной Европе был намного устойчивее, поскольку в его основание была заложена идея союза как цели и типа самоорганизации целой геополитической общности («внутренний круг» — Западная Европа; «внешний» — атлантическое сообщество).

* «Вторым периодом» автор называет период свободного национального самоопределения на путях государственного единства, образец которого видит, в частности, в Австро-Венгрии «Империя после Садовой и Кеннигреца (поражения в войне с Пруссией в 1866 г — Авт ) стояла у порога государственного распада, возродилась силою возродившихся национальностей, входящих в состав ее Civis austriacus оказался не политическим фантомом, каким издавна привыкли считать его в Европе, а реальным данным на весах европейской политики, значение которого ощутили прежде всего его державные соседи, — хотя бы в деле Боснии и Герцеговины (5, с 229) Пример Австро-Венгрии может показаться сегодня неудачным, но нельзя забывать, что «дуалистическая» империя, стоявшая на грани превращения в «тройственную» (государственное оформление славянского начала), распалась в итоге мировой войны, в которой Центральные державы потерпели военное поражение, в результате навязанных Антантой Австрии и Венгрии (по отдельности) Сен-Жерменского (10 IX 1929) и Трианонского (4 VI 1920) договоров

* * *

В целом положение таково, что нельзя просто распустить Советский Союз и затем создать его на новых основаниях из прежних единиц. Отрицание нынешнего Союза равносильно отказу и от сегодняшней структурированности государства и выходу на первый план иной структуры — естественной и конфликтной. Это происходит уже сегодня Завтра этот процесс неизбежно усилится, что в условиях отсутствия у центра долгосрочной и масштабной стратегии реформирования Союза породит анархию. Не следует забывать, что, к примеру, сегодняшние границы Литвы гарантируются от претензий соседей и части собственного населения не столько самой Литвой, сколько сохраняющейся, хотя и слабеющей, мощью Союза, который она «покинула»... Спонтанный выход из хаоса вероятнее всего — вопреки ожиданиям сторонников «суверенизации» союзных республик — резко усилит именно центр, причем на условиях, наименее выгодных для тех, кому формально на какое-то время удается остаться за его пределами.

Ныне, когда разрушение «проклятого прошлого» уже привело кое к каким результатам, а десятилетиями копившееся недовольство жестоким и беззаконным тоталитарным режимом во многом выпущено, как пар из перегретого котла, в тех частях страны, где кипение началось раньше и проходило активней — Закавказье, Прибалтика, Москва, Северо-Запад, — начинает ощущаться не столько усталость, сколько понимание того, что при перестройке режима работы нашего общего двигателя сам котел ломать все же не стоит, но как раз экстремальные условия, поставившие его на грань взрыва, следует аккуратно перевести в нормальные. Иначе локомотив хотя и не взорвется, но никуда не поедет. Иными словами, по мере рассеивания идеологического тумана обнажаются реальные структуры государства, существовавшие и до 1917 г., и во времена коммунистического властвования, и властно диктующие свои законы в настоящий момент. Мы обнаружили — с неожиданной ясностью — что единый рынок, инфраструктура, система научно-технических связей и целостность финансового организма не выдуманы и не навязаны «большевиками» или «Москвой», но существуют реально, причем по мере деидеологизации их объективная реальность все возрастает. В ближайшее время мы осознаем и некоторые аспекты политической и геополитической общности, о которых пока еще и говорить неуместно.

Практически единственно возможный сейчас подход к заключению Союзного договора связан с учетом реалий, причем не только сегодняшних, но и завтрашних, выражающихся в наблюдаемых сегодня тенденциях. Только так можно сломать традицию последних лет: опаздывать с принятием важнейших решений на полтора-два года и потому резко снижать их эффективность.

