Сайт портала PolitHelp ПОЛНОТЕКСТОВОЙ АРХИВ ЖУРНАЛА "ПОЛИС" Ссылка на основной сайт, ссылка на форум сайта

ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И ВЛАСТЬ

От редакции. Предлагаем читателям журнальный вариант дискуссии в клубе "Свободное слово", которая привлекла внимание "Полиса" редкими по нынешним временам интеллектуальной насыщенностью и выдержанностью тона. Мы вынуждены были отобрать для публикации только два аспекта вынесенной в заглавие проблемы: попытки дискутировавших заново переосмыслить содержание понятия "интеллигенция" и политический статус, отношение интеллигенции к властным структурам. Под этим углом зрения и были отобраны или сокращены выступления участников диспута. За пределами публикации, к сожалению, остались другие интереснейшие сюжеты.

Клуб "Свободное слово" при Союзе кинематографистов был образован осенью 1988 г. для обсуждения мировоззренческих, эстетических и культурологических вопросов высокой интеллектуальной и/или общественной значимости. В нем философы и историки, писатели и политологи, художники и специалисты в области естественнонаучного знания высказывались по таким темам как "Искусство и рынок", "Умер ли марксизм?", "Какая демократия у нас возможна", "Национализм как он есть", "До и после путча", "Россия и Запад: взаимодействие культур" и многим другим. Резюме некоторых дискуссий были опубликованы в широкой печати.

Обсуждение проблемы "Интеллигенция и власть" вел философ-культуролог Г. С. Померанц, председательствовал на заседании клуба д. филос. н. В. И. Толстых. Мы публикуем суждения д. э. н. А. В. Бузгалина, писателей и литературных критиков Л. А. Аннинского, Л. И. Сараскиной, А. А. Кабакова, д. физ. -мат. н. В. И. Ожогина, докторов филос. наук Э. Ю. Соловьева, В. М. Межуева, кандидатов филос. наук Т. А. Алексеевой, Ю. М. Бородая, К. М. Кантора и Чл. -корр. РАН В. С. Степина, хотя, как отмечалось, круг участников был значительно шире.

В. И. ТОЛСТЫХ. Отношение общества к интеллигенции и интеллигентам в России всегда было неравнодушным, болезненным, острым. Но с недавних пор "запевалами" снисходительно-негативного или презрительно-нигилистического отношения к интеллигенции выступают не бывшие партократы, умевшие польстить, а когда "надо" - поставить интеллигентов на место, и не рабочие и крестьяне, всегда с недоверием поглядывавшие на человека в "шляпе и очках", "много говорящего и мало делающего", Обличением интеллигенции занялись люди новой генерации, тоже интеллигенты, если, конечно, они сами себя таковыми считают. /... /

Безусловно, имеется немало оснований быть недовольными интеллигентами, критиковать их. Процесс деклассирована, "люмпенизации" интеллигенции начался давно и имеет под собой весьма серьезные объективные причины. Это, например, массовизация интеллектуальной деятельности, умственного труда. С грустью писал сразу же после революции Блок, что на смену интеллигентам толстовского замеса и закваски идут "фармацевты", -имея в виду не аптечных работников. С тех пор много воды утекло, интеллигенция многое претерпела и во многом стала иной, чем прежде, а сегодня, после "перестройки и гласности", видоизменилась до неузнаваемости. Может быть, и впрямь время интеллигенции - "прежней", "старой" - кончилось, и настала пора задуматься о том, что же мы действительно из себя представляем, во что и в кого превратились?

Ныне многих интеллигентов обуяла страсть, прямо-таки потребность соединиться с властью, самим стать властью. Занятие политикой требует не меньшего профессионализма, чем занятие наукой или искусством. Властвовать и управлять - не одно и то же, а новым властолюбцам, бывшим экономистам и философам, юристам и режиссерам, редакторам и преподавателям, все нипочем. Ими овладела "губительная страсть повелевать". И видно, как вырастают в собственных глазах люди, добравшиеся до кормила власти, и как неприятно раздражены те, кому пока этого сделать не удалось.

Это все из области личностных превращений, а ведь возникают сюжеты и коллизии поважнее. /... / "Блуд борьбы" и'"блуд конформизма" -вот Сцилла и Харибда, между которыми постоянно находится интеллигенция, и мало кому удается в этом положении удержаться надолго. Рано или поздно выбор приходится сделать, что обычно и происходит. Размежевание позиций - вполне нормальное явление. Но сейчас впервые после знаменитых "Вех" кто-то отваживается фиксировать новую функцию российской интеллигенции - не оппонировать, а сотрудничество с властью, защита ее и участие в ней. Впрочем, на подобном настаивали большевики, и кое-чего существенного добились, хотя мы все знаем, чем это кончилось.

