Сайт портала PolitHelp ПОЛНОТЕКСТОВОЙ АРХИВ ЖУРНАЛА "ПОЛИС" Ссылка на основной сайт, ссылка на форум сайта

ЯЗЫК, ВЛАСТЬ И СУДЬБА НАУЧНОГО СООБЩЕСТВА

«НЕОЛЕНИНИЗМ» ИЛИ «ПОСТЛЕНИНИЗМ»?

Иван Велев

ВЕЛЕВ Иван, сотрудник Института глобальных исследований (Москва).

Углубляющийся кризис марксистско-ленинской коммунистической парадигмы, резкое ослабление и разрушение коммуникативной функции сложившейся на ее основе идеологии в советском обществе — явление объективное, мало зависящее от состояния и деятельности сообщества ученых-обществоведов. Однако в тесной связи с ним происходит размежевание самого этого сообщества и формирование нового левого научного сообщества вокруг идей, которыми определяется поиск и будущее складывание новой обществоведческой парадигмы.

Именно такой процесс, во всяком случае, вырисовывается • в дискуссиях последнего времени. Так, при содействии ИОН при ЦК КПСС и по инициативе Института глобальных исследований была проведена конференция: «Феномен социализма: сущность и Перспективы». В ней принял участие ряд ведущих специалистов — представителей складывающегося, по всей видимости, левого крыла обществоведов, занятых осмыслением проблем социализма. Причем это была не первая их встреча (1), что и дает некоторые основания хотя бы условно рассматривать их в определенной степени в качестве научного сообщества, объединенного общими, достаточно четко осознанными задачами, самая совокупность которых как раз и говорит об актуализации поиска новой научной парадигмы и складывании нового, альтернативного сообщества ученых, занятых таким поиском.

«ЧТО ЕСТЬ СОЦИАЛИЗМ?»

В ШИРОКОМ ПОИСКЕ определений основного понятия («что есть социализм?») выявляется некая структура мнений ученых-обществоведов левого направления, симптоматичная для нового парадигмального запроса.

Логический подход связывает определение феномена социализма с анализом истории идей, с решением логических коллизий.

Так, А. С. Ципко определяет его как интеллектуальную реакцию на распад традиционных патриархальных обществ В результате разрушения корпоративных связей под напором товарно-денежных отношений происходит атомизация индивида, которого надо «спасать». Таким образом возникает, как считает Ципко, парная ловушка «капитализм-социализм». Капитализм в понимании Маркса означал товарно-денежное разрушение патриархальных связей, а социализм — обратное соединение эффективной индустриальной системы с идеей социальной защищенности В своей концепции разрешения противоречия между ними Маркс пошел по пути Сен-Симона, переводя проблему товарно-денежных отношений в плоскость проявления разных форм собственности и заодно, таким образом, решая проблему свободы личности в тотальной форме государственной собственности. Маркс, по мнению Ципко, не чувствует проблему экономических гарантий свободы личности. Связь экономической эффективности, социалитета и свободы личности лучше понимал Фурье не может быть свободы личности без сохранения частной собственности.

По мнению Е. А Амбарцумова, Маркс развивал европейскую философскую традицию противопоставления человека природе и его освобождения от нее (линия Ф. Бэкона и Просвещения) В итоге он сделал упор на экономическом материализме, предполагавшем исключение моральных параметров из концепции исторического развития, а потому смотрел на социализм как на доктрину, а не как на свободу (2).

«Исходные» социалистические идеалы: равенство, справедливость, коллективизм, — могут прямой дорогой привести не к раскрепощению личности, отмечал Э. В. Клопов, а к ее закрепощению, если они не уравновешены признанием другого идеала — свободы, а также развитием личности — противовесами из другой плоскости; лишь в политике идеалы первого и второго ряда могут совмещаться, противодействовать, взаимодействовать. Социализм и по мнению Клопова возник как антикапитализм. Поэтому он воспринимался как отрицание, как деструктивное, Социализм же как положительная ценность несет в себе общечеловеческое начало; в основе социалистических ценностей лежат ценности общечеловеческие, подлежащие раскрытию.

В рамках того же логического подхода, правда, с большим упором на социокультурном аспекте, определяют суть Социализма Л. А. Гордон, А. Б, Вебер и В. П. Киселев.

Л, А. Гордон предложил циклическую и асимптотическую интерпретацию общественного развития как амбивалентного сосуществования двух тенденций, синусоидальными волнами сменяющих друг друга: одна из них связана с идеей и практикой социализма, другая — с научно-индустриальным фактором. Эти две тенденции находят выражение, соответственно, с одной стороны, в потребности солидарности и защищенности, социальной безопасности, общности с другими людьми, в коллективизме, а с другой - в свободе индивидуальности, экономически выраженной в эффективности и богатстве. В этом смысле социализм выступает двояко: как сторона и как фаза. Как сторона он коррелирует лишь с продолжительностью отдельной человеческой жизни, а как фаза он есть посткапитализм, результат большой волны истории. Возобладание любого из этих двух моментов проецирует развитие в исторический Тупик. С этой точки зрения тезис о свободном развитии каждого как условии свободного развития всех, считает Гордон, либо представляет собой тривиальность, либо провозглашает совмещение несовместимых противоречивых тенденций.

