Сайт портала PolitHelp ПОЛНОТЕКСТОВОЙ АРХИВ ЖУРНАЛА "ПОЛИС" Ссылка на основной сайт, ссылка на форум сайта

ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА: «МОМЕНТ ИСТИНЫ» ЕЩЕ ВПЕРЕДИ

Л. Ф. Шевцова

ШЕВЦОВА Лилия Федоровна, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института международных экономических и политических исследований АН СССР.

The articale deals with the transformation of the social system in East European countries following the anti-totalitarian upheavals of 1989. The author focuses attention on the general law-governed regularities of transition from a party-state system to a democratic society with a market economy. She does not see the ongoing processes in the region as reform or modernisation. She believes that it is rather in the nature of transformation, i. e. creating both a new political system and a new economic basis. The main contradiction of the process is that it is impossible to create a new, self-developing system, without pressure from "above". However, excessive pressure may distort the logic of self-development. Summing up the complex record of political development of Eastern Europe for the past two years and noting an egocentric nature of the young pluralism there, the author attempts to identify the optimum form of government to effect the transition to market relations. She believes that it is a synthetic system in which a strong representative democracy should serve as a counter-balance to a strong executive power. She draws the conclusion that the anti-totalitarian unity of the masses which was formed in the course of revolutionary changes has been exhausted. Further development of European countries will largely depend on how soon and on what basis their societies achieve new consolidation. Some scenarios of such a consolidation are considered. The peoples of Eastern Europe, the author concludes, will have to overcome some illusions which have emerged during the renovation period, primarily the belief that the transformation process can be accelerated at will.

Еще совсем недавно, в дни восточноевропейских революций 1989 г., казалось, вот он — решающий поворот в судьбах государств, еще вчера называвших себя странами «реального социализма». Но постепенно, по мере того как спадала эйфория, вызванная свержением тоталитарных и авторитарных режимов в целом ряде стран и разрушением их символа — Берлинской стены, становилось ясно: «момент истины» для Восточной Европы еще не настал. Ведь мало взять власть — кое-где она, по существу, лежала на улицах. Даже казавшиеся внешне самыми прочными диктатуры Живкова и Чаушеску разваливались буквально на глазах. Но самое главное — это как, каким способом и в каких целях полученную власть использовать. События 1989—1990 гг. в Восточной Европе подтвердили давно известную истину, суть которой в следующем: сам факт прихода к власти новых людей и новых сил еще не означает коренного преобразования общественной системы. Это требует длительного периода и целого комплекса глубоких изменений.

Процессы, происходящие в рассматриваемом регионе, позволяют осмыслить и преимущества двух путей перехода от тоталитаризма (либо от авторитаризма) к демократии — эволюционного и революционного. Опыт восточноевропейских стран показывает, что политические революции отнюдь не обязательно ведут к ускорению процесса социально-экономической трансформации. Их результатом, как правило, является поляризация общества, что осложняет проведение необходимых реформ. Мирный переход к демократии и плюрализму на основе консенсуса различных сил является менее болезненным путем трансформации. Именно так происходил этот процесс в Венгрии и Польше. Впрочем, данный вывод подтверждает и опыт других стран мира, в то или иное время переходивших от диктатуры к демократии, в частности Испании и ряда государств Латинской Америки. Есть, однако, в варианте мирного, согласительного пути к новому обществу и элементы драматизма. Так, практически всегда реформаторски настроенные круги в прежней системе власти, делающие возможным этот переход и добровольно идущие на компромисс с оппозицией, в конечном итоге оказываются отодвинутыми от руля власти. Именно такой оказалась судьба партийных реформаторов в Венгрии и Польше — Р. Ньерша и И. Пожгаи, М. Раковского и В. Ярузельского. Но истина заставляет констатировать, что именно либеральные круги в руководстве венгерской и польской компартий облегчили бескровный переход своих стран к новому обществу.

