Сайт портала PolitHelp ПОЛНОТЕКСТОВОЙ АРХИВ ЖУРНАЛА "ПОЛИС" Ссылка на основной сайт, ссылка на форум сайта

ПОНЯТИЕ ТВОРЧЕСТВА В СОВРЕМЕННОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ

В. Л. Иноземцев

ИНОЗЕМЦЕВ Владислав Леонидович, сотрудник редакции журнала "Свободная мысль", аспирант экономического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова.

Сегодня наша страна охвачена тяжелейшим экономическим кризисом, последствия которого никто не возьмется определить. Те явления, которые происходят на территории, бывшей некогда Советским Союзом, заставляют думать прежде всего не о проблемах высокой теории, а об элементарном выживании народа. Являются ли в таких условиях рассуждения о творчестве, о возможностях человеческого самосовершенствования хоть сколько -нибудь актуальными? Между тем эти вопросы неизбежно встают перед любым обществом, перешагивающим рамки жесткой индустриальной системы и ищущим пути дальнейшего совершенствования. Сейчас мы стремимся освободиться от нашего тоталитарного наследия прежде всего в политической сфере, провозглашая климат общечеловеческих ценностей. Мы пытаемся утвердить свободу личности также в сфере потребления и обмена, используя традиционные рыночные рычаги. Но при этом не обращается внимание на то, что подлинной свободой человека является его свобода внутри самого производственного процесса. Именно эта свобода и превращает индустриальное общество, описанное некогда Марксом, в постиндустриальный социум сегодняшнего дня. И если даже такая задача не стоит перед нами сегодня, то это означает лишь то, что завтра она окажется одной из самых насущных.

Политическая экономия марксизма, как экономические теории XVIII — XIX вв., берет за основу понятие труда. По сути дела с изучения этого феномена начинается Марксов анализ хозяйственных процессов. На признании ведущей роли трудовой деятельности построена и марксистская теория стоимости. Между тем ныне возникают явления, которые не позволяют удовольствоваться общепринятыми теоретическими постулатами.

Во-первых, понятие труда в марксизме является внеисторичным. Определяя его как "процесс, совершающийся -между человеком и природой, в котором человек своей собственной деятельностью опосредует, регулирует и контролирует обмен веществ между собой и природой" (I, т. 23, с. 188), К. Маркс указывает, что труд есть "вечное условие человеческой жизни, и поэтому он не зависим от какой бы то ни было формы этой жизни, а, напротив, одинаково общ всем ее общественным формам (I, т. 23, с. 195). Возможно, что такая трактовка и корректна при рассмотрении труда как физиологического процесса, но вряд ли такой подход является единственно возможным.

Во-вторых, деятельность, присущая "всем общественным формам" существования человеческих индивидов, вряд ли может "создать самого человека", как это предполагал Ф. Энгельс. В марксизме человек определяется через способность к труду, тогда как труд предполагает человека в качестве своего субъекта. Таким образом, возникает логический круг. Понятия определяются через самих себя. Это противоречие уже было отмечено (2) и оказалось предметом широкого обсуждения.

Какой же вывод следует из сказанного? Можно утверждать, что фактически всю совокупность действий человека Маркс и Энгельс определяют понятием труда. Сама универсальность этого термина уже вызывает серьезные сомнения в правомерности его использования в строгом научном исследовании. Разнородность объединяемых им явлений настоятельно требует уточнения терминологии. Необходимость этого можно видеть на примере работ самого Маркса, который различал труд в относительно широком и узком смысле слова, отмечая, что последний с развитием общества уступит место более высокому типу деятельности. Указывая, например, на то, что в условиях коммунизма "непосредственный труд как таковой перестанет быть базисом производства", что человек станет "рядом с процессом производства, вместо того, чтобы быть его главным агентом" (I, т. 46, ч. II, с. 213, 218), Маркс неоднократно, особенно в своих ранних работах, говорил об уничтожении (I, т. З, с. 191) или устранении (I, т. З, с. 70; т. 42, с. 242) труда в будущем социуме.