В. П. Киселев характеризует социализм как трагедию, проистекающую из противоречия между концептуально утверждаемыми закономерностями, с одной стороны, и выбором пути в переломные исторические эпохи — с другой. В вероятностном историческом процессе выбор одной из альтернатив и ее реализация не всегда совпадают с логикой общественного развития. Так, выбор социализма как принятие идеи социальной защищенности на основе экспроприации и планирования интересов трудящихся в условиях разных типов общественного развития выливается в различные представлений о достижении бесклассового общества и в различные типы «социализмом: религиозный, социал-демократический, реформистский или радикально-коммунистический. Там, где сильны общинные традиции, выбор социализма превращается в казарменный коммунизм, который, хотя этого и не имел в виду К. Маркс, неизбежно ведет на практике к внеэкономическим, способам принуждения.

Недостаточность, зыбкость чисто логического подхода пытается восполнить антропологический подход, сводящий описание объективного мира к проблеме человека и его взаимоотношениям с природой и коллективом. Основываясь на этом подходе, Г. Соотла определяет феномен социализма как идеологию низших классов, как отрицательный перенос противоречий системы, в которой живет человек, и отдаленное будущее, но с положительным знаком. Социализм XIX века —это в самом чистом виде антикапитализм. В результате он функционально интегрировал людей до такой степени, что в итоге был подучен индивид без личности.

Подобно К. Марксу, логически выведшему капитализм как формацию из его ядра — товара, необходимо искать ядро определения социализма исходя из человека, считает А. Б. Вебер, Основы подобного антропологического подхода; по его мнению, были заложены, но не развиты Марксом. Человек как существо двойствен — биологичен и социален Он сам создает себя через практику, труд, самореализацию Человеку свойственны интересы, и именно частные интересы, они в конечном счете и являются групповыми, корпоративными, классовыми интересами. Каждая личность неповторима, пластична, непредсказуема. В ней сочетаются и рациональное, и иррациональное начала. Через частный интерес возникает и интерес общественный — как стихийный/иногда даже угрожающий самому человеку (экология). Через реализацию общих, совокупных интересов должна преодолеваться стихийность — в этом суть и корни социализма. Социализм, заключает А. Б. Вебер, есть процесс, через который реализуются общие родовые и социальные интересы человечества.

Исторический (объективный) подход рассматривает логику истории (диалектику) как объект исторического изучения, Объективные исторические закономерности дают основание выделять некие логические матрицы — например, «формации», по Марксу, или «идеальные типы», по Максу Веберу. В марксистском варианте данный подход дихотомирует общественное бытие на базисные и надстроечные факторы, исторически изменяющиеся в соответствии с социально-экономическим детерминизмом. Под данное направление анализа подпадают формационный и структуралистский подходы.

Формационный подход сегодня превратился в постоянный источник «презумпции виновности» общества перед марксизмом-ленинизмом Часто раздаются призывы к самокритике, признанию перманентной «узости» понимания марксизма на основании коррективов, которые постоянно вносит практика после «очередной» верификации логического метода марксизма. Например, А. П. Вутенко считает, что марксизм вовсе не означает классового подхода, что наше представление о формациях не марксистское, а сталинское, ничего общего с марксизмом не имеющее. Ссылаясь на последние произведения Маркса, Бутенко утверждает, что у того не было социалистической формации, а были три формации: первичная (доклассовая), вторичная (классовая) и третичная (постклассовая). Ныне осуществляется переход в третичную формацию, связанный, по мнению ученого, прежде всего с действием фактора сознания в развитии общества.

Не социализм, а коммунизм давал марксизму основание быть «нэпом», отмечает Л. Ф. Шевцова, отождествлять себя с определенной формацией. И не социализм, а коммунизм, по ее словам, обладает этими тремя характеристиками: посткапитализм, общественная собственность и преодоление рынка, план. Он возникает в результате перерыва в историческом развитии (не обязательно посредством насилия), когда и рождается впервые общественный, строй, создаваемый не как некий метасоциальный эксперимент, а на основе сознательной деятельности людей, человека и человечества. Социализм же в теории Маркса — это только короткая увертюра на пути к коммунизму. Вот тут, подчеркивает Л. Ф Шевцова, в процессе эволюции этой идеи произошел целый ряд логических «операций» подмены