Процесс преобразований в большинстве восточноевропейских государств начался практически одновременно. Но сегодня уже можно с уверенностью сказать, что само это начало оказалось везде разным. Так, в ГДР и Чехословакии произошли революции, пусть и относительно «бархатного», бескровного типа. Они не только завершились приходом к власти новых сил, сменой политического режима, но и явились важным шагом на пути формирования новых общественных механизмов. В Болгарии и Румынии диктатуры пали в результате усилий кругов, принадлежавших к самой правящей элите, но осознавших всю гибельность дальнейшего существования прогнивших режимов. По существу, в данных странах произошли перевороты, открывшие путь к либерализации их общественной жизни, но на первых порах не изменившие сути существовавшей системы. Однако сам факт падения диктатур явился мощным стимулятором появления и в Болгарии, и в Румынии новой реальности, новых политических сил, развития альтернативных структур. Беда только в том, что длительное существование тоталитаризма в вышеупомянутых странах, насаждавшего в обществе дух нетерпимости, сегодня затрудняет формирование новой системы на основе согласия и договоренностей между различными сторонами. Зарождение политического плюрализма сопровождается здесь резким противоборством группировок, выступающих за альтернативные пути развития общества, появлением патовых ситуаций, неконтролируемости и анархии. Очевидно, кристаллизация новых общественных отношений в Болгарии и в Румынии будет весьма сложным процессом.

Какие же факторы определяют степень и глубину преобразований в отдельных странах Восточной Европы? Их несколько: характер национальных и исторических традиций той или иной страны; исходные социально-экономические условия ее развития; своеобразие наследия прежней, партийно-этатистской системы, которое в каждой стране неодинаково; уровень политической культуры и развитость в обществе альтернативного мышления; соотношение политических сил в каждой стране и их социальная база; наконец, внешнеполитическая обстановка. Конечно, народам Румынии и Болгарии, в послевоенной истории которых практически не было попыток либерального реформирования, на пути к демократическому и рыночному обществу придется пройти ряд дополнительных ступеней. Венгрии, где такой опыт уже накоплен в ходе кадаровских реформ, делать этого не нужно. Гораздо быстрее должна пройти крутые повороты Польша. Она пережила длительные периоды конфронтации и социальных потрясений. Может быть поэтому ее общество уже сумело выработать инстинкт самосохранения, способность к толерантности и диалогу всех социальных и политических субъектов. Конечно, труднее будет формировать новую организацию общества в многонациональных государствах, прежде всего в Югославии, в какой-то степени и в Чехословакии. Национальный вопрос уже стал взрывоопасным в Румынии и Болгарии.

Логика падения тоталитарных и авторитарных систем такова, что она всегда ведет к обострению проблем, связанных с национальной идентичностью отдельных народов, и прежде всего национальных меньшинств, с их стремлением к самобытности и самоопределению, порой перерождающимся в сепаратизм. Об этом, в частности, свидетельствует испанский опыт послефранкистской демократизации. Решение проблем национальной идентичности, как правило, объективно осложняет такой процесс. В восточноевропейских странах стремление к национальному самоопределению превращается и в тормоз на пути создания единого внутреннего экономического пространства, столь необходимого для рынка.

Словом, есть все основания говорить о немалом своеобразии дальнейшего развития отдельных стран Восточной Европы. В ближайшей перспективе дифференциация между ними, видимо, усилится и коснется не только способов решения экономических проблем (пути, сроки и темпы формирования рынка), но и характера политических систем, режимов власти. В то же время очевидно, что во всех данных странах проявятся и некоторые общие закономерности перехода от партийно-этатистской системы к демократическому обществу, функционирующему на рыночных принципах. Именно эти закономерности и будут предметом наших размышлений.

* * *

Начнем с того, что попытаемся определить те процессы, которые развиваются ныне в Восточной Европе. Корректно ли их называть реформированием? Давайте обратимся не только к прошлому опыту реформ в странах «реального социализма» (а их было предостаточно: вспомним хотя бы реформы в период правления Тито в Югославии, Кадара — в Венгрии, Терека — в Польше), но и к опыту реформирования в западных государствах. Этот опыт показывает, что реформа не что иное, как преобразование, нацеленное на совершенствование, на обновление уже существующего порядка вещей, без отказа от основных норм и принципов его функционирования, от его идеалов и ценностей Таким образом, в известной степени реформа есть средство консервации, сохранения системы, являющейся ее объектом. И только после длительного цикла реформирования система теоретически может приобрести новое качество, хотя, как мы увидим ниже, это вовсе не неизбежно.