Таким образом, понятие труда, скорее всего, не исчерпывает всего богатства видов человеческой деятельности. Именно сегодня, когда человек начинает выходить за пределы собственно материального производства в результате научно-технической и информационной революций и когда начинают складываться новые системы жизненных ценностей и взаимоотношений между людьми, вопрос о том, какой тип активности приходит на смену труду и как этот новый процесс и его результаты могут быть описаны в экономической науке, становится весьма актуальным.

Понятие творчества в советском обществоведении анализировалось фактически исключительно философами и социологами, лишь изредка попадая в сферу внимания экономистов. При этом трактовка термина оказывается весьма неоднозначной, и каждый автор вкладывает в нее специфический смысл. На примере исследований советских ученых можно выделить, на наш взгляд, не менее пяти основных определений творчества, некоторые из них встречаются и в западной литературе. Обозначим их максимально кратко.

Во-первых, творчество рассматривается некоторыми философами как внеисторическая категория, обозначающая всеобщую форму развития материального мира через создание, возникновение нового. "Творчество, — отмечает Я. Пономарев, — есть необходимое условие для развития материи, образования ее новых форм, вместе с возникновением которых меняются и сами формы творчества. Творчество человека — лишь одна из таких форм" (3). Данная точка зрения восходит к гегелевской философии, где понятие творческой самодеятельности обладает универсальными характеристиками.

Во-вторых, творчеством называют форму трудовой деятельности. Сторонники такого подхода считают, что элемент творчества присутствует в любом трудовом процессе, совершаемом человеком, а исторические формы творчества зависят прежде всего от исторических форм труда. Большинство исследователей, придерживающихся соответствующего определения, склоняются к более или менее категоричному отождествлению творчества и труда, к "растворению" творчества в труде. Подобная позиция, несмотря на всю ее уязвимость, является на сегодняшний день наиболее распространенной среди советских философов и социологов.

В-третьих, существует точка зрения, сторонники которой рассматривают творчество как форму создания нового безотносительно к материальной форме такого объекта — будь то продукт или знание (4). Некоторые авторы, в том числе и западные, отмечают, что результат творчества отличается от результата, скажем, нововведения, принципиальным характером своей новизны (5). Рассматриваемая позиция имеет множество оттенков, но все же остается неясным, чем именно определяется новизна результата и представляется ли он качественно новым для самого творящего субъекта, для его непосредственного окружения или же для всего человечества. Четкое определение границ творческого процесса остается в такой ситуации достаточно сложным.

В-четвертых, творчество трактуется как процесс, в котором получает свою реализацию внутренний побудительный мотив деятельности. Данная точка зрения предполагает, что его главным моментом является не столько вещный результат, сколько совершенствование человеческих способностей (6), а основные отличия творчества от труда наблюдаются во внутренних мотивах и структуре деятельности, но не в ее результатах (7, р. 85). Такое понимание творческого процесса предполагает, что для его анализа могут применяться лишь субъективные оценки, в то время как труд и его результаты в большинстве случаев оцениваются объективным образом. Сторонники подобной позиции считают, что творческий процесс мотивирован надутилитарно, что субъективный характер самореализации человека является основным моментом определения творческого характера деятельности (8). Как отмечает известный советский исследователь Г. Батищев, "межсубъектность есть ключ к креативности" (9). Такой подход кажется нам менее противоречивым и более конкретизированным, нежели предшествующие.

В-пятых, существует понимание творчества как мировоззрения, как "нестандартного отношения человека к действительности" (10), причем в таком аспекте творчество чаще всего рассматривается как познавательное творчество.