Социализм как идея многовариантен, но его выбор всегда ограничен этапами соответствия самой идеи «экономической инфраструктуре общества, отмечал Ю. А. Красин, отвлекаясь от различения социализма и коммунизма. Разум создает только абстрактно-теоретическую модель, которая вносится в рабочее движение, но эта практика «внесения» должна всегда соотноситься с реальным историческим движением, иначе мы получаем новый «котлован» Андрея Платонова. Проблему социализма нельзя отделять от экономических отношений, конкретизирует эту мысль А. И. Волков. Социализм возможен только в том случае, отмечает он, если труд человека в новом обществе будет более свободным, связанным с экономическими отношениями не раба, не крепостного, не наемного работника, а работника, занимающего в обществе новое положение, и если к тому же ассоциированный труд будет более производителен, чем наемный труд социально защищенных в условиях рынка. Такое определение поддержал и В. Миронов, допускающий возможность создания общества как формационной реальности, где интегрирующим фактором становится сознание, а не традиционные формы тотальности: собственность, власть, этакратия; но разработка подобного подхода требует его отграничения от традиционных идеократических или чисто этических (теократических) подходов Структуралистский подход ставит проблему социализма в плоскость "реструктурирования» общества, рассматривая последнее не только как способ производства, но еще и как цивилизационно-культурную целостность, в которой возникают структурные или функциональные расстройства и дисфункции.

Социализм, по мнению Б Г Капустина, можно серьезно рассматривать только как некапитализм, как способ разрешения любых проблем дезинтеграции. Ссылаясь на марксово определение капитала как «всеобщего производственного отношения», Капустин подчеркивает, что капитал подчиняет себе не только экономику, но и все сферы общества. Именно в кризисных ситуациях, когда капитал проявляет неспособность организовать не просто экономику, но и общество как целое, начинает вырабатываться альтернатива, т е. некапиталистические решения проблемы сохранения социума, его жизнеспособности, однако отнюдь не в качестве отрицания капитала как экономического отношения. В этих условиях социализм реализует себя как некапиталистическая альтернатива, как социальная интеграция, предупреждающая крайности, не разрывая противоречия между капиталом и социумом.

В чем-то, аналогичный подход к феномену социализма предложил А. А. Галкин. Политические и экономические процессы, отмечает он, будучи связанными, сопряженными и однонаправленными, обладают в то же время высокой степенью автономности. При этом политические процессы являются более неустойчивыми в сравнении с экономическими, начинают их обгонять В результате происходят политические скачки, разрывы и повороты еще до того как экономические процессы реализовали свою сущность, что характерно как для буржуазных, так и для социалистических революций. Социализм, отмечает Галкин, есть политический переворот, наложенный на незрелые экономические отношения; возникающая в результате система может быть только мобилизационной.

Аспектом формационно-стадиального подхода можно — по крайней мере в формальном смысле — считать «сциентистский» подход, при котором дается определение социализма, содержащее априорную тавтологию: социализм — это то, что реализовано в странах, называющих себя социалистическими. По выражению А. В. Шестопала, социализм как идея реально осуществил себя в среднеразвитых странах, где произошло сочетание эгалитарных тенденций на уровне личном и национальном при среднеразвитом уровне экономики в условиях стрессовой ситуации индустриального вызова извне.

Попыткой увидеть именно так понимаемый социализм «изнутри» можно считать «романтический» подход, т. е, подход, описывающий романтизированное видение социализма, достаточно распространенное в обществе в качестве официального имиджа социализма. При этом акцентируются драматизм реального исторического процесса, о чем связана и склонность подробно описывать революционный быт. Сходным образом — с позиций описания романтизированного видения — феномен социализма трактовали на конференции В. Т. Логинов (акцент на героическую ипостась) и Г. С. Лисичкин (дегероизация).

Логинов считает, что полным и достаточным является определение социализма в Программе РСДРП 1903 г., что некорректно накладывать идеальные схемы на живую историю, которую сейчас лучше можно понять после открытая архивов. В. И. Ленин и большевики, по его мнению, явили в Октябрьской революции пример прагматического действия в «сложившихся обстоятельствах»,

По мнению Лисичкина, образ социализма, с которым большевики шли к власти, был не более чем доктринальным призраком коммунизма. В нем содержались пять основных догматических идей, провалившихся при попытке втиснуть в них жизнь: 1) призрак коммунизма бродит по Европе; 2) капитализм прогнил, и все готово для обобществления и введения нетоварного производства; 3) пролетариат - движущая сила революции, и он подавляет противостоящие классы; 4) крестьянство общественно пассивно, консервативно, контрреволюционно; 5) однобокое понимание индустриализации как строительстве фабрик, без индустриализации сельского хозяйства.