Возникает вопрос (хотя сегодня он имеет лишь историческую ценность): была ли реформоспособна система партийно-этатистского типа, существовавшая в Восточной Европе? В известных пределах и на определенных этапах своего развития — несомненно. Об этом свидетельствуют хотя бы экономические реформы в Венгрии, эксперимент с самоуправлением в Югославии. Они придали существовавшим структурам определенную эластичность, ослабили их давление на общество, в самом же обществе привели к возникновению социально-экономических амортизаторов. Но фактом остается и то, что ни одна реформа ни в одной стране «реального социализма» так и не привела к действительной демократизации и к появлению полноценного рынка. Попытки реформ, предпринятых в ряде стран в конце 80-х годов, уже вообще не имели никаких позитивных эффектов. Более того, вместо оздоровления, обновления существовавших отношений они начали вызывать в них разложение и неконтролируемые процессы. Не создавая ничего нового, эти реформы превращались, по существу, в деструктивный фактор.

То, что произошло в Восточной Европе в конце предыдущего десятилетия, подтверждает: существует какой-то исторический предел для деятельности определенных жестких общественных конструкций, по достижении которого они не только теряют свою реформоспособность, но и вызывают кризис в обществе, превращаются даже в фактор международной нестабильности. Способности же к созданию новых отношений на их собственной основе подобные конструкции так и не приобретают, не могут выработать. Поэтому и возникает потребность не в их реформировании — что уже бессмысленно, — а в создании нового общественного порядка на основе иных принципов. Это предполагает и совершенно новый тип преобразований, суть которого — в достижении революционных преобразований, но эволюционными методами. Есть попытки говорить в этой связи о восточноевропейской «модернизации». Думается, однако, что это понятие не отражает всего содержания изменений, начавшихся в большинстве стран региона. Определим их условно как «трансформацию», хотя и это понятие, быть может, не самое удачное.

Конечно, при осуществлении преобразований в рассматриваемых странах необходимо учитывать мировой опыт реформирования. Но предпринимаемые ныне на Западе попытки механически приложить к этим странам модели, «сработавшие» в Португалии, Греции или Чили, вряд ли могут быть успешными. Отметим только несколько основных отличий восточноевропейской трансформации от процессов перехода к демократии, имевших место в других районах мира. В последнем случае эти переходы все же происходили в рамках одной и той же системы общественных координат и означали лишь изменение политического режима, характера власти, ее взаимоотношений с гражданами. В Восточной Европе же речь идет о создании заново и политических механизмов, и экономического фундамента общества на основе тех закономерностей, которые выработала мировая цивилизация. Ведь, по существу, в партийно-этатистском обществе ни политики, ни экономики в традиционном их смысле и не существовало. Еще одно отличие: в странах, функционирующих на рыночной основе, реформирование представляет собой постоянный процесс естественного самообновления общества. В партийно-этатистских государствах источник спонтанного развития был утерян. Поэтому здесь возникает потребность в толчке извне, в революции «сверху», в директивных методах перевода общественного организма на новый ритм существования. Этот путь отчасти напоминает известную схему, избранную для «построения социалистического общества» компартиями. Уже сейчас обнаруживается, что хотя цели у нынешних правящих сил в Восточной Европе иные — скорее антикоммунистического свойства, — но при их реализации эти силы порой прибегают к старым методам.

Очевидно, при создании новых структур будет крайне сложно разрешать противоречия, с одной стороны, между задачами демократии, плюрализма и рынка, а с другой — средствами их осуществления, которые нередко носят директивный характер. Во всяком случае, весь ход того эксперимента, который пытались осуществить компартии, показывает, сколь велико искушение опереться на «простые» силовые рычаги, когда речь идет о радикальных изменениях, причем проводимых в короткие сроки и при неустойчивой социальной базе. Нельзя недооценивать опасности появления и в новых условиях старого заколдованного круга. Вот его суть: новую систему, функционирующую на основе естественного саморазвития, нельзя создать без нажима «сверху», но чересчур сильный нажим может деформировать и даже сломать саму логику саморазвития.