Реальность такова, что в распадающемся государстве действуют разнородные и различные по влиянию силы, представляющие его элементы, как вчерашние, так и завтрашние. И те и другие, однако, действительны и могущественны, те и другие следует в равной степени принимать во внимание. Таких элементов три:

1. Более или менее обособленные (и инстинктивно стремящиеся к дальнейшему обособлению в условиях распада рудиментарного рынка и сложившихся хозяйственных связей) единицы государства — его своеобразные «модули» в оптимальных для данных условий размерах, определенных историей, природными особенностями, хозяйством, культурой. Такими естественными «модулями» являются у нас, как правило, области со своими центрами, или, если угодно, исторические культурные и экономические центры со своими более или менее устойчивыми «перифериями», доказавшие свою способность к длительному существованию и возрождению в сравнительно постоянных границах. Такие области (и соответствующие им по размерам и «самодостаточности» автономные образования) сложились чаще всего органически и обычно не имеют тенденции к дальнейшему распаду*. Там же, где такая тенденция появляется (в силу, например, межэтнических противоречий), органичность «модуля», его естественная «центростремительность» служат ей сильным противовесом.

2. Повсеместно возникающие организации, выражающие культурные и, в значительной мере, политические интересы этносов как таковых (различные «ассоциации», «центры», «движения» и т. д. ). Зародившись как естественная форма культурной автономии народов, не имеющих своей территории, она находит поддержку и у разделенных (между несколькими автономиями или союзными республиками) народов, а также у народов, особенно озабоченных возрождением или сохранением своей культуры, независимо от их национально-государственного статуса**. Игнорировать такие формы национального самоопределения в условиях роста этнического самосознания было бы опрометчиво, да в общем-то и невозможно.

3. Реально (де-факто) существующие, весьма активные, хотя и более или менее быстро теряющие легитимность, власти как союзных республик, так и автономий и областей, сильные своим аппаратом и для самосохранения старающиеся воспользоваться волной «национального возрождения», а также реакцией против общегосударственного центра.

* Провозглашение некоторыми районами (конечно, городскими) «суверенитета» на землю, недра и. воздушное пространство, «вплоть до границы космоса», как это сделал, в частности, один из московских районов, следует все же считать курьезом, каких было немало в 1918— 1920 гг.

** Так, из крайне скудных сообщений центральной печати следует, что только в 1990 г. созданы, например, Ассоциация народов Севера Сахалинской области (4, 8. II. 1990), Ассоциация коренных народов Севера и Приамурья (4, 17. 11. 1990), Ассоциация малочисленных народов Севера (4, 1 IV. 1990; 2, 1990, № 14, с. 1), объединяющая представителей 26 народов, Демократическое движение марийского народа, ставящее своей целью «этническую консолидацию на основе... принципа культурно-национальной автономии» (4, 16. IV. 1990), Лезгинское демократическое движение «Садвал» (4, 23. VII. 1990), Ассоциация народов Северо-Западного Причерноморья, включающая национальные организации крымских татар, гагаузов, болгар, греков, албанцев и, возможно, евреев (6) и др. Активно создаются потенциальные формы культурной автономии или культурного самосохранения на уровне республик. Так, например, в Киргизии возникли Славянская ассоциация, уйгурский, корейский, еврейский, дунганский и другие культурные центры (4, 8. VIII. 1990); стремятся к организации и историко-культурные общности: так, летом — осенью 1990 г. возник ряд казачьих «кругов», в том числе один — в масштабе всего государства.

С учетом всего сказанного очевидно, что заключение нового Союзного договора не может свестись к какой бы то ни было комбинации существующих «суверенных» союзных республик. Оно является не единовременным актом, а более или менее протяженным процессом с четко обособленными этапами, имеющими самостоятельное значение для конституирования государства. Разработка и заключение Союзного договора представляет собой процесс, исходящий из развивающейся реальности, а не противопоставляемый ей, какими бы благими соображениями это ни вызывалось. Союзный договор должен быть актом или серией актов, не просто идущих в одном направлении с реальной и неизбежной эволюцией, но и ставящих своей целью введение этой эволюции в политически и нравственно приемлемые рамки.

Этим условиям удовлетворяла бы, как нам представляется, следующая модель перехода от статус-кво к новому национально-государственному устройству.

Переговоры и даже заключение соглашения между существующими союзными республиками необходимы или по крайней мере, весьма желательны. Такое соглашение, однако, не может быть всеобъемлющим и бессрочным: теряющие легитимность вместе со всем Союзом, во многом искусственные образования не имеют никакого юридического и морального права быть субъектом договора, фундаментально определяющего судьбы страны и населяющих ее народов. Добавление к 15-ти союзным республикам еще нескольких, срочно произведенных в этот «чин» или допущенных к переговорам в своем старом статусе, ровным счетом ничего не изменит в этом отношении. Однако то, что существующие «суверенные» власти совсем или почти совсем нелегитимны, ничуть не уменьшает практической полезности соглашения. Так, во время войны перемирие на каком-то участке фронта или на всех фронтах, не подменяя собой мирного договора, подписанного полномочными представителями, способно спасти многие жизни и подготовить условия для договора о мире и послевоенном порядке.