ИТАК, в «хаосе» мнений при ближайшем рассмотрении четко видны их спектр и предлагаемые системы координат, в которых может осуществляться интерпретация парадигмы и ее кризиса, а также интеллектуальная реакция на кризис: модели подходов логического, антропологического, формационного, структуралистского, «сциентистского», «романтического». Эта особенность — диверсификация научного сообщества при общем возврате к основному вопросу и к критике первоисточников — типична для периода смены парадигмы.

Другие две черты, также характерные для переходного состояния, — это обычно обращение к оценке осуществившегося в истории эксперимента и исследование проблемы языка (идеологии) в старой парадигме.

ЯЗЫК, ВЛАСТЬ И СУДЬБА НАУЧНОГО СООБЩЕСТВА

РЕАКЦИЯ нынешнего левого научного сообщества на кризис парадигмы — для истории не новость. Историческая реконструкция прежних кризисов позволяет воссоздать алгоритмы их объективного возникновения и разрешения.

Марксизм возник в результате кризиса гегельянства из-за его неспособности решить возникший в философии вопрос: как сохранить независимость философии по отношению к науке и идеологии. Маркс создав свою теорию истории общества, решая таким образом противоречие между философией и идеологией путем «снятия» его в напряженном внутреннем единстве. Возникло и марксистское сообщество. На язык новой парадигмы — диалектического материализма оно стало переводить все возможные явления общества и природы. Сам марксизм как парадигма, по словам В. И. Ленина и А. Грамши, существовал как единое целее, в котором все составные части вытекают одна из другой и которое несводимо к отдельным элементам.

Появление диалектического материализма для решения противоречий внутри теории предполагало, с одной стороны, существование эзотерического знания (тиражирование знания внутри сообщества и по горизонтали), а с другой — существование идеологии (вертикальное тиражирование). В марксизме образовался фонд фактов, доступный только для эзотерического знания, и фонд фактов, доступный для обыденной философии масс.

До поры до времени парадигмальный марксизм функционировал успешно, сообщество марксистов (I и II Интернационалы) стало решать проблемы, решение которых прежде было немыслимо. Марксизм при этом постепенно превращался в научную систему: жестко охранялся класс сакральных принципов, осуществлялось разделение труда и научных приоритетов внутри профессионального сообщества. Наблюдался всплеск усилий и изобретательности при подведении новых массовых социальных фактов под марксистскую парадигму. Стала переписываться социальная история и история философской мысли с целью применения универсальных констант теории для обоснования закономерности ее генезиса и прогнозов. Примером таких констант были выводы в конце «Капитала» об исторических последствиях капиталистического накопления, а также, в связи с этим, и априорное допущение относительно «интернациональной природы» пролетариата, приоритета его классовых ценностей над национальными.

Эти выводы и допущения растворились в пороховом дыму первой мировой войны. Пролетариат повел себя неожиданно: не выказал свою интернациональную природу «народа без отечества». Под ударами фактов, противоречащих гипотетическим предположениям марксизма, последний раскололся.

РЕШЕНИЕМ очередного кризиса стало появление двух новых парадигм — социал-демократической и ленинской (марксизма-ленинизма). В отличие от социал-демократической парадигмы, которая лишь выборочно применяла марксизм, ленинизм укреплял незыблемые константы практическими действиями и новыми формулировками.

Марксизм, подобно любому учению, если оно Приобретает харизматические черты, искушал своих последователей, которые в стремлении остаться правоверными изобретали новые доказательства правоты первоучителя Так появлялись новые «измы» — попытки спасти целостность теории за счет частного примера.

Гипотеза самого слабого звена в системе империализма со всей очевидностью оказалась к 1921 г. несостоятельной. Первая мировая война оказалась куда более глубоким проявлением кризиса европейского христианского социокультурного комплекса, а не просто кризисом «капиталистического способа производства». Главным социальным открытием для Европы после первой мировой войны был рынок не как атрибут стихийного капитализма, а как «информационный» культурный институт, только ранее деформированный и поэтому сросшийся лишь с экономикой капитализма.

В чем причины непринятия этого исторического поворота в ленинизме? Во-первых, с рынком связала свою судьбу конкурирующая, социал-демократическая теория Его откровенное признание тогда запятнало бы мессианскую чистоту ленинизма и обессмыслило бы однопартийную власть большевиков и гражданскую войну как «победу». Во-вторых, Ленин предвзято и с сомнением относился к рынку, представляя нэп то как тактику, то как стратегию. Эта неясность в вопросе о соотношения цели и средств привела к тому, что нэп как научное открытие был утрачен. В-третьих, в тот период мощно действовала инерция старой парадигмы ленинизма. Первородный грех насилия в гражданской войне породил будущих актеров на социальные роли военно-бюрократических кадров с планово-фронтовой психологией. Военные комиссары стали потом комиссарами-хозяйственниками И в-четвертых, нэп был прежде всего эзотерическим решением, Он не превратился в идеологию обыденного массового уровня, разве что только — отдельных групп участвовавших до 1917 г. в рыночных отношениях. Это был вопрос о языке идеологии и власти.