Во всех государствах Восточной Европы процесс обновления начался с создания новой системы власти. Ее основой стал возникший на месте недавней внешней монолитности политической жизни плюрализм партий, объединений, движений. Но обратим внимание на его характер. Несмотря на совпадение названий многих здешних партий с названиями политических организаций, давно существующих в западных странах, восточноевропейский политический плюрализм представляет собой весьма своеобразное, даже уникальное явление. Начнем с того, что ни в одной стране региона не сформировалось достаточно влиятельной и массовой партии, которая бы представляла широкие слои населения. Видимо, время партий-левиафанов, подобных компартиям, уже прошло. Здесь появилось множество мелких партий, отражающих узкогрупповые интересы. Но большинство партий возникло даже не на основе интересов, а на почве отрицания предыдущего порядка, на волне эмоций либо вокруг харизматических личностей. Понятно, что плюрализм, лишенный серьезной социальной основы, не может быть устойчивым. Более того, приходится учитывать, что между новой политической надстройкой и социальной структурой общества существует немалый разрыв. Надстройка все же тяготеет к системе либеральной демократии, свойственной западному постиндустриальному обществу. Социальные же связи в восточноевропейском обществе, характер интересов многочисленных его слоев продолжают носить индустриальный, а кое-где и доиндустриальный характер.

Отметим и эгоцентрический характер восточноевропейского плюрализма; нетерпимость, непримиримость и вражда между отдельными партиями даже в одном лагере, даже в коалициях. Налицо явные черты отрочества — «опасного возраста», когда в своем становлении субъект стремится к выпячиванию собственного «я», к самореализации любыми средствами, в том числе в ущерб другим. Только на этапе взросления приходит способность к диалогу и компромиссам с другими. Между тем ситуация в восточноевропейских странах такова, что ни одна партия не может самореализовать себя самостоятельно, без сою. за с другими. Однако, пока сами партии недостаточно сформировались и самоопределились, эти союзы не могут быть достаточно стабильными.

Впрочем, в условиях деструктурированного и маргинализированного диктатурами общества политическое развитие в большинстве стран стали определять не партии, а широкие массовые движения типа польской «Солидарности», румынского Фронта национального спасения, чешского Гражданского форума, болгарского Союза демократических сил (все же больше движения, чем коалиции). Только в Венгрии такого движения не возникло. Почему? Очевидно, происшедшая здесь политическая, но главное — социальная стратификация тому воспрепятствовала. В других странах монополия одной массовой силы — компартии — за короткое время была заменена монополией альтернативной силы. Впрочем, только на время. Массовые оппозиционные движения явились весьма эффективным средством захвата власти. Но по мере дальнейшего развития в их среде началась поляризация. В «Солидарности» же наступил прямой раскол. Этот процесс был вполне естественным хотя бы уже потому, что исчез основной фактор сплочения альтернативных сил, каким была * борьба с правящей компартией и связанными с нею структурами.

В отдельных странах мы видим попытки сохранить массовые движения как социальную базу новых правящих сил. Однако, скажем прямо, время этих движений как в основном антитоталитарной силы уходит, а кое-где уже ушло. Наступает новый этап, который, очевидно, будет характеризоваться появлением нетрадиционных форм политического плюрализма, в частности рождением новых партий на основе недавних движений. Возможно, эти партии будут иметь более устойчивый характер, чем прежние. Но нельзя не видеть и появления в восточноевропейских обществах нового противоречия. Оно связано с их переходом к решению практических задач маркетизации. Вот что показывает сравнительный анализ Венгрии и Польши, т. е. стран, которые первыми сделали шаги в этом направлении. Монополизация власти одной мощной силой, какой была недавно «Солидарность», и соответственно создание сильного однопартийного правительства в Польше облегчили принятие первых мер по переходу на рыночные отношения. Но уже вскоре стало ясно, что сохранение «Солидарности», как массового движения с ее рабочей основой и с потенциальной эгалитаристской направленностью, может воспрепятствовать развертыванию этого процесса. По мере вхождения в рынок в Польше начался процесс плюрализации политики. Однако опыт Венгрии говорит, казалось бы, о противоположном. Здесь возникла коалиционная система власти. Постоянные раздоры внутри нее и обструкция оппозиции мешают целенаправленно осуществлять экономическую программу.