Когда-то Георгий Федотов высказал мысль, что представление об интеллигенции как поводыре темной, необразованной массы будет в конце концов изжито, интеллигент превратится в интеллектуала. Последний, освободившись от миссии духовного вождя, идейного лидера народа, на равных вступит в отношения с такой же неповторимой в своей индивидуальности личностью, как он сам. Но, я думаю, что время еще не пришло. Достаточно обратиться к современной политической и идейной борьбе, чтобы в этом убедиться. Покинув свои ученые кабинеты, кафедры, мастерские и лаборатории, интеллигенты ринулись в гущу масс и событий, постоянно апеллируют к общественному мнению, участвуют в митингах и манифестациях, сочиняют воззвания, обращения и платформы партий. И рвутся в коридоры власти, охотно занимая должности советников, референтов и даже министров. Поэтому гораздо практичнее вглядеться в то, что они делают в реальной жизни, кому и чему служат, и как себя ведут в той или иной ситуации. Таков в самых общих чертах идейный и политический фон нашей дискуссии.

Г. С. ПОМЕРАНЦ. Не случайно термин "интеллигенция" (в смысле социального слоя, а не понимания) как философская категория появился в России. Потом это повторилось почти во всех европеизированных, вестернизированных странах. Именно - в европеизированных, а не европейских, вестернизированных, а не западных. Таким термином обозначают слой людей, получивших западное образование и оказавшихся без почвы в своей стране, которая была далека от западных условий жизни. Отсюда качество интеллигенции, отмеченное Г. Федотовым: "Идейность задачи - беспочвенность идей". Но это не вина интеллигенции, а ее объективная черта, ибо такой западный, образованный человек в незападной стране оказывается до некоторой степени в конфликтной ситуации: то ли оставаться лишним человеком, то ли быть бунтарем, то ли ломать в себе западные идеи и приспосабливаться к реально существующим порядкам.

Углубление в тему можно найти в лекциях Мартина Гувера, прочитанных в 1936 г. в Иерусалиме. Там он, занимаясь историей философии и не употребляя термин "интеллигенция", по существу дал более глубокий подход к сути дела. С его точки зрения, все мыслители делятся на проблематичных и непроблематичных. Последние интересуются окружающим миром и стремятся превратить его в строгую систему, но они не являются вопросом для самих себя, не сомневаются в основе собственного существования (Аристотель, Фома Аквинский и др. ). А проблематичные сами для себя есть проблема. Литературным представителем таковых является Гамлет, а в истории философии - Августин, Паскаль, Кьеркегор.

Именно проблематичный тип и характерен для того слоя, который сложился в России в конце XIX в. Ибо социальная проблематичность, беспочвенность, оторванность от корней способствуют и метафизической беспочвенности и проблематичности. Предел такой философии - Лев Шестов с его апофеозом беспочвенности. Этот тип, по-моему, никогда не исчезнет ни в России, ни в иных странах. В своих высших проявлениях он редок, как и высшее проявление любых других типов, а в бытовой форме, конечно, более или менее ниже своего идеала.

Как же интеллигент (берем понятие без всяких определений, чисто интуитивно) относится именно к сегодняшней власти, которая в какой-то степени стала от нас зависеть, зависеть хотя бы от нашей политической критики, раньше прямо уводившей в места "не столь отдаленные".

Отношение интеллигента к власти становится сейчас прямым фактором политики. Поэтому я не стал бы резко разделять интеллигенцию на оппозиционную или участвующую в правительстве. Стены между ними нет, переходы от одной позиции к другой совершаются легко. Вся политически ангажированная интеллигенция участвует в процессе власти. В связи с этим у меня сформулировалась тема - "чувство боли и план действия". /... / Данная проблема для меня - проблема неоднозначности истины. Власть по некоторым соображениям может избрать какую-то линию и жестко ее проводить, игнорируя "противопоказания". Но совесть интеллигента не должна с этим мириться и не должна исходить из того, что план действия был правильным, а следовательно, не так важно, что происходит: лес рубят - щепки летят... Уже много "щепок" так нарубили.