Проблема языка, точнее — идеологии как языка научной парадигмы обретает особую важность в теории марксизма-ленинизма: ее решение имеет ценность не только для эзотерического сообщества, но и для социальных групп, которые этот язык должен превратить в материальную силу. В результате язык-идеология влияет и на конкретную судьбу самих ученых-профессионалов как ни в какой другой научной парадигме.

В марксизме-ленинизме вопрос о научном языке оказывается связанным с властью, являясь практическим средством реализации теории, в начале которой тоже стоит слово, но не как откровение, а как результат практических обобщений и «восхождения от абстрактного к конкретному».

Исходя из практики жизни, поверяя теорию практикой, марксизм-ленинизм определяет свое отношение к языку-идеологии в двух аспектах: I) как к средству для строительства своей власти; 2) как к средству для создания знаковой матрицы.

В первом случае он как язык-идеология является средством, с помощью которого выражается установленная власть. Выражаться — значит подчиняться законам языка Первейшее условие установления революционерами своей власти друг над другом, над пролетариатом и обществом состоит в добровольном принятии внешних по отношению к ним правил «грамматики» и «прагматики».

Второй аспект, связанный с первым, — это применение понятий и знаков как способ практического овладения языком. На уровне «грамматики» кончается действие политических и государственных законов Но язык как всегда доступная для эмиграции область возможен, лишь если в нем построен консенсус или, как считают У. Эко и Р. Барт, Сеть языковых консенсусов; он строится на символьных тавтологиях и на соотношении сил разных символьных знаков.

Между тем революционерами-профессионалами была совершена фатальная подмена. Дело в том, что символьный консенсус всегда образуется в результате движения "снизу, а не сверху, не за счет упрощения эзотерического знания, как это, например, происходило в работе Ф. 'Энгельса «Превращение социализма из утопии в науку». (Кстати, над «Коммунистическим Манифестом» Маркс и Энгельс работали именно как над заказом снизу, от Союза справедливых. ) Идущий снизу консенсус языка есть идущая снизу модель консенсуса власти. Так называемое «внесение сознания в рабочее движение» на самом деле реализует «снятое» внутреннее противоречие марксизма-ленинизма: возникают властные отношения эзотерического языка профессиональных марксистов по отношению к идущему снизу консенсусу обыденного языка пролетариата В какой-то момент тот и другой образуют параллелограмм сил, усиливая друг друга. Пример: формулировка «грабь награбленное». (На конференции В Т. Логинов признавал, что в этот «призыв» Ленин вкладывал свой смысл: обобществление и экспроприация, в то время как массы понимали его как присвоение и распределение. Это как раз и есть пример усиливающегося параллелограмма сил. ) Но как только этот параллелограмм сил застывает в институтах власти, сразу проявляется латентное властное отношение-противоречие между профессиональными марксистами и трудящимися. Происходят то, что Л. Витгенштейн выражал так «Мы» сводит метафорическое употребление слов к их обыденному применению» (3) Это противоречие было разрешено очередной неожиданной реакцией масс.

Сталин явился персонифицированной материализацией подсознательной неприязни трудящихся марс к эзотерическому марксизму Это была неприязнь к профессиональным марксистам, превратившим теорию освобождения в научный предмет, вход в который лежит опять через угнетающее разделение умственного и физического труда, эзотерического и обыденного факта. Социалистическая революция фактически закончилась в 1937 г. реакцией на научный марксизм-ленинизм, вылившейся в диктатуру «народного вождя».

В социалистической революции пролетариат должен был уничтожить себя как «особый класс» (Маркс), но на самом деле уничтоженными оказались сами профессиональные марксисты. Таким образом «разрешилось» не противоречие истории, а противоречие в самом марксизме, пусть и против ожидания Ленина как профессионального марксиста.

Как представляется в этой связи, первая ошибка ленинизма выражалась в наложении идущего сверху эзотерического образа моноцентрнчной идеологии (только марксисты обладают истиной) на моноцентричный в ленинизме образ власти Отсюда следовало и убеждение, что для свержения моноцентричной власти необходима и моноцентричная партия как «точка опоры» для «перевертывания мира». Но власть в действительности полицентрична, она есть поле, она носит множественный и «квантовый» характер.