Так какая же форма власти является оптимальной при переходе к рынку? Пока еще практика не дает однозначного ответа на этот вопрос. Представляется, однако, что однопартийное правительство и стоящая за ним влиятельная политическая сила в принципе облегчают оперативное решение вопросов, связанных с имплантацией новых экономических структур. Но по мере такой имплантации возникают предпосылки для нового политического плюрализма, появление которого может вытеснить на обочину силы, приведшие к его формированию. Однако это — будущее. Пока же восточноевропейские страны ищут способы, как выйти из замкнутого круга: формирование устойчивого политического плюрализма требует адекватной социально-экономической основы; последнюю же невозможно создать без прочной системы власти.

Развитие восточноевропейских обществ осложнил и сам ход, очередность начатых преобразований. Во всех странах их схема была одинаковой — вначале строительство новой политической системы, а затем переход к созданию рыночного базиса. Напомним, что мировая цивилизация шла иным путем — сперва создание рынка, а затем на его основе формирование институтов плюрализма и демократии. К чему ведет перевернутая схема в посткоммунистических странах? К необыкновенной политизации общества и его интересов, причем интересов преимущественно потребительского, а не производственного характера. И они уже начали свое давление на государство. В этих условиях усиливается, осложняется противоречие между потребностями демократии и критериями экономической эффективности, что сдерживает более решительное преобразование народного хозяйства. Все это порождает споры среди наблюдателей о том, какое общество легче перевести к рынку — разбуженное или продолжающее пребывать в полуспячке? В каком случае опасность социальных взрывов наименьшая?

Если обратимся к практике, то, скажем, в Польше (здесь степень политизации слоев, интересы которых будут в наибольшей степени затронуты рыночными преобразованиями, в первую очередь рабочих, особенно велика и сами эти слои имеют опыт консолидации) угроза брожения в момент болезненной хозяйственной реорганизации будет, очевидно, намного выше, чем в Венгрии, где уже произошла серьезная стратификация общества, которое, помимо прочего, уже начало входить в состояние политической апатии. В то же время отметим, что и социально-политическая индифферентность не способствует созданию новой экономической атмосферы, которая требует духа предприимчивости и риска.

Начавшийся, пока очень осторожный, переход ряда стран Восточной Европы к рынку еще не решил окончательно вопрос об оптимальных политических формах управления этим процессом. Отметим, что страны региона подошли вплотную к решению кардинальной для их прогресса проблемы — приватизации. И вот здесь дело застопорилось, причем не только из-за чисто экономических препятствий на пути разгосударствления (отсутствия местных и слабого притока зарубежных капиталов). Только что созданные политические институты власти не всегда оказываются подготовленными к разрешению углубляющегося конфликта между потребностями маркетизации и усиливающимся сопротивлением рынку «социальной материи», системы укоренившихся в обществе интересов и психологических стереотипов. В отдельных странах все громче стали раздаваться призывы к «сильной власти». Вновь на горизонте возникла альтернатива: демократия или авторитаризм. Альтернатива, на мой взгляд, ложная. Ведь история дает немало примеров того, когда и демократия — популистская, «народная», прямая — в конечном итоге порождала диктатуру, которая в свою очередь легко манипулировала массами. Все зависит от типа и содержания демократизма. «Народный демократизм» под лозунгами самоуправления, справедливости и равенства может довольно легко привести к авторитарной власти и в некоторых восточноевропейских странах.

А теперь о том, способен ли авторитаризм — на этот раз новых, некоммунистических сил — привести к успешному формированию рынка. Думается, что аналогии с Южной Кореей либо другими новыми индустриальными странами, где экономическая модернизация была проведена в рамках диктаторских режимов, к Восточной Европе неприменимы. Эти страны имели то, чего у нас до сих пор нет, — настоящий рынок. Он являлся важной гарантией определенной внутренней свободы общества, тем кислородом, которым питал возникающие в нем гражданские структуры. К чему может привести установление авторитарной власти (пусть оперирующей рыночными лозунгами и идеями в духе британских неоконсерваторов) в обществах, где сохраняется абсолютная монополия государственно-бюрократической собственности? Есть ли серьезные гарантии, что такая власть пойдет на ликвидацию этой монополии, особенно если учтем, что данная монополия в экономике как нельзя лучше обеспечивает монополию в политике? Ответ может быть только один: таких гарантий нет и быть не может.