Обнаружилась и другая область, в которой я постоянно испытываю чувство боли, - развал нашей экономики. Если почувствовать себя тождественным с наименее обеспеченными слоями, то впечатление, что ты лежишь на операционном столе, тебе разрезали живот, а потом врачи-дилетанты начали чесать в затылке и думать: куда резать дальше?.. Встать ты не можешь, и вместе с тем терпеть становится уже невмоготу... Я убежден, что "встать" действительно невозможно, приходится ждать, пока эти дилетанты выучатся, но я все время думаю, что можно сделать для людей, особенно остро чувствующих "нож" реформы. И если задача администраторов - учиться своему ремеслу и превращаться из дилетантов в специалистов, то задача творческой интеллигенции - попытаться передать "кроликам", над которыми проводят эксперимент, по крайней мере чувство смысла, ибо, с точки зрения физических тягот, у нас не хуже, чем в 1942 или в 1943 г. Но тогда было чувство смысла и легче было терпеть, а сейчас оно утрачено. И мне кажется, что наша задача в этом процессе - попытаться найти смысл, попытаться понять процесс не только как распад и разрушение старой большой России, но и как становление новой, чисто национальной России ("национальной" не в смысле этническом, "нацию" я понимаю по-европейски) и какого-то нового облика России ради той роли, которую она в дальнейшем сможет играть в человеческой истории. Какие-то страдания, муки - неизбежны.

А. В. БУЗГАЛИН. Наше время - время излома, оно высвечивает суть каждого человека и то, насколько он действительно интеллигент. Я позволю себе полуфилософское определение интеллигента, как человека творческого труда, как человека, который является живым, личностным бытием культуры в строгом, высоком смысле этого слова. Теперь давайте подумаем, в каких людях живет наша культура сегодня, если встал вопрос о духовном предательстве и хамелеонстве, присутствующих в нашем интеллигенте. /... / Если немного утрировать ситуацию, то интеллигент, человек творческого труда, живший в мире культуры, может изменять позицию, творчески развиваясь, но может ли он отказываться от своего "я", прозревать вместе с властью?.. По-моему, это подозрительно. Человек, который в разгар брежневского режима прозрел, или где-то вначале... Но после переворота? В связи с этим хотел бы сформулировать несколько очень жестких норм-тезисов. Власть (и рынок тоже) как сила отчуждена от человека экзистенциализма, и марксизма, и даже современной христианской философии. А человек творческого труда, человек культуры принципиально не отчужден от мира, он принципиально един с этим миром, он - душа его и ум его. И в данном смысле мы можем не противостоять власти только в той мере, в какой власть не отчуждена от народа, реально принадлежит ему, способствует развитию культуры общества и нашего Отечества, и только в этой мере. Одна из ключевых задач интеллигенции - такую меру нащупать и постоянно её показывать всеми доступными путями, каждый раз кричать всем естеством своим -научным, художественным, другим, показывая пропасть, которая отделяет власть от народа, власть от культуры, Сегодня таких "дыр", по-моему, как было, так и остается великое множество, и отсюда афоризм Межуева: я понимаю интеллигенцию, противостоящую власти, но не понимаю интеллигенцию, которая подпевает власти.... Дело в том, что власть управляет через отчужденные механизмы и институты: армия, бюрократия, законы, т. е. через то, что человеку личностно не принадлежит, что не может быть сохранено. Культура, принадлежащая интеллигенту, принадлежит и любому человеку: его знания, его нравственность, его творческие способности, его эстетическое чувство. В данном смысле каждый человек - рабочий, крестьянин или профессор - немного интеллигент: в той мере, в какой он может понять музыку, способен передать ее другому, может воспитать ребенка. В какой мере он нравственен, в той мере он интеллигент. И вот эти понятия отчуждены друг от друга - власть и культура, которая является делом нашей с вами жизни.

Следующий тезис - о связи власти и рынка. Она в России, я бы сказал, мучительно прямая. У нас рынок - то, что выгодно власти, а власть - то, что порождено нынешним рынком. Отсюда - рынок коррумпированный, рынок номенклатурный; ему соответствует и модель приватизации, аналогична и модель развития наших "рыночных" отношений и институтов, начиная с того, что у нас много бирж, на которых нет товаров, и кончая тем, что крики о развитии рынка сопровождаются свертыванием рыночных отношений и воссозданием натурального хозяйства. В таких условиях перед интеллектуалом встает проблема: где он как носитель культуры должен быть и что он должен делать - говорить или молчать - когда подобная взаимно отчужденная (я бы сказал - взаимно преступная) система начинает со страшной энергией разворачиваться? Видимо, все-таки в оппозиции, высвечивая художественными методами эту страшную схему. Нам надо суметь понять ее, не говорить о том, что политика - чуждое для нас дело (действительно, чуждое для интеллектуала как человека духовного дело, но если он не покажет всю меру ее отчуждения всем живущим в стране, он не будет интеллектуалом, не будет душой общества, народа).