Думается, вторая серьезная ошибка ленинизма — недооценка или даже игнорирование обратимости власти как символьного соотношения сил. Власть существует только там, где существует и сопротивление и противодействие, большевизм и большевики не были готовы выдержать испытание сопротивлением своей власти, воспринимали ее как необратимую, как историческую закономерность. Признав рынок, Ленин не изменил символьного отношения: «рабочий класс - гегемон, крестьянство — союзник», не отказался от монополии большевиков на власть и т. д.; оказались перекрыты все возможности для консенсуса снизу. Нэп отражал ту же модель моноцентричного понимания власти, применяемой в одной точке и устанавливаемой сверху, что и в 1917 г., он «вводил» новое символьное отношение, между тем как снизу существовал еще прежний нераспавшийся консенсус.

Между прочим, в 1937 г. представители «ленинской гвардии» были вынуждены в суде отвечать на языке как раз старого консенсуса, который не распался я был для них уже неразложим: игра не «по правилам» его символов скорее лишила бы Бухарина, Каменева и Зиновьева вменяемости. Поэтому с языком они вели «честную игру», на что Сталин рассчитывал...

Подчеркнем: смысл революции не в том, чтобы перевернуть ось власти, а в возникновении и институционализации нового общественного консенсуса, не выражающего волю какого-то одного субъекта — вождя, штаба, ЦК, а идущего снизу в виде объективно обусловленной цепи, четко улавливающей перегруппировку сил в символьных отношениях, долго зревшие изменения в этих отношениях. Здесь огромное значение имеют культурные архетипы и коллективное бессознательное. А первое духовное движение на реформистском, ненасильственном пути — осознание факта, что нет разницы и субординации между властью центра и периферии. Они вместе составляют единое поле без центра. Власть неуничтожима революцией. Революции каждый раз превращаются в катастрофу при очередном искушении совершить подобное уничтожение.

Все это иллюстрирует отнюдь не однозначную работу языка как инструмента революционной научной теории марксизма-ленинизма и то, как она связана с судьбой самого научного сообщества, повторившего трагическую судьбу Пигмалиона. Поэтому левое научное сообщество сегодня остерегается превращения в идеократию.

Интересна оценка событий Октябрьской революции как научного эксперимента участниками конференции.

В. П. Киселев: «Октябрьская революция прервала единственно правильную тенденцию развития России и отбросила нас к азиатскому способу производства Вследствие отбрасывания капиталистического пути развития произошло и устранение цивилизующей роли частной собственности».

Л, А. Гордон: «Советское общество вошло в тупиковый индустриальный социализм в результате упора только на социальную сторону синусоидального ходе исторического процесса».

М. П. Павлова-Сильванская: «В результате поражения идеи коммунизма после Октября социализм вырос в нечто самостоятельное, заслоняющее горизонт. Идея социализма как фазы, как посткапитализма оказалась несостоятельной».

А. А. Галкин: «В условиях разрыва экономических и политических факторов после революции возможна была только мобилизационная система, которая представляла веер возможностей. Нэп является не предвестником нового видения, как пытаются его изобразить, а одним из вариантов этой системы, этого веера. Выбор пал на другой вариант этой системы — радикально-коммунистический. Возникшая послеоктябрьская мобилизационная система приводит к негативному кадровому отбору, и качество каждого нового поколения хуже предыдущего».

5. Г. Капустин: «Большевики не удержались на той исторической высоте, на которую их выбросил Октябрь против их воли. Они вернулись к порочной логике «кто — кого», в то время как объективной потребностью России была не победа кого-то над кем-то, а утверждение принципиально новой логики со-развития. Октябрь не удержал противоречий, которые капитализму не удалось решить как системе интеграции социума. Начался распад и гражданская война».

И. К. Пантин: «Поиск Октября был поиском некапиталистической интеграции. В 1917 г., реализуя идеи марксизма, Русская революция удовлетворяла гораздо больше потребности Европы тогдашнего мира, чем потребности России. Большевистский поиск был построен на бесперспективных ценностях, которые сегодня раздирают и дестабилизируют государство, — традиционная универсальность сильного государства к уравнительность». 4

Г Соотла: «В 1917т. большевики выбрали свой путь индустриальной системы вне капитализма традиции Европы, чтобы сохранить, а не развалить империю. Это был аналог раннего капитализма, этап угнетения и эксплуатации масс»

А. П. Ципко: «... провалились попытки соединить, встроить проблему социалитета непосредственно в процесс производства, отказываясь от всех традиционных механизмов стимулирования труда, основанных на индивидуализме».