Естественно, что союзное соглашение такого рода и будет своего рода «перемирием»: оно должно создать комплекс условий для стабилизации обстановки на основе выработки перспективы постоянного урегулирования. В этом акте, собственно, и реализуется обретенный существующими союзными республиками «суверенитет»: его (и их) природа такова, что такого «суверенитета» недостаточно для реального самоопределения, но вполне хватает для упорядоченной «ликвидации дела» и организованной передачи полномочий более легитимным, в силу своей естественности, структурам.

Все сказанное в принципе относится и к тем республикам, которые не признают законности самого их включения в СССР. Все здесь не так просто, как может показаться на первый взгляд. Как бы ни оценивать события 1928—1921 гг., в результате которых на развалинах Российской империи возникли эти республики в тогдашних границах (никто не доказал и не докажет, что эти границы, возникшие из революции и войны и навязанные делегитимируемой сейчас Советской России, были единственно справедливыми и законными), а также в новых границах, установленных в итоге событий 1940—1945 гг., существует все же некий «зазор» между субъектами самоопределения в начале 20-х и в начале 90-х годов и границами, в которых они тогда и сейчас осуществлялись. Нынешнее литовское правительство, к примеру, вполне легитимно, видимо, в отношении самоопределяющегося литовского народа, если он его поддерживает, но не в отношении меньшинств (вопрос о которых открыт и является их вопросом, а не литовским — русским, российским или советским), и не в отношении границ, прочерченных Сталиным и Гитлером вполне произвольно.

Равно и армянское правительство вряд ли легитимно для своих граждан азербайджанской национальности, насильственно изгнанных с попущения республиканских властей со своих земель и ныне живущих за пределами Армении. Едва ли легитимны и притязания ереванского парламента защищать армян за пределами Армянской ССР, в Карабахе, Азербайджане или в Грузии. Верховная власть в Армении — это власть не над этносом, а над населенной различными народами определенной территорией. Но таковой она себя сама ныне еще не ощущает.

Так или иначе, вопрос об урегулировании политических отношений в границах нынешнего СССР должен быть предметом переговоров. Его итогом (или итогами) могут быть формы и структуры, предусматривающие, в частности, и особые режимы отношений. Единственное, что можно сказать определенно: универсальное сохранение существующих (т. е. созданных в рамках СССР) границ, не подтвержденных плебисцитом или консенсусом, выраженным в той или иной форме, неизбежно потребует и единого, универсального режима отношений между всеми участниками договора. В сущности же можно сказать даже определеннее: сохранение нынешних республик в их нынешних границах будет означать и сохранение достаточно интегрированного Союза.

Самоопределение же в отношении реформируемого Союза автоматически означает и самоопределение в отношении границ путем а) переговоров о них; б) плебисцита. Такое самоопределение не возвращает нас ни в 1940, ни в 1920, ни в 1917 г., а «переносит» в особое, существующее вне времени правовое пространство, в котором действуют общепризнанные понятия международного и, если угодно, естественного права. Несправедливость, учиненная в 1940 г. СССР и «Великой Германией» по отношению к Прибалтике, должна быть устранена, но не путем повторения несправедливости, совершенной в 1918—1921 гг. в отношении России Германией, прибалтийскими правительствами и... советским правительством.

«Союзное соглашение», имеющее по существу технический характер, имело бы смысл заключить между существующими де-факто союзными республиками (формально именно они и были субъектами ликвидируемого договора 1922 г. ), предоставив право самостоятельно присоединиться к нему любому автономному образованию, если оно этого пожелает.

Делегитимация союзных республик, как она ныне существует, сама собой, независимо от чьей-либо злой или доброй воли, выводит на первый план такие естественные, «единые и неделимые» единицы, как области и их автономные аналоги. Было бы разумно, если бы центр, не дожидаясь, пока процесс их самоопределения примет спонтанный и разрушительный характер, предоставил им всю полноту прав быстро теряющих легитимацию союзных республик.