И последний тезис. Мне кажется, что сегодня идет самоуничтожение интеллигенции, самоуничтожение культурного, духовного потенциала общества. Оно связано и с объективными причинами - с кризисом государственности, с социально-экономическим кризисом, Но сила интеллигенции и культуры в том, что она кризисам противостоит, в том, что она оказывается неуничтожимой при развале чего угодно - экономики, политики, национальных отношений. Действительно, "рукописи не горят". Но для этого ученый, писатель, художник должен быть Мастером, он не должен продаваться, прислуживать. Значит, тезис таков: в той мере, в какой мы начинаем прислуживать властям и продаваться (а это внутренний моральный и культурный вопрос для каждого из нас), мы уничтожаем то последнее, что у нас есть, - нашу культуру. Уничтожает же интеллигенцию именно ее отделение от души народа, от самого народа и ориентация на внешние факторы - на деньги и на власть. Задача интеллигенции, напротив, показать этот разрыв и как можно больше сделать для того, чтобы его не было.

Л. А. АННИНСКИЙ, Каково определение интеллигента в западных словарях? Интеллигент - российский интеллектуал, находящийся в оппозиции к власти. Напомню также определение, которое давалось интеллигенту в тех слоях, откуда он, собственно говоря, вышел. Интеллигентом в ту пору назывался недоучка, не кончивший университетского курса. Он направлялся обычно в народ и проповедовал истину, добро, красоту, совесть и т. д. Так родилась интеллигенция именно в России, где нельзя было связать концов. Потому что если бы концы можно было связать, все было бы иначе.

В западных обществах, к которым мы сейчас так стремимся, разве нет оппозиции власти? Есть, и кто-то эту оппозицию непрестанно осуществляет. Есть ли там интеллигенция? На этот счет имеются большие сомнения. Я назову две страны, где интеллигенция есть - Россия и, как ни странно, Америка. Как огромная страна, как империя, Америка имеет людей, которых можно назвать интеллигенцией. Это люди, находящиеся в оппозиции ко всему общепринятому. Они поддерживают Саддама Хусейна, поддержали битников, всякий антиистеблишмент. Это и есть интеллигенция.

Почему России выпал такой рок, почему именно в ней интеллигенция попадала в столь жуткие положения? Россия, скажем, разожгла революцию и в ней сгорела. Более того, если утверждать, что русская интеллигенция развязала революцию, то это не совсем совпадает с тем, что чувствовала она сама, когда ее "развязывала", потому что Базаров - человек здравого смысла, он говорил: давайте все вопросы просто решим. И решили - попали в совершенно иррациональную ситуацию! Напомню и Толстого: "Пока мы что-то делаем, мы все время думаем, что мы что-то сделали не так". Перестройка не получилась потому, к примеру, что пришли не те люди. Толстой говорил, что когда немножко отходишь от реальности, то, оборачиваясь, видишь, что все это было роковым образом неизбежно. Если люди не хотят жить в гигантских левиафановских государствах, неизбежно случится развал, захочет интеллигенция в нем участвовать или нет, будет ли она При этом оппонировать власти или будет ей прислуживать, она все равно в роковой связке с тем, что происходит. А причина в том, что народы не хотят жить так, как они жили последние 200 лет. Не хотят жить гигантскими военными союзами и не будут так жить! Тогда что же станет с интеллигенцией?

- Исчезнет. Будет элита. Будут интеллектуалы. Есть австрийская интеллигенция? Нет. Интеллигенция есть только русская, советская и производная - от чувашской до украинской и белорусской.

Будет и русская элита. Различие элиты и интеллигенции в том, что интеллигенция занята всемирными проблемами, она всечеловечна, она всеотзывчива, а то, что рядом, обычно не видит. Элита же занимается реально необходимым, тем, что хочет власть. При этом оппонирует власти законным путем.