НА ПРИМЕРЕ разнообразия мнений, лежащих в основе сценария перестройки, созданного левыми, можно описать характерные черты кризиса марксистско-ленинской, парадигмы:

— критический возврат к истокам, к «онтологическому вопросу» (что есть социализм?);

— отход от телеологизма и эсхатологиз-ма. Социализм уже не Цель, он движение, но не модель движения. Признание как очевидности несостоятельности и неосуществимости ленинской идеи строительства социализма;

— налицо и сознание обществоведов, что они работают в условиях переписанной истории. Сегодня мы являемся свидетелями не просто отказа от переписанной история, но таящегося за этим отказом выхода за пределы старой парадигмы;

— симптоматичен для подобного переходного парадигмального периода и всплывающий вновь и с особой остротой вопрос о целях и средствах. Это есть проблема нового научного инструментария и новой ценностной системы. Этот поворот в данном случае похож на реформистский-прагматизм протестантства — стремление покинуть презренный идеологический мир истязания плоти, эгалитарной аскезы, выйти в мир признания практической деятельности и деловой активности;

— для эпохи кризиса и переходу от старой парадигмы к новой характерна еще и необязательность веры в старую идею, чтобы стать членом сообщества ученых-обществоведов по данной теме. Чувство единства возникает уже на основе общего признания кризиса парадигмы.

— усталость от апологетики ленинизма и от усилий рассматривать его как канонизированный катехизис и метафизическую миссию;

— сообщество более не опирается на ленинский тезаурус и отказывается заниматься экзегетикой Обществоведы склонны скорее понимать ленинизм «буквально», чем в «широком смысле», и выходить за рамки дискурса марксизма-ленинизма, избегать биполярных оппозиций «ловушек»: капитализм — социализм, буржуазия — пролетариат и т. п. В оборот активно вводятся деидеологизированные социологические и исторические определения; — старые парадигмы уходят, а новые обычно восходят с приходом нового поколения ученых, мало связанного с прошлой доктринальной фундаменталистской практикой, обладающего контрастным видением и с лёгкостью констатирующего тупик при виде дисфункций старой теории.

Попытки смотреть на естественные процессы возникновения, развития и смены парадигм как на трагедию столь же неправомерны, как и попытки доказывать, что процессы обновления и принятия нового видения вовсе не противоречат ленинизму, поскольку метод марксизма-ленинизма допускает коррекцию теории под давлением эмпирических фактов. Проблема в том, что в марксизме было заложено внутреннее — объективное (и в этом смысле внешнее по отношению к марксистам) противоречие, которое периодически обрастает кризисами и ведет к реформистской бифуркации. Нынешний кризис особый, так как его разрешение возможно уже только за счет выхода из сферы всех обыгранных и отыгранных «диалектических противоречий» марксизма. Выше мы показали, что стороны этого внутреннего противоречия марксизма, а именно логическая и историческая, уже разведены в сознании ученых. Должна возникнуть новая парадигма, которая пока не сложилась,

НАЛИЦО лишь новая бифуркация: расщепление-старой ленинской теории-монолита И складывание двух новых теоретических образований — постленинского и неоленинист-ского.

На примере формирующегося научного сообщества постленинского толка вырисовываются требования к будущей научной теории, конкурирующей с ленинизмом и неоленинизмом в России:

— как обобщение, она должна стать теорией более высокого Уровня, отказаться в дальнейшем от поисков в прежней марксистско-ленинской парадигме ответов на линейно накопленные факты или некоего скрытого в ней контекстуального смысла. Сюда входит и осознание факта неизбежной еретичности, когда уже практически решен вопрос о превращении старой парадигмы в предрассудок, на котором, например, «невозможно построить гражданское рыночное общество» (М. П. Павлова-Сильванская);

— новая теория должна допускать экстраполяции и прогнозы, не исходящие из старой теории. Больше социализма — это больше рынка, значит, больше капитализма (И. М. Клямкин). «Выход из исторического тупика возможен только назад» (А. П. Бутенко). «Нынешняя роль КПСС заключается в обеспечении положительного исхода при управлении кризисом» (Г Соотла);

— введение новой системы понятий, передача части старых проблем другим общественным дисциплинам и превращение считавшихся ранее несущественными тривиальных проблем в прототипы будущих достижений: «Социализм нужно рассматривать как глобальную тенденцию; она находит проявление прежде всего в западных обществах в результате отмены имущественного ценза в политической демократии; в самоотрицании частной собственности после неоконсервативной революции, в новых отношениях между полами. В Советском Союзе социализмом будет то, что сумеет, удержать социальные полюсы и предотвратить дезинтеграцию социума» (Б. Г Капустин).

ПРОСЛЕЖИВАЕТСЯ несколько этапов в происходящем сегодня процессе смены парадигмы

На первом этапе процесс идет скрыто. Для него характерно признание некоторых антиномий, неразрешимых в старой ленинской парадигме, но в нем пока трудно выделить нарождающихся сторонников выхода за рамки старой теории, ибо после длительного периода отсутствия свободы слова и свободной бесцензурной научной коммуникации происходит процесс заимствований друг у друга.

Другая характерная черта процесса распадения старой парадигмы — начало перекраивания учебников, отмена либо замена научных дисциплин, преподаваемых в университетах. Поднимаются и переоцениваются либо перекраиваются исторические проблемы прошлого, снижается эффективность монографий, возрастает спрос на научные журналы.