Таким образом, понимание творческого процесса неоднозначно. На наш взгляд, наиболее комплексной и наименее противоречивой является точка зрения, рассмотренная нами четвертой. В данном случае творчество отождествляется с деятельностью, мотивированной надутилитарным образом, с такой активностью, которая для человека представляется самоцелью, а вещный результат ее оказывается не более чем побочным эффектом. Такая деятельность сугубо индивидуальна как по ее мотивации и средствам воплощения, так и по результатам. Понятие несет здесь очень важную нагрузку: творчество воспринимается как феномен, определяемый прежде всего не материальными условиями существования индивидов, как труд, а более высокими побудительными мотивами. Мы уже имели возможность подробно изложить этот подход, сводящийся к тому, что открытая Б. Поршневым предтрудовая инстинктивная деятельность, труд и творчество представляют собой завершенную диалектическую триаду. Творчество наследует от труда осознанный характер деятельности, а от предтрудовой активности — внутренний, имманентный человеку тип мотивации, являясь, таким образом, синтезом в диалектической триаде, и представляя собой наиболее совершенный из известных сегодня типов человеческой деятельности (11).

Разумеется, что переход от труда в собственном смысле этого понятия к творчеству, особенно, если он происходит в широких масштабах, не может не изменить всю систему общественных отношений, в том числе и экономических. Между тем данная проблема, активно обсуждающаяся на Западе, пока не получила в нашей науке адекватного отражения.

В условиях постепенного расширения сферы творчества и вытеснения последним труда, рассматриваемого как деятельность ради достижения определенного материального результата, в экономике возникают два явления, которые нельзя игнорировать при анализе современного хозяйства.

Во-первых, продукты, являющиеся результатами творческой деятельности, оказываются, как правило, невоспроизводимыми. Под невоспроизводимостью мы в данном случае понимаем не только то, что творение художника или композитора уникально, но также и то, что продукт творческой активности оказывает на разных людей весьма неодинаковое воздействие. Вряд ли театральная постановка вызывает у каждого зрителя похожие чувства, вряд ли все студенты в аудитории одинаково воспринимают лекции профессора. Кроме того, творческая деятельность в отличие от труда не признает четкой зависимости между затратами и результатами. Создание новой теории в гораздо большей степени зависит от оригинальности мышления теоретиков, чем от количества поставленных опытов и использованных научных приборов. Между тем, согласно Марксовой теории, "стоимость каждого товара определяется не тем необходимым рабочим временем, которое заключается в нем самом, а рабочим временем, общественно необходимым для его воспроизводства" (I, т. 25, ч. I, стр. 153). Поэтому вряд ли можно говорить об адекватности стоимостных оценок результатов творческой деятельности.

Во-вторых, творчество, как бы подталкивающее само себя, и имеющее источник саморазвития внутри уникального индивида, не вписывается в привычную систему категорий, справедливую для "экономического человека" А. Смита. Даже изъятие части продукта человеческой деятельности может не рассматриваться самим субъектом как эксплуатация, если только данный продукт не выступал главной целью производителя. Между тем именно такая ситуация возникает всякий раз, когда мы имеем дело с творческой активностью; известны многочисленные случаи, когда (особенно в современных развитых обществах) "вознаграждением за упорную работу становится сама возможность продолжать работать" (12). В этой обстановке вся марксистская концепция эксплуатации, применимая прежде всего к условиям массового производства и основанная, по сути дела, на смитовском положении, гласящем, что "рабочие хотят получать возможно больше, а хозяева хотят давать возможно меньше" (13), в силу чего предполагающая, что обе стороны стремятся к получению максимально возможного материального блага, распадается, ибо устраняется та традиционная система мотивации, для которой только данная теория и является справедливой.

Рассмотрим вначале первое обстоятельство. Само по себе понимание того, что целый ряд благ, созданных уникальной деятельностью, в основе которой лежит творчество, не подчиняется общим закономерностям стоимостного обмена, распространилось довольно давно. Еще в 70-е годы советские исследователи отмечали, что "трудовая теория стоимости применима только к товарам, производство которых не может быть ограничено никакими обстоятельствами. К таким товарам относятся товары, производимые в отраслях материального производства" (14). Они указывали, что "невоспроизводимость, отсутствие "эластичности вверх" на стороне предложения" (15) выводит ценообразование на ряд специфических благ из сферы действия стоимостных отношений. Прямо говорилось и о том, что значительная часть продуктов человеческой деятельности "не имеет стоимости, потому что вложенный в них индивидуальный труд является творческим, несравнимым и неповторимым трудом. Такой труд не воплощается в общественно-необходимый труд и не уравнивается с трудом других товаропроизводителей" (16).