Я не знаю, чего же мы все-таки добиваемся. Если мы хотим, чтобы наше гигантское государство развалилось (т. е. оно и без нас развалится, просто здесь возникнут другие государства), тогда прощайтесь с интеллигенцией. Если же мы хотим, чтобы была интеллигенция с ее мировой ролью, чтобы было то самое "бездны мрачной на краю" упоение, тогда нужно сознавать, что подобное бывает только в империях, только в гигантских духовных движениях. Это сродни мировым религиям. Г. Померанц когда-то сказал, что все мировые религии родились в контексте империи. Как ни неприятно сейчас это сознавать.

В. И. ОЖОГИН. Одну из мыслей Померанца, высказанную в 70-х годах, я намерен использовать как стартовую. Она звучит так: "Руководитель серьезно относится к своим идеям, если ради них он готов пожертвовать не только жизнью, но и властью". В этом чувствовалась провоцирующая подсказка некоторым руководителям тех лет, хотя по-настоящему властный человек никогда подобной подсказке не последует. Дело в том, что стремление к власти есть эволюционно возникший инстинкт. Это совокупность черт индивида или животного, которые позволяют ему в определенный трудный момент жизни группы (рода, нации) взять на себя бремя принятия решений. И та группа, род, популяция, в среде которой был нужный процент властных натур, имела большую возможность выжить в сложном и агрессивном мире. Потому инстинкт власти необходим виду. И он никогда не исчезнет, хотя доля властных натур в популяции должна быть, конечно, оптимальной (а эволюция всегда приводит к оптимуму). Причем инстинкт этот очень силен. Он, например, сильнее пищевого инстинкта.

/... / Инстинкт власти сильнее и полового инстинкта. Мне думается, что инстинкт власти сильнее даже инстинкта самой жизни. "Политические" самоубийства послепутчевых недель тоже ведь объяснимы тем, что определенные натуры не могут жить вне власти

/... /И когда отдельные наши братья-интеллигенты говорят, что позиция противостояния власти - вполне естественный и вечный долг интеллигенции, я, конечно, с этим согласиться не могу - именно потому, что противостоять инстинкту глупо. Значит, каждый раз отношение интеллигенции к власти должно быть конкретным и продуманным. Задачу интеллигенции следует видеть в окультуривании власти, равно как и любого другого инстинкта, в результате чего: жратва становится трапезой, случка - любовью, а власть - общественно полезным распорядительством.

Другая задача интеллигенции по отношению к власти и к народу - видеть и различать исторически возникшие ловушки, которые только интеллигент, "отягощенный" знаниями, и прежде всего историческими, может распознать Одна из опасных современных ловушек (мы должны ее изучить и предостеречь общество) - это абсолютизация референдума, т. е. очевидное преувеличение общественным мнением значения референдума как способа решения проблем. /... / В смутное время" прибегать к референдуму могут только политические "спинномозговики" (выражение Г. Померанца), для которых власть - самоцель. Политологи наши просто обязаны создать теорию референдума, которая, в частности, должна изучить и потенциальные опасности референдума для народа, особенно находящегося в кризисе.

Вторая ловушка – всеобщие выборы. Здесь тоже - слепое поклонение и абсолютизация, в том числе и выборов президента. Мы все и всегда должны помнить, что Адольф Алоисович Шикльгрубер был избран канцлером прямым и тайным голосованием, но, вступив в должность, поставил на колени Германию за б месяцев! Есть и совсем свежие примеры. Нынешние наши президенты, даже будучи избранными, не менее опасны. Часть из них если и нет оснований назвать государственными преступниками, то историческими преступниками они безусловно являются, поскольку берут на себя смелость разделять даже не сиамских близнецов, а народы, генетически сросшиеся в миллионах смешанных семей на протяжении многих поколений. Это - историческое преступление. И хотя его реализаторы выбраны народом, менее опасными для общества, человечества они не становятся, поскольку они целиком в плену обуревающего их инстинкта власти. Другой пример несовершенства практики выборов, не имеющей под собой базы в виде продуманной процедуры отбора, - это выдвижение тех носителей инстинкта власти, которым неважно, в каком образе его реализовывать - в должности ли секретаря обкома или в образе ультрадемократа.

Возникает вопрос: где же выход, если и диктатура - плохо, и референдум с выборами - не лучше? Основание для оптимизма дает аналогия с явлениями, исследуемыми в статистической физике: "самоорганизация хаоса", когда сложная система очень большого числа взаимодействующих частей находится, как правило, в состоянии хаоса, однако при наличии источника энергии может по прошествии достаточно длительного времени самоорганизоваться, но отнюдь не обязательно по той "жесткой линии", о необходимости которой здесь упоминалось в социальном контексте. Еще более подходит другой физико-математический образ - "странный аттрактор", когда сложная система в результате длительной эволюции начинает двигаться, хотя и со случайными отклонениями, вдоль некоей устойчивой траектории, к которой ее "странным" образом притягивает (аттрактирует) "судьба", т. е. уравнение движения... Личности у власти - "странные аттракторы" - будут всегда, и придется здесь процитировать Черчилля: "Демократия - это отвратительно, но все остальное - хуже... ".