Скрытым делают переход и эвфемизмы, получившие широкое официальное распространение: критика ленинизма посредством критики сталинизма и т. п.

Для второго этапа характерно возникновение порочного круга в отношениях между сторонниками официозной неоленинистской и представителями постленинской, складывающейся теории. Каждая группа применяет критерии» которые определяет сама, но которые, не удовлетворяют оппонентов, ведет дискуссии в своем кругу, и на основе этих непересекающихся критериев они пытаются убедить друг друга (4). Возникает ситуация, похожая на знакомые уже противоречия между младогегельянцами и постгегельянцами (марксистами) в середине XIX в.. или между «неомарксистами» (ленинцами) и постмарксистами (социал-демократами) во время краха II Интернационала. Сегодня подобные противоречия возникают между неоленинистами и постленинистами, (Необходимо различать постленинизм и антиленинизм: постленинисты преодолевают Ленина в демократии. ) Неоленинисты рано или поздно разойдутся: одни — к союзу с неосталинизмом, другие, приверженные демократии, — к постленинистам. На этом втором этапе намечается разделение направлений поиска внутри научных сообществ, что уже было частично затронуто нами. Идет также процесс формирования новой сети консенсусов в сфере символьных изменений, формирования их нового соотношения сил. Вехи этого процесса: отмена «шестой статьи», изменение соотношения понятий рабочей силы и наемного труда, индивидуальной и частной собственности, перегруппировка власти — введение новых институтов (президентство) и т. д. Ныне мы являемся свидетелями этого второго этапа.

На последнем, третьем этапе появляется сообщество представителей ученых и общественности (в тенденции — (партия), «берущее на себя ответственность за решение теоретических проблем, которые привели старую парадигму к кризису. Новая парадигма лучше своего конкурента — преемницы ленинской теории — отыскивает выход из кризиса как в количественном (временном) смысле, так и в смысле формальной «точности». Она эстетически привлекательна, дает убедительные и четкие решения, за счет чего сразу выигрывает в сравнении с изощренными и громоздкими конструктами конкурента

Как может выглядеть подобная постле-нинская парадигма, трудно описать сейчас, ибо «пока нет исторического аналога перехода из тотального государственного социализма к рыночно-демократическим обществам» (В. П. Киселев).

Из духовных истоков философской и исторической традиции, вероятнее всего, возникнет синтез исторической антропологии, разрешающий противоречие между логическим и историческим началом в самом марксизме-ленинизме и обеспечивающий преодоление очередного расхождения должного и сущего. Очевидно, это будет междисциплинарное знание, охватывающее разные аспекты жизни человека: трудовую деятельность, отношения собственности, аффекты художественной жизни, экологические и биологические основы, религиозные озарения, «пограничные» состояния психики Как наука грядущего, Оно будет психологически и культурологически ориентированным знанием, на стыке лингвистики, географии, социологии, истории науки, и техники, истории права, психологии и морали (5).

Итак, ленинская мобилизационная парадигма, отработавшая разные варианты заложенного в ней веера возможных форм — идеократически-харизматичехжую, государственно-бюрократическую И государственно-рыночную формы, уже себя исчерпала.

БУДУЩЕЕ — за гражданско-рыночной парадигмой, которая, невыводима из ленинизма. Сейчас можно только предположительно и приблизительно обозначить ее силуэт, некоторые ее координаты.

Идеологическая координата — новое определение социальности и социализма не на основе собственности (классов), а на знании о человеке, общечеловеческих, общецивилизационных ценностях. Национальное богатство будет измеряться вложениями в человека и ростом суверенитета личности.

Экономическая координата — рынок, денационализация общественной собственности, акционерно-арендные формы, корпорации.

Социально-политическая координата — самоуправление, деидеологизация, гражданское общество, гражданский консенсус» участие, коалиции, диалоговая культура, диалог культур, этос примирения и интерактивности

1. См.: Проблема разработки концепции современного социализма. — «Вопросы философии». 1988, № 11, с. 31 и сл., Бордюгов Г., Козлов В., Логинов В, Послушная история или Новый публицистический рай. Грустные заметки. — «Коммунист», 1989, № 14; Демократическая альтернатива: проблема демократизации современного общества. — «МЭ и МО», 1989, №№ 9—12; Социализм: между прошлый и будущим. История и современность. Современность и история. М., I960.

2. См.: Современное видение социализма. Круглый стол «Правды». — «Правда», 21. 1. 1990.

3. Philosophische Untersuchungen Von Ludwfc Witgenstein. Basil BlackwelT, Oxford, 1953, S. 116,

4. См.: Ленинизм н перестройка. — «Правда», 1. 11. 1990.

5. См. Гуревич А. Я. Историческая наука ft историческая антропология. — «Вопросы философии», 1988. № I.