Эти области и автономии могли бы, при желании, сами «снизу» создать такие ассоциации (хозяйственные, политические, культурные и т. д. ), какие бы пожелали, и с теми, с кем пожелали, не исключая воссоздания ныне существующих больших союзных республик или отказа от ассоциации. Понятно, что республики без областного деления не «дробятся» таким образом, хотя объединяться с кем угодно вольны и они.

Можно заранее предположить, что эта идея, осуществить которую лучше из центра, вызовет некоторое сопротивление со стороны нынешних властей союзных республик. Но, во-первых, никто не мешает областям свободно, т. е. единственно законным путем, воссоздать эти республики; во-вторых, принятые парламентами ряда союзных республик декларации о верховенстве республиканских законов над союзными не могут служить в данном случае серьезным препятствием. Самовольно (без санкции Союза) провозгласив такое верховенство, эти республики создали прецедент, которым могут воспользоваться и области, а также автономии. Во всяком случае, юридических оснований у них на это ничуть не меньше, а фактических, пожалуй, больше. Совместная акция центра и областей вполне способна преодолеть «вето» союзных республик.

Итогом «суверенизации» областей будет становление более естественной, свободной, гибкой ассоциации не задавленных своими республиканскими властями единиц, а также резкое усиление свободных центростремительных или, точнее, «друг к другу стремительных» тенденций. Если искусственные республики, вдохновляемые мифом автаркии, стремятся иногда искажать и извращать естественные межрегиональные связи, то каждая из полутора сотен единиц сразу же ясно осознает свою несамодостаточность и начнет искать естественных партнеров там, где ей это выгодно и приятно.

В этой ситуации большим преимуществом окажется исчезновение нынешней структуры «центр — периферия», где центром является РСФСР. Слишком неравные размеры и возможности республик, а также субъективное переживание «национальными» республиками этой своей периферийности, «приданности» России, неизбежно стимулирует центробежные тенденции. Союз же близких по размерам равноправных образований, без четко — и притом искусственно! — определенного района «метрополии», снимет большинство из этих моментов отталкивания.

Что касается возникающих национальных советов, то им логично придать регулярную форму и предоставить выполнение государствообразующих функций.

Это даст возможность нациям, компактно живущим на «своей» территории и нациям с большой диаспорой, а также народам, практически не имеющим доминирующего компактного расселения — евреи, цыгане, греки, немцы (или имеющим ее, но на слишком малой, не образующей государства территории), равный государственно-правовой режим и фактически сблизит до максимума их права и возможности как первичных социальных общностей.

Придание национальным советам регулярной формы предполагает, что выборные (в масштабах всей страны по равночисленным избирательным округам) советы станут выразителями культурных и политических (если они появятся) интересов всех народов. Экстерриториальность национальных советов весьма актуальна для нашей страны, где дисперсия этносов весьма велика. Предполагается, что человек отождествляет себя со своим народом свободно — не формально, «по крови» родителей, а по языку, культуре, внутреннему сродству. Демократические выборы таких советов могли бы по большей части эффективно оттеснить от руководства национальными движениями самозванцев-экстремистов.

Соединяя весь народ, живущий в границах Союза, каждый национальный совет станет фактически общесоюзным, а следовательно, объективно, центростремительным образованием, в отличие от нынешних «национальных республик». Защита им представителей своей нации на территории любого из составляющих Союз государств не сможет рассматриваться как вмешательство одной республики в дела другой, как, скажем, ныне в армяно-азербайджанском конфликте, а потому будет менее неразрешимой задачей. Любой межэтнический конфликт или конфликт между республикой и одним из ее национальных меньшинств сразу же будет замыкаться на центр Союза. Это, с одной стороны, также усилит центростремительные тенденции и, с другой, — стимулирует государства Союза достигать внутреннего согласия на взаимоприемлемых условиях, а не «выносить сор из избы», что всегда будет ущемлять их внутренний суверенитет.