Подобные замечания весьма многочисленны, поэтому не следует говорить о том, что проблема вообще не возникала. Однако попытки ее решения были обычно весьма осторожными. Постановка вопроса сводилась прежде всего к констатации проблемы редукции труда, а это предполагало, что творческая деятельность оценивалась исключительно сквозь призму своего результата, рассматривалась просто как более сложный труд и исследователи сосредотачивали внимание на приведении ее к "простому труду", который обычно представляется субстанцией стоимости. "Значимость духовного продукта, — отмечали, например, И. Прохоренко и С. Курегян, — не находится в прямой зависимости от количества затраченного труда или рабочего времени" (17, стр. 140 — 141). При подобном подходе могут иметь место два решения. Либо изменяется терминологическое обозначение того явления, которое и создает стоимость (по этому пути пошел известный английский ученый Т. Стоуньер (18), объявивший о возникновении так называемой информационной теории стоимости, которая, однако, предполагает существование, увеличение и даже самовозрастание информационной стоимости в соответствии фактически с теми же закономерностями, которые были сформулированы Марксом для стоимости трудовой). Либо следуют оговорки относительно того, что же создается новым видом деятельности, если не стоимость. Так, только что упоминавшиеся авторы утверждают, что "материальный труд" создает стоимость, а "духовный труд" — ценность (17, стр. 139). Все эти подходы, хотя и имеют право на существование, являются паллиативными и проблему не решают. В информационной стоимости фактически невозможно разделить информационную и трудовую ее составляющие; когда же речь заходит о стоимости и ценности, столь же сложно отделить "труд материальный" от "труда духовного".

Безусловно, выделить творческую деятельность в ее "чистом" виде сегодня представляется решительно невозможным. Но между тем определенное представление о сфере творчества могут дать те сектора экономики, где преобладают субъект-субъектные взаимодействия. Межсубъектность того или иного вида активности отражает ту качественную определенность творчества, которая может быть достигнута в современных условиях. Под субъект-субъектными взаимодействиями мы понимаем такие, в которых и производитель, и потребитель блага определяют процесс его использования в сопоставимой степени, когда усилия по производству бессмысленны без усилий по потреблению и предполагают эти последние. Результат подобного взаимодействия носит, как правило, предельно индивидуальный характер. Если рассмотреть реальную экономическую жизнь, то к сфере субъект-субъектных взаимодействий можно отнести прежде всего науку, производство, накопление и распространение информации, образование, культуру и искусство, конструкторские и опытные разработки, отчасти здравоохранение. Все эти сектора хозяйства в их совокупности не тождественны с традиционно понимаемой сферой услуг, или, как ее часто называют, нематериальным производством. Например, общественный транспорт относится к сфере услуг, не будучи при этом включенным в сферу субъект-субъектных взаимодействий, ибо предполагает воздействие человека не как на субъект (изменение его внутреннего мира), а как на объект (перемещение в пространстве). Подобные отрасли экономики могут быть отнесены к материальному производству. Отмечая, что деятельность в условиях современного западного общества во всевозрастающей степени приобретает черты "взаимодействия между индивидами (game between persons) "(19), Д. Белл указывает также, что такие отношения распространяются прежде всего в сфере межличностных услуг (human services) (20).

Характерной чертой современной экономики является быстрый рост производства уникальных продуктов и услуг. Нельзя однозначно утверждать, что этот процесс тождественен замещению труда творчеством или адекватно отражает его, но не видеть в нем повышения роли творческой деятельности, сужения сферы деятельности сугубо стоимостных отношений невозможно. Рост доли невоспроизводимых благ не должен ассоциироваться лишь с опережающим развитием сферы услуг, и только. Всем хорошо известно, что третичный сектор в экономике всех передовых государств прогрессирует куда быстрее, чем материальное производство; приводятся красноречивые данные, неопровержимо о том свидетельствующие. Однако нам хотелось бы обратить особое внимание на процесс изменения занятости в основных отраслях экономики, который наводит на мысль о несомненной связи между скоростью развития той или иной отрасли и степенью невоспроизводимости создаваемого в ней продукта. В качестве примера мы рассмотрим данные по основным отраслям хозяйства США, страны, уже вступившей, по мнению западных экономистов и социологов, в стадию постиндустриализма (см. табл. ).