Теоретически ни в одной из стран Восточной Европы нельзя полностью исключать вероятности установления на том или ином отрезке их развития авторитарной системы власти. Причем возможны несколько типов авторитаризма: популистский авторитаризм, опирающийся на уравнительно ориентированные массы; либеральный авторитаризм, стремящийся к созданию рынка; национал-патриотический авторитаризм, использующий национальную идею для создания либо эгалитаристского, либо квазирыночного общества. Несмотря на идеологические различия, все вышеупомянутые типы авторитаризма могут лишь осложнить прогресс общества. Хотя признаем, что в определенных ситуациях (скажем, в условиях трудноразрешимых социальных или национальных конфликтов, угрожающих стабильности общества либо региона) авторитаризм может оказаться единственно возможным путем выхода. Искушение использовать старые, «испытанные» авторитарные методы будет велико. Однако отрицательные последствия этого использования для будущего нельзя недооценивать.

Оптимальным вариантом власти при переходе стран Восточной Европы к рынку является, на мой взгляд, создание синтетической системы, в которой бы сильная представительная демократия уравновешивала сильную исполнительную власть (президента либо правительства). Пока же в большинстве данных государств происходит усиление исполнительных органов за счет ослабления представительной демократии.

Многое в дальнейшем развитии восточноевропейских стран будет зависеть от того, как скоро и на какой основе в них произойдет новая консолидация общества. Возникшее в момент революционных поворотов в 1989 г. единение масс, которое носило антитоталитарный характер, уже вскоре себя исчерпало. Оно оказалось достаточным для расшатывания либо ликвидации прежней системы, но недостаточным для формирования новых общественных отношений. Возникла острая потребность в ином типе консолидации — и не только в целях создания социальной основы новой власти, но также новых общественных структур. Между тем решить эту задачу оказалось сложнее, чем предполагалось. Прежде всего на повестку дня встала проблема консенсуса общества относительно основных целей его дальнейшего развития. Внешне могло показаться, что народ, поднявшийся против диктаторских режимов, монополии одной партии, неэффективности директивной экономики, легко и однозначно поддержит идеи демократии, плюрализма и рынка. И эти идеи действительно были поддержаны обществом. Но при первых же попытках их реализации выяснилось, что не только различные слои и группы, но и конкретные люди понимают основные цели дальнейшего развития по-разному.

Возьмем, например, демократию. В среде интеллигенции превалирует стремление к созданию институтов либеральной демократии, свойственной современному западному обществу, с ее системой разделения властей, сильными представительными учреждениями, с акцентом на права личности и на политический плюрализм. Но среди довольно широких слоев населения господствует иное понимание демократии - лишь как власти большинства, как самоуправления трудовых коллективов. Этот тип демократии вовсе не обязательно является плюралистическим и подлинно гуманистическим, ибо предполагает не консенсус всех интересов, а механическое подчинение интересов меньшинства интересам большинства.

Еще более неоднозначным является отношение восточноевропейского общества к рынку. Как он воспринимается многими? Скорее — как средство достижения социального благополучия. Общество, по существу, не готово к таким неизбежным последствиям введения рынка, как безработица, жесткая конкурентная борьба, имущественное неравенство и т. д. Так, согласно опросам, многие граждане, выступая за ограничение политической роли государства, одновременно требуют сохранения в прежнем объеме его «социальных», т. е. патерналистских, функций, пусть в ущерб рыночной реформе.

По мере исчерпания потенциала антитоталитарной консолидации в отдельных странах Восточной Европы началось новое размежевание. Оно связано не только с неодинаковым пониманием различными слоями населения основных приоритетов развития и средств их достижения. Поляризация общества связана с сохранением, а кое-где и с углублением экономического кризиса. Но основным источником размежевания является все же переход к рынку. В этих условиях происходит не только дистанцирование отдельных слоев от новой власти. Создаются союзы для защиты прежних экономических структур (например, сближение администрации и рабочих коллективов на госпредприятиях в целях борьбы с их приватизацией). Свой вклад в дезинтеграцию общества вносят и незрелый политический плюрализм, появление на арене новых политических группировок, которые стремятся обеспечить для себя место в системе власти. В этих условиях проблема консолидации общества становится одной из первоочередных.