В рамках нового национально-государственного устройства национальные советы должны быть представлены равными по численности (это принципиально важно!) депутациями в необходимой во всяком правовом государстве верхней палате союзного парламента, имеющей преимущественно контрольные функции. Именно там они различными путями (в том числе — налагая вето на законы в той части и в том случае, в какой и когда они нарушают естественные и конституционные права их народов) отстаивали бы интересы своих этносов и своих культур.

Следует подчеркнуть, что при изложенной выше системе прямое представительство государств Союза в общесоюзном парламенте (как, скажем, в Сенате США или бундесрате ФРГ) нежелательно. Государства целесообразней оставить «в себе», дать им внутреннюю самостоятельность, и только в случае нарушения в государстве прав и свобод граждан, зафиксированных международными соглашениями, или общесоюзных законов, или же в случае возникновения в государстве положения безвластия — дозволять центру вторгаться в их внутреннюю жизнь. Представительство государств в союзном парламенте, если этому представительству даны будут законодательные функции, неизбежно ущемит такую внутреннюю самостоятельность государств Союза. В случае же, если у представительств государств будут иметься только контрольные функции, они вступят в неизбежный институционный конфликт с политическими представительствами. Во всяком случае для обеспечения большей внутренней самостоятельности каждого государства Союза нам не следует механически моделировать у себя американский Сенат.

Сама жизнь постепенно определяет в нашей стране иную политическую структуру. Союзный парламент непосредственно представляет не государство, но всех граждан Союза, избирающих своих представителей по равночисленным избирательным округам. Опосредованно в таком парламенте будут представлены все государства Союза, но себя избранники будут ощущать не представителями государства, но в первую очередь округа, тем более что острота национального представительства будет снята наличием верхней палаты, формируемой равночисленными делегациями национальных советов с широкими контрольными функциями.

Очевидно, что во всей этой системе сталкивающихся интересов, амбиций и воль, если мы хотим, чтобы она пребывала в динамическом равновесии, необходим центр. И сейчас, и, видимо, в обозримом будущем таким центром будет Президент Союза. Но для того чтобы быть арбитром, посредником беспристрастным, он должен отделить от себя функции исполнительной власти, передать их подконтрольному нижней палате парламента Совету Министров. Таким образом, верховная власть с неизбежностью разделится: арбитражные, в чем-то судейские функции, важнейшие в таком сложном государстве, как наше, останутся у Президента, не подконтрольного в этих своих полномочиях Парламенту; исполнительные же функции перейдут к премьер-министру, который не должен быть тенью Президента, но будет самостоятельной фигурой, ответственной перед Парламентом Союза. Следует, наверное, упомянуть, что Президент, чтобы арбитраж его был авторитетен, должен избираться квалифицированным большинством палаты Наций, т. е. одобряться большинством этносов нашей страны.

Подобная «формула» применима, как нам представляется, к «полномасштабному» Союзу, в котором численное доминирование русского этноса и его историческая роль создателя государства как бы отчасти уравновешивается числом других этносов и наличием в Союзе достаточного количества самостоятельных государств, в которых доминируют иные народы. Чем точнее пределы будущего государственного образования будут совпадать с рубежами исторической России, тем органичнее будет выглядеть другой вариант: представительство национальных советов в особой палате Конституционного совета, в то время как верхняя палата общегосударственного парламента формировалась бы «классическим» для федеративного государства образом: в ней заседали бы представители от земель, в том числе — «национальных».

* * *

Описанное здесь в самых общих чертах национально-государственное устройство могло бы — в самом общем виде — стать элементом «технического» союзного соглашения. Это соглашение, в полном соответствии с его «ликвидаторским» духом, передавало бы полномочия новым законным и естественно возникшим субъектам союзных отношений: областям и национальным советам, которым для осуществления их конституирующей государство деятельности необходимы некие заранее созданные технические структуры.

К числу таких структур и мог бы быть отнесен механизм самоопределения и ассоциации областей и республик без областного деления и их представительства (или представительства их ассоциаций) в центре, а также механизм формирования и представительства национальных советов, вступающих друг с другом в определенные отношения, регулируемые, в случае конфликта, арбитражем. Созданный в результате выборов по признанной «техническим» соглашением схеме двухпалатный союзный парламент был бы уже вполне легитимным и способным принять окончательную, подробно разработанную схему государственного устройства — предпочтительно в форме не Союзного договора (хотя это возможно), а Конституции.