Таблица

Изменение численности занятых в отраслях экономики США, 1948 — 1990 гг., в тыс человек

Источник: "Employment and Earning", Washington, US Bureau of Labor Statistics. 1990, № 9, table b— 1, p. 73.

Здесь приведены данные по укрупненным отраслям, которые позволяют проследить неоспоримую связь между динамикой отдельных секторов экономики со степенью невоспроизводимости и индивидуализированным характером создаваемых в них благ. Основная производительная сила — человек — вытесняется из отраслей, где доминирует примитивный труд, и перемещается в отрасли, прогресс которых связан с творческими процессами. Та же тенденция прослеживается и при рассмотрении собственно сферы услуг. В период с 1983 по 1990 г. в США наиболее быстрыми темпами росла занятость в таких отраслях, как производство информации и программного обеспечения (на 95, 7%), услуги в сфере бизнеса и экономическое консультирование (65, 9), юридические (53, 8) и социальные (52, 8) услуги, образование и здравоохранение (37, 6 и 35, 5 соответственно). В указанных отраслях к лету 1990 г. было занято в общей сложности около 20 млн. чел. (21).

Подобное положение дел, когда значительная, если не абсолютная, доля производимого обществом продукта является уникальными, не поддающимися воссозданию благами, и может быть рассмотрена как продукт индивидуальных усилий творческих личностей в большей степени, чем как продукт общественного труда, предполагает: стоимостные оценки, учитывающие прежде всего затраты усредненного человеческого труда на воспроизводство того или иного блага, оказываются подорванными, если не потому, что исчезает сам труд, то по крайней мере в силу устранения объективной основы количественного соизмерения ценности товаров. Последнее все чаще признается экономистами и социологами развитых стран Запада. Как отмечает неоспоримый классик теории постиндустриального общества Д. Белл, "важными проблемами постиндустриального социума являются... развитие нерыночной экономики благосостояния и недостаток адекватных механизмов оценки общественных благ" (22). В значительной степени это обстоятельство обусловлено тем, что "не существует стандартов, по которым могут быть оценены продукты творчества; оценка их всецело субъективна, и творчество не может характеризоваться производством четко оцениваемого продукта" (7, р. З).

Таковы вопросы, возникающие в связи с первой стороной творческого процесса, — с несоизмеримостью тех благ, которые оказываются результатом индивидуализированной деятельности. Это поверхностный уровень проблемы: невоспроизводимость продукта, вне зависимости от того, является ли последний результатом труда или творчества, сама по себе серьезно подрывает стоимостные отношения. Но существует и более глубинный уровень: превращение творчества, деятельности, не мотивированной утилитарным образом, в основной вид человеческой активности в принципе устраняет стоимостные оценки, так как в данном случае перестает существовать сама основа стоимости, которой является труд. Поэтому сейчас следует перейти к анализу последствий для экономики и социальных отношений, связанных с таким изменением форм человеческой деятельности.

Индикатором начала процесса становления творческой деятельности можно считать кардинальное изменение шкалы жизненных ценностей человека. Для наиболее развитых стран это прослеживается с конца 60-х годов. При этом указанные сдвиги в системе мотивации деятельности нашли, отражение в теории постиндустриального общества с самого ее зарождения. Уже к середине 60-х годов, как было отмечено, возможность самореализации в профессиональной деятельности выходит на первую позицию в шкале ценностей типичного американца, тогда как фактор величины заработной планы передвигается на пятое место. Исследования, проведенные в начале 70-х годов, показали явное усиление данной тенденции.