Как же решается эта проблема? Из мировой практики известен целый набор средств такой консолидации — на основе идей, интересов, при помощи силовых средств. Восточноевропейский опыт показывает, что одним из наиболее эффективных средств объединения масс сейчас оказывается консолидация на национальной основе. Она активно осуществляется отдельными республиками в многонациональных государствах, в первую очередь в Югославии. В то же время нет гарантий, что такого типа консолидация обязательно приведет к рынку и демократии; она может породить и национал-авторитарные режимы различного толка.

Еще одним средством консолидации общества в отдельных странах является своеобразный революционаризм и мессианизм («мы должны построить новое общество»; «во имя будущего мы должны пойти на жертвы, затянуть пояс потуже» и т. д. ). Конечно, трудно не увидеть и здесь определенных исторических параллелей. Но в условиях, когда не работает либо работает вполсилы новая, деидеологизированная система мотивации и стимулирования, которая опирается на экономические интересы, обращение к «революционным» источникам единения общества оказывается неизбежным. Важно только видеть, что мотивация такого типа действует отнюдь не на все слои, да и действие ее весьма непрочно и непродолжительно. Поэтому успех общественной трансформации в Восточной Европе в решающей степени будет зависеть от того, как скоро здесь удастся превратить экономический, хозяйский интерес в ключевой фактор преобразований, заставить его работать на новую систему. Но мы должны отдавать себе отчет в том, что сделать это чрезвычайно трудно до создания механизмов, которые и начнут формировать интересы нового порядка.

* * *

Нельзя в ходе нынешних размышлений не упомянуть и о возможных сложностях, с которыми, видимо, еще предстоит столкнуться странам Восточной Европы в будущем. Одна из них связана с самим социальным характером нынешней политической элиты в этих странах. Она сформировалась из представителей интеллигенции, причем в подавляющем большинстве гуманитарной и художественной элиты. Уже сам тот факт, что президентами Венгрии, Чехословакии, Болгарии, Словении избраны писатели, является отражением определенной закономерности, которая не может не повлиять на развитие этих стран. Во всяком случае, весьма симптоматично, что именно гуманитарная прослойка восточноевропейской интеллигенции возглавила антитоталитарные революции. Она же сегодня заняла ключевые политические посты в новых государствах. Причем в большинстве случаев речь идет о представителях интеллигенции, ориентированных на либерально-демократические идеалы западной цивилизации. Хотя в дальнейшем в отдельных странах не исключено возвышение национал-патриотического крыла интеллигенции, как это произошло на первых порах в Венгрии.

Приход к власти интеллектуальной элиты дает обществу немалый шанс, в частности гарантирует его ориентацию на общечеловеческие гуманистические ценности и идеалы гражданственности. Но в то же время чересчур прозападная ориентация части этой элиты может спровоцировать и разрыв между нею и значительной частью общества, остающейся весьма эгалитаристской по своим устремлениям. Уже сейчас в отдельных странах начинаются не всегда выходящие на поверхность столкновения в лагере новых правящих сил, внутри их социальной базы. Эти столкновения означают гораздо больше, чем обычную борьбу политических амбиций. Видимо, речь идет о столкновении альтернативных концепций дальнейшего развития — либеральной и популистской либо либеральной и национал-патриотической.

Можно предположить, что пребывание у власти политиков-интеллектуалов — временное явление. Они дали обществу определенный толчок и заряд, но в дальнейшем, очевидно, освободят место для профессиональных политиков. Такая перспектива осознается некоторыми лидерами в отдельных странах. В Польше уже начались попытки оттеснить политиков-интеллектуалов от власти. И это оказалось болезненным процессом. Впрочем, разве в истории бывали случаи добровольной передачи власти? Можно напомнить, что каждый исторический этап общественного развития требует определенного типа политической элиты. Хотя пока неизвестно, что принесет с собой новое поколение восточноевропейских политиков.