И еще одно. Очень часто в сегодняшних дискуссиях о Союзном договоре на первый план выдвигаются такие его цели, как экономическая ассоциация или совместная оборона. Но для успешной экономической ассоциации, как свидетельствует опыт ЕЭС, государственный союз не обязателен, что же касается обороны, то структура оборонительного союза, в котором партнерствуют Россия со своей армией и своими стратегическими силами, и, скажем, Армения, Эстония и Молдавия, не может предусматривать равноправия в форме одновременного или поочередного, в общем — коллективного допуска к «красной кнопке» или равенства в принятии стратегических решений хотя бы потому, что плата за них — неравная. Такого равенства нет ни в НАТО, не было и в Варшавском договоре. В лучшем случае речь может идти о пропорциональности оборонных усилий и о соответствующей компенсации тому, кто берет на себя основную тяжесть поддержания обороноспособности союза. «Равенство» (или, точнее, несущественность того, чья рука на «красной кнопке») возможно лишь в случае высочайшей интегрированности всех оборонных структур, предполагающей и высочайшую политическую интеграцию, которой хотят избежать республики. При этом, если исходить из того, что оборонительный союз — самоцель, что другого объединяющего начала нет, входящие в него государства окажутся в ложном положении: крайне трудно представить себе, что у всех столь разнородных частей этого гигантского союза вдруг окажется один и тот же противник...

Если государственный союз и необходим, то это непосредственно для регулирования региональных, межнациональных и межконфессиональных отношений. Это специфическая особенность нашей страны. В нашей равнинной части Евразии, где по большей части нет существенных препятствий для миграции населения, выделение и обособление маленьких национальных государств едва ли было бы эффективным, реальным в длительной перспективе. Проблема не в том, чтобы искусственно разбить огромное государство на слабые, легко управляемые кем-нибудь и имеющие массу претензий к соседям части, а в том, чтобы, не пренебрегая преимуществами этой огромности, постараться компенсировать присущие ей недостатки и, во всяком случае, заранее заложить основы механизма безболезненного самоопределения.

* * *

Нынешний СССР — «наследник» гигантского континентального государства, приобретшего в контексте мирового развития XIX в. некоторые черты колониальной империи, но в полном смысле таковой никогда не являвшегося. С «империей» вообще надо разобраться, поскольку этот термин в политических дискуссиях, особенно ведущихся в последние годы, превратился в нечто туманное, в простой символ отторжения, в синоним столь же аморфной, как ни парадоксально такое словосочетание, «системы».

Бессмысленно было бы сейчас воспроизводить всю историю Государства Российского, со всеми ее славными и печальными страницами. Можно лишь сказать, что свою нынешнюю «широтную» конфигурацию государство приобрело в XVI—XVIII вв. в процессе многовекового цивилизованного, геополитического, религиозного спора со степью и с политически организованным миром ислама — этот последний спор, далеко выходящий за границы интересующих нас сегодня и региона, и эпохи, был унаследован Русью от Византии в динамическом состоянии (экспансия Оттоманской империи, исламизация монгольских улусов)*. Видимо, невозможно до конца выяснить, где причины и где следствия: в какой степени конфликт религиозный был двигателем и в какой — формой конфликта цивилизованного. Так или иначе, победа Русского государства и его распространение за Волгу и Уральский хребет к берегам океана, пришедшиеся на не лучший, с духовной точки зрения, период нашей истории, по-своему реализовали потенциал многовекового, многостороннего и многомерною конфликта, в котором выразилась нестабильность всего региона Северной Евразии. Создание России означало, по сути, геополитическую стабилизацию, то, что весь регион прочно «схватился», и что его состав уже не мог быть разрушен в результате процессов менее масштабных, чем какое-нибудь новое переселение народов. Катастрофическая революция 1917 г и гражданская война, имевшие социальный и политический характер, доказали устойчивость возникшего государства.

* В этом смысле раздающиеся сегодня кое-где в Поволжье призывы к русским «уйти на родину» — поскольку их расселение среди коренных этносов есть следствие вначале завоевания, а затем русификации и насильственного крещения — не лучше, скажем, призыва к туркам уйти из Анатолии «к себе» в сердце Азии...