С этого периода пристальное изучение проблем творческой деятельности, в первую очередь в контексте изменений в экономической сфере, находится в центре внимания многих западных философов и социологов. На первом этапе, в 70-х — первой половине 80-х годов, анализировались прежде всего отдельные аспекты творческого самовыражения личности: подчеркивалась автономность деятельности, рассматривавшаяся как одно из наиболее сильных устремлений современного работника, говорилось о тесной связи между индивидуализированной деятельностью и ее высококвалифицированным характером, о возникновении комплексной системы мотиваций, в которой самореализация и повышение своей компетенции взаимно воздействуют друг на друга (23). Американский исследователь Д. Янкелович и его соавторы предложили интересную схему, которая отражает взгляды многих выдающихся социологов на трансформацию целей современного индивида: каждый стремился описать этот процесс в рамках созданной им самим системы терминов. П. Сорокин, например, полагал, что предметные цели уступают место непредметным, Р. Инглхарт считает, что материалистические ориентиры замещаются постматериалистическими, У. Митчелл констатирует замену "внешних" целей и задач "внутренними". Сам Янкелович предпочитает противопоставление материального успеха, материальных достижений самовыражению в деятельности как высшей цели человека в современном мире (24).

На новом уровне исследования начиная с середины 80-х годов была предпринята попытка обобщить ранее высказанные теоретические положения, К. Бецольд и его сторонники ввели понятие "экспрессивизма", которое было определено ими следующим образом: "экспрессивизм включает в себя такие ценности, как творчество, автономность, отсутствие контроля (authority), постановку самовыражения в деятельности выше социального статуса, поиск внутреннего удовлетворения, голод по новому опыту (for new experiences), стремление к общности, участие в процессе выработки решений, жажда поиска, близость к природе, самосовершенствование и внутренний рост" (25). В советской литературе высказывались подобные же положения; наиболее полно такая точка зрения отражена в выдвинутом в начале 60-х годов утверждении Г. Батищева, что "деятельность целостной личности — это деятельность, социальная необходимость которой обнаруживается в ее собственном свободном творческом устремлении и уже не может выступать как извне диктуемая целесообразность" (26). Сегодня же многие западные авторы, приводя аналогичные положения и отмечая существенное изменение мотивационной системы современной деятельности, констатируют быстро протекающее уничтожение, преодоление труда как вида человеческой активности (27).

На наш взгляд, данные обстоятельства, уже вполне привычные для западного социолога, до сих пор не получили адекватного отражения в советской экономической теории. Между тем проблема мотивации имеет самое непосредственное отношение к основным положениям марксистской экономической концепции. Если распространение индивидуализированных и невоспроизводимых благ, сопровождающееся невозможностью их адекватной стоимостной оценки, лишь модифицирует марксову теорию стоимости и несколько ограничивает возможности ее применения, то замещение труда творческой деятельностью вообще кладет конец использованию данной теории. Более того, с этого же момента оказывается весьма сомнительной и марксистская концепция эксплуатации. Последняя в ее традиционном понимании базируется на уже приводившемся нами выше тезисе А. Смита (13), т. е. на том, что мотив деятельности как эксплуатируемого, так и эксплуататора одинаков и заключается в максимизации присваиваемого им материального богатства. Между тем, как только мотивация одного из субъектов оказывается связанной с возможностями его самовыражения в деятельности и перспективами личного роста, то оказывается сильно подорванным если не сам факт эксплуатации, то по крайней мере ее субъективное восприятие. Коль скоро результаты творческой деятельности не могут быть оценены в соответствии с марксовыми методологическими принципами, то степень эксплуатации такой активности (т. е. объективная сторона процесса эксплуатации) вряд ли может оказаться исчисленной. Изъятие же части результата деятельности, если таковой не совпадает с ее целью, вряд ли может восприниматься как ущемление интересов индивида (т. е. как эксплуатация в субъективном смысле). Таким образом, фундаментальные открытия Маркса и Энгельса — закон стоимости и концепция прибавочной стоимости — не только серьезно подрываются, но и могут оказаться вовсе неприменимыми по отношению к сегодняшней ситуации. Строго говоря, сейчас, как никогда раньше, легко заметить, что марксова экономическая модель справедлива только в тех пределах, в каких сегодня человеческая деятельность выступает как труд, а производство — как создание массового, неиндивидуализированного продукта.