Но это проблема все же отдаленного будущего. Что же касается более близкой перспективы, то, пожалуй, Восточной Европе придется заняться преодолением иллюзий, сформировавшихся уже в период обновления. О чем идет речь? В первую очередь о стремлении новых правящих сил форсировать процесс трансформации, проскочить период, который другие государства проходили за столетия, за какие-то 3—5 лет. Именно такой временной потолок определяется в Венгрии и Польше для проведения кардинальных рыночных преобразований, в частности приватизации. Что же, здесь мы опять сталкиваемся с повторением уже пройденного во времена «левых» революционных поворотов.

Очевидно, революции имеют общую логику независимо от того, под какими знаменами они свершаются. И одним из проявлений этой логики являются попытки прыгнуть как можно дальше и быстрее, без учета того, какой объем преобразований общество может освоить и переварить. От преодоления в Восточной Европе «шапкозакидательских» настроений зависят успех самой ее трансформации, предотвращение возможных при этом социальных потрясений и тупиковых ситуаций.

И еще одна иллюзия, от которой общественному мнению Восточной Европы придется отказываться. Речь идет о вере в возможность полного включения в западноевропейские интеграционные процессы, прежде всего экономические, уже в самом скором будущем. Некоторые страны СЭВ мечтают через год-другой стать ассоциированными членами ЕЭС. Но будут ли к этому времени готовы их внутриэкономические механизмы? И не перегорят ли они от включения в систему с иным — гораздо более высоким — напряжением? А ведь придется еще подумать и о социальных последствиях такого рывка. Впрочем, высказывается и другая точка зрения — о том, что без включения напрямую в западные структуры Восточная Европа не сможет создать у себя рынок. Что же, уже завтрашний день покажет, кто здесь прав. А пока экономическая и социальная стабильность этого региона во многом определяется потребностью в сохранении хозяйственных связей с СССР, — связей, которые рвутся, причем во многом и по нашей вине. Это грозит усилением кризисных моментов в экономике соседей.

Реальны ли надежды восточноевропейских стран на помощь и содействие наиболее развитых государств мира? Думается, такие надежды весьма преувеличены. Целый ряд стран региона связывали свое будущее с помощью со стороны ФРГ. Но теперь для объединенного немецкого государства наступил свой исторический момент: его внимание сконцентрировано на восточной Германии, которую необходимо выводить из прорыва. Поэтому в ближайшие годы Германии будет явно не до помощи «слабосильным» соседям. Другие западные государства также пока особенно не спешат к ним на выручку. Не исключено, что в начале 90-х годов Восточная Европа вынуждена будет пройти через период отрезвления, осознания того, что придется рассчитывать прежде всего, а может быть, и исключительно на собственные силы. Конечно, это будет ударом по многим планам и замыслам.

К чему может привести крах иллюзий, связанных с большими надеждами на Запад, в деле трансформации в Восточной Европе? Возможны столкновения и конфликты в регионе. Они могут быть вызваны попытками консолидации общества через создание образа «внешнего врага», через акцентирование национального фактора. Столкновения могут быть и следствием борьбы отдельных стран за кредиты, за внимание Запада. В этой атмосфере неизбежно возрождение былой неприязни и вражды. Во всяком случае, пока опасности балканизации Восточной Европы полностью исключать нельзя. Причем эта опасность только усилится, если регион будет предоставлен самому себе со всеми своими проблемами, если не начнет работать международный механизм содействия восточноевропейской трансформации.

И тем не менее гораздо более вероятен другой вариант развития — создание в обширной восточной части нашего континента региональных объединений, возможно включающих и ряд советских республик, которые тяготеют к тому, чтобы стать суверенными государствами. По мере исчерпания иллюзий, связанных с Западом, неизбежен и процесс сближения тех или иных восточноевропейских государств с Союзом советских республик или тем сообществом, которое возникнет на его месте. Речь ни в коем случае не идет о формировании на Востоке какого-то нового «блока», который бы вновь стал стращать западные демократии. Дело в том, что, если отдельным странам Восточной Европы не удастся вспрыгнуть на подножку поезда постиндустриальной цивилизации поодиночке, может быть, придется подумать о том, как догонять этот поезд всем вместе, объединяя свои усилия и ресурсы, как это пытается делать, скажем, Латинская Америка. Словом, «момент истины» для Восточной Европы еще далеко впереди.