Государство Севера было в значительной мере «застраховано» от экспансии древних цивилизаций и империй Юга в силу своей климатической, геополитической и экономической непривлекательности*. Русские переселенцы сравнительно легко «инфильтровались» в аборигенную, по большей части достаточно разреженную среду, достаточно органично приживаясь в климате, более или менее сходном с условиями Восточно-Европейской равнины, вступая в некий «симбиоз» с местным населением Окруженные таким образом ранее завоеванные очаги старой государственности оказались включенными в растущий и крепнущий хозяйственный и государственный комплекс. Сам великорусский этнос, пополнявшийся из многочисленных источников, вносивших в него свой «вклад», стал, в известном смысле, выражением подобной государственно организованной цивилизации У такого государства есть некоторые черты сходства с империями древности и Средних веков, особенно — Римской и Византийской; в нем, по-видимому, можно даже обнаружить некоторое подобие метрополии («коренные» русские земли в центре Европейской части России), но в нем нет, в силу хотя бы геополитических особенностей, резкой границы, отделяющей «метрополию» от «колоний». Со временем эти термины вообще теряют смысл в применении к территориям за Уралом: так, в Северной Америке едва ли кому-нибудь придет в голову назвать колониями Вашингтона штаты за «фронтиром» и на юге: Калифорнию или, скажем, Техас при всем их культурном и этническом своеобразии и несмотря на обстоятельства их «вхождения» в США.

Дальнейшая история России, именуемая с 1721 г. империей как знак ее вхождения в «семью» действующих великих держав Европы, решавших судьбы Старого Света, знает и добровольные присоединения государств и народов ради и защиты (Грузия), и завоевания. Эти завоевания, как бы их ни оценивать, были, во всяком случае, чаще всего связаны с решением собственно российских проблем — понятых правильно или ложно. Лишь во второй половине XIX в. Россия как мировая держава втягивается в «империалистическую политику» как таковую, представляющую собой, по мнению некоторых современных историков, прежде всего перенос борьбы европейских держав между собой на нетрадиционную почву (8). Особенность России состоит в том, что ее «колониальная империя», созданная в период раздела мира, представляла собой некоторое территориальное приращение к основному территориальному массиву, с которым (или с частью которого) у присоединенных земель существовали исторические связи.

На общей волне «национализации», охватившей страны Европы в конце XIX — начале XX вв., российское правительство пытается перейти от принципа политического суверенитета к национальному принципу как основополагающему для государства. Сложный, «неевропейский» по всем геополитическим, демографическим и т. д. данным состав Российской империи обрекает эти болезненные попытки европеизированной (в смысле прочной интеграции в европейскую политику и культуру) элиты на полную неудачу, отчасти подготовившую революцию. Подготовившую, если можно так выразиться, двояко: во-первых, создав культурный и, отчасти, административный потенциал тотализации государства и, во-вторых, превратив (отчасти — символически, отчасти — реально) Россию в «тюрьму народов». Всемирно-историческая драма, разыгранная на российской почве после 1917 г., приобрела здесь специфические черты. Навязчивая тотализирующая тенденция советского государства воплотилась здесь в особой «интернационалистической» форме, облегчившей, во-первых, насильственную реинтеграцию государства и, во-вторых, восприятие его как «наличной» части некоего мирового революционного сообщества, в расчете на которое создавались все институты «пролетарского государства». Примерно с 1930—1931 гг. происходит, однако, инверсия: уже не СССР воспринимается как опора Коминтерна, а этот последний как защитник СССР, «рука Москвы». С 1934 г. в СССР происходит поворот к культивированию идеи «советского патриотизма», постепенно сближающегося с патриотизмом российским, русским (9).

* Еще Ж Боден заметил в 1566 г «Точно так же (что может показаться невероятным, но не менее верно) величайшие империи всегда распространялись на юг и почти никогда не распространялись с Юга на Север» (7).

Вторая мировая война и поляризация послевоенного мира «прибивает» к СССР внешний пояс зависимых государств. Связь с ними становится достаточно значимым фактором внешней политики и экономического развития СССР, но и их развития тоже. Эти страны с марионеточными режимами, однако, можно было назвать «колониями» только в переносном, пропагандистском и карикатурном смысле слова.