Теперь, когда творческая деятельность способна оказаться одним из основных видов человеческой активности и изменить фундаментальные закономерности в экономической и социальной сфере, необходим кардинальный пересмотр многих важных положений марксистской экономической теории. Прежде всего это касается теории стоимости. Известно, например, что в концепциях маржиналистов теория "субъективной ценности", т. е. оценки тех или иных благ в масштабах всего общества. Приходится признать, что марксизм был всецело поглощен масштабными явлениями и сосредоточил свое внимание только на теории объективной ценности, рассматривая преимущественно процессы, происходящие в рамках целого общества. Сомнительность такого подхода сегодня проявилась весьма отчетливо. Следует, на наш взгляд, обратиться к возможностям учета в экономическом анализе полезностных характеристик, к которым наша наука пренебрежительно относилась многие десятилетия. Между тем, как отмечал подвергавшийся не всегда справедливой критике со стороны К. Маркса классик утилитаризма И. Бентам, "принцип полезности не знает и не признает никакого иного регулятора, кроме самого себя" (28), и в современных условиях использование подобного измерителя ценности могло бы стать выходом из большого числа вряд ли разрешимых на иных основах противоречий и заблуждений, с которыми столкнулась марксова концепция, ныне находящаяся у своего объективного исторического предела.

Последнее относится и к проблеме эксплуатации, на которой теоретики марксистского направления спекулировали в течение десятилетий. Настало время четко оговорить, какая именно деятельность может являться объектом эксплуатации. На наш взгляд, таковой может быть только труд, т. е. утилитарно мотивированная деятельность, направленная в конечном счете на удовлетворение материальных потребностей экономических индивидов и обусловливаемая ими. Одновременно активность, которая не определяется стремлением к достижению материального богатства, т. е. мотивирована надутилитарным образом, не может быть объектом экономической эксплуатации. Само это обстоятельство как таковое не противоречит марксовой методологии, ибо коммунистический строй, общество, где отсутствует подавление человека человеком, определяется основоположниками марксизма прежде всего как социум, основанный на всестороннем развитии личности. В марксизме в неявной форме признается связь между устранением эксплуатации и преодолением труда, его "уничтожением". Но политическая теория Маркса и Энгельса, воспринятая советскими обществоведами и вульгаризированная ими, трактовала и трактует преодоление эксплуатации фактически исключительно в контексте установления "справедливой" системы распределения общественного продукта. Это мнение, на наш взгляд, весьма поверхностно. Советские политэкономы в течение десятилетий также полагали, что преодоление товарных отношений и закона стоимости становится возможным только в результате сознательного планомерного регулирования экономики, установления оптимальных народнохозяйственных пропорций, в то время как гораздо более серьезный удар по стоимостным отношениям наносит реально происходящая сегодня в западных странах индивидуализация производства и переход от примитивного труда к творческим процессам.

Сегодня, когда в нашей стране происходит неимоверно сложный процесс становления основ демократического общества, постоянно говорится о значимости и ценности личности. Постепенно в политологии и социологии прокладывает себе дорогу представление о примате прав индивида, прав личности над правами любой социальной группы или класса. Это постулат, по которому живут ныне все цивилизованные общества. Но, принимая его на словах, наше обществоведение пока еще далеко от его применения, и в частности от распространения данного тезиса на область экономических исследований. Между тем не только в современной политике, но и в современной экономике, являющейся ее основой и предпосылкой*, существует примат личного над общественным, примат индивидуального над массовым. И подобное обстоятельство нельзя более не учитывать.