Кризис и развал «Pax Sovietica» на рубеже 80—90-х годов оставил народы Северо-Восточной Евразии наедине не с какой-то абстрактной «империей», а с российским государством, создававшимся веками (и довольно органически), однако в последнее столетие претерпевшим целый ряд идеологических превращений, «слои» которых без особого труда обнаружит внимательный наблюдатель. Первые два слоя, введшие государство в заметное противоречие с его «органикой» — его «империализация» и национализация в предреволюционные десятилетия; третий — его «интернационализация» в 1918—1930-м; четвертый — его вторичная национализация в качестве «СССР-нации»; пятый — бытование в роли одной из двух «сверхдержав», центра «мирового социалистического сообщества» зависимых государств, этнически и культурно не имеющих, как правило, ничего общего ни с Россией, ни с СССР.

Все эти слои можно обнаружить и в союзном государстве, особенно, хотя и в разной степени, в государственных и квазигосударственных образованиях, заявляющих сегодня о своем «суверенитете». Этот суверенитет с сильными, а иногда доминирующими национальными обертонами — не столько возвращение к каким-то истокам, сколько новый слой государственности, созданной, в большинстве случаев, в период после 1917 г. Или, если угодно, подчинение аппарата тоталитарного государства (демократизированного, конечно, избавленного от наиболее одиозных атрибутов, но громоздкого и всепроникающего, в общем же — крайне неэффективного вне общесоюзной «командной» системы) национальной идее, которую он не только воплощает, но и стимулирует. Речь идет, конечно, не о «сломе» этой государственной машины, а об осознании ее природы — и, соответственно, связанных с ней опасностей — и о ее постепенном преобразовании, сведении к пределам необходимого и достаточного для данной территории.

Так или иначе, каков бы ни был генезис той общности (или конгломерата), который существует сегодня на одной шестой земной суши, совершенно бессмысленно пытаться повернуть историю вспять. Сегодня не только абсурдно, но и опасно пытаться «теоретически» решать, где кончается Государство Российское (великорусское или восточно-славянское) и начинается «империя», даже если в прошлом отдельные части государства входили в него и оформлялись в нем по-разному. Невозможно признать небывшими ни миграции населения (в том числе насильственные как для мигрантов, так и для тех, кто их «приютил»... ), ни новые, пусть совершенно дикие с точки зрения экономической логики хозяйственные связи, ни «национальное размежевание» в Средней Азии, как бы его ни оценивать...

Дело не в том, чтобы признать «свершившиеся факты», смиряясь с логикой абсурда, невежества и насилия, а в том, чтобы, пытаясь излечиться, не наделать худших ошибок.

Как писал стареющий Герцен, «девять десятых всех злодейств делаются по глупости и наказываются по двойной, и это не особенность злодейств, а вообще всех поступков, особенно крупных». Сегодня можно лишь эмпирически определить, где «кончается» единое государство и где «начинаются» его соседи, неизбежно тесно с ним связанные, может быть, нуждающиеся в его помощи и защите. Лучше, чтобы это, по возможности, произошло на основе более или менее нормальной процедуры, оправданной не потому, что с ней все согласны, а потому, что против нее трудно возразить с нравственно и юридически оправданных позиций. О такой процедуре и шла речь в этой статье.

1. Степаовой А. Поиски формулы Союзного договора. — «Известия», 7. IX. 1990, с. 1.

2. «Аргументы и факты», 1990, № 15, с. 2.

3. Ср., например: Алиев И. Нагорный Карабах. История, факты, события. Баку, 1989, с. 78—90; Нагорный Карабах. Историческая справка. Ереван, 1988, с. 23—36.

4. «Известия», 31 авг., с. 2.

5. Славинский М. Русская интеллигенция и национальный вопрос. В кн.: Интеллигенция в России. М., 1910, с. 227—228.

6. «Коммерсант», 1990, № 38, с. 14.

7. Воден Ж- Метод легкого изучения истории. — В кн.: Антология мировой философии. Т. 2. М., 1970, с. 142.

8. Schider T. Staatensystem als Vormacht der Welt, 1848—1918, Yeschicte Europas, Bd. 5. Frankfurt a. M., 1977. S. 255—257.

9. За Родину! — «Правда», 9. VII. 1934, с. 1.