В современную эпоху деятельность человека уже не может однозначно оцениваться ни с точки зрения результата, ни с точки зрения самого ее процесса. Такие характеристики, безусловно, важны и лежат на поверхности явлений. Между тем существует еще один аспект, не проявляющийся непосредственно, но чрезвычайно важный: это внутренний мир человека, система мотиваций, обусловливающая его деятельность и ее формы. И мы предприняли попытку на примере анализа изменений в мотивационной структуре деятельности показать то значение, которое имеет данный ее аспект для совершенствования современной экономической теории. Он все более полно учитывается западными исследователями, и нам вряд ли нужно в очередной раз стремиться не замечать того, что становится все более очевидным.

* В определенных условиях и политика является предпосылкой экономики

1. Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч.

2. См: "Вопросы философии", 1955, № 5, с. 143 — 156,

3. Пономарев Я, А. Психология творчества и педагогика. М., 197б, с. 43.

4. См.: Труд как первая жизненная потребность. Минск, 1987, с. 37; Вахтомин Н. К. Генезис научного знания. М., 1974, с. 17.

5. См. Rosenfeld R, Servo /. Business and Creativity. — "The Futurist". 1984, № 4, p. 21.

6. См. Межуев В. М. Культура как объект познания. — В кн.: Философские проблемы культуры. М., 1984, с. 63.

7. См. Bailin Sh. Achieving Extraordinary Ends. An Essay on Creativity. Dordrecht, 1988.

8. CM. Argyle M. The Social Psychology of Work. N. Y.. 1972, p. 259; Jaques E. Work, Creativity and Social Justice. N. Y., 1970. p. 64.

9. Батищев Г. С. Диалектический характер творческого отношения человека к миру. Дисс. на соискание ученой степени доктора филос. наук. М., ИФ АН СССР, 1989, с. 25.

10. Бущуев А. М., Слепцов Н. С. Диалектика творческой деятельности и развитие человека. М., 1989, с. 20. И. См.: "Коммунист", 1991, № 10, с. 8 — 17.

12. Fallows J. More like Us. N. Y., 1989, p. 47.

13. Смит А. Исследования о природе и причинах богатства народов. Т. 1. М. — Л., 1931, с. 74.

14. Солодков М. В., Крылов Л. С. Методология исследования производительного труда при капитализме. М., 1974, с. 142.

15. Певзнер Я. А. Государственно-монополистический капитализм и теория трудовой стоимости. М., 1978, с. 132.

16. Наколов И. Кибернетика и экономика. М., 1974, с. 110.

17. Прохоренко И. Д., Курегян С. В. Духовное производство при социализме: политэкономический аспект. Минск, 1987.

18. См. Stonier Т. The Wealth of Information. A Profile of Post-Industrial Economy. L., 1983.

19. CM. Bell D. The Cultural Contradictions of Capitalism. N. Y., 1978, p. 147.

20. См.: Bell D. The Third Technological Revolution and Us Possible Socio-Economic Consequences. — "Dissent" vol. XXXVI. Spring 1989, № 2, c. 168.

21. "Supplement to Employment and Earnings", 1988, № 8, p. 222—224, 226, 228—231, 234—237; "Employment and Earnings", 1989, № 3, p. 53; 1990, № 7, p. 91—92.

22. Bell D. The Coming of Post-Industrial Society. A Venture in Social Forecasting. N. Y., 1973, p. 18.

23. CM. Faunce W. A. Problems of an Industrial Society. San Francisco, 1968, p, 148; Kahn H., Wiener A. The Year 2000. A Framework for Speculation on the Next 33 Years. L., 1967, p. 199.

24. CM. Yankehvich D., et al. Work and Human Values: An International Report on Jobs in the 1980s & 1990s. N. Y., 1983, p. 52.

25. Bezold C., Carlson R. t Peck J. The Future of Work and Health. Dover — L., 1986, p. 60 — 61.

26. Доклады Академии педагогических наук РСФСР, 1962, N 1, с. 30.

27. См. Closer Я. Das Verschwinden der Arbeit. Die Chancen der neuen Tatigleitsgesellschft. Dusseldorf, 1988, s. 176.

28. Bentham J. Principles of Moral and Legislation. L., 1789, ch. 2.