* Распространенное историческое заблуждение: Гитлер был не избран, а назначен президентом Гинденбургом (с 30 января 1933 г) рейхсканцлером после ухода в отставку правительства К. Шлейхера 28 января того же года. - Ред.

Л. И. САРАСКИНА. Я хотела бы оттолкнуться от фразы в выступлении Г. Померанца о том, что мы должны понять происходящий здесь процесс как процесс становления, и тогда появится чувство смысла, и тогда интеллигенция будет знать, что ей делать и чем заниматься. Я с этим согласна в принципе, но та жизнь, которая проходит на моих глазах, менее всего похожа на становление. Это первое.

Второе - роль оппозиции. Конечно, по всем классическим и прочим определениям интеллигенция - это люди, находящиеся в оппозиции к власти. Но сейчас складываются очень разные оппозиции. Если речь идет о коммунистической оппозиции, ныне претендующей на роль, извините, оппозиционеров-интеллигентов, то у меня сразу же появляется масса восклицательных знаков и вопросов: каким образом?! как?! как возможно?! Ведь это та самая непотопляемая часть номенклатуры ли, идеологии ли, которая и в такой ситуации тоже хочет какого-то реванша, даже идеологического реванша.

Я понимаю, что сегодняшняя мотивация, аргументы этих людей очень сильны, их невозможно опровергнуть сегодняшней жизнью - понижение жизненного уровня, высокие цены и т. д. и т. п. Но я также четко понимаю, что коммунистической оппозиции, претендующей на роль той самой интеллигенции, которая находится в оппозиции к власти, - ей до народа, как до серой кошки в подворотне, у нее свои собственные политические мотивы, на которых она - кто умело, кто менее умело - спекулирует, как спекулировала всегда на всем, что происходило с народом.

Теперь о другой оппозиции - скажем, либеральной. Андрей Нуйкин сказал, что задача интеллигенции либеральной, демократической - теперь поддерживать власть, ибо это наша власть, ибо это наше правительство, ибо это наши реформы... Опять-таки я не могу этого признать и принять, потому что я совершенно не уверена, что это "моя власть и мои реформы" и то, чего я чаю и жажду всей своей душой.

Мне кажется, что интеллигенция - в любом случае те люди, которые не ангажированы. Когда говорят о закате интеллигенции, об отмирании ее функций, то, представляется, что речь идет прежде всего о прекращении существования из-за ненадобности более вот этой самой ангажированной партийной интеллигенции, ибо вся наша интеллигенция сегодня, за редчайшим исключением, - это интеллигенция по-прежнему партийная. Она разбита на лагеря, на партии, на фракции, и попробуй только сказать из одного лагеря что-нибудь в пользу другого! - невозможно!

Интеллигенция, способная выжить и нужная, являющаяся здоровой частью общества, - это не ангажированная интеллигенция. Т. е. не та интеллигенция, которая начинает свою функцию с обслуживания власти. К сожалению, отечественная интеллигенция советского времени всегда понимала все свои функции по обслуживанию, она была служанкой идеологии и властей предержащих. Эта функция должна или отмереть, или быть упраздненной.

Что же касается западных интеллектуалов, на которых ориентируются сейчас все те, кто хоронит российскую интеллигенцию, то и на Западе тоже людей такого плана очень мало. В России был Короленко, в России был Сахаров. Список можно продолжить, но это очень небольшой список. На Западе тоже были такие люди. В Германии - Генрих Бёлль. Такую же функцию выполнял Бертран Рассел.

Г. С. ПОМЕРАНЦ. Я хотел бы заново повернуть предложенную мною проблему - "чувство боли и план действия". В терминах В. И. Ожогина я назвал бы это одной из ловушек честного интеллигента. Я не ставлю здесь вопросы, связанные с перерождением, коррупцией и т. д. Понятно, что они существуют. Я вижу одну из ловушек в политическом плане действия, который сплошь и рядом заставляет человека заменить "живые глаза" точкой зрения. И он дальше видит только свою точку зрения.

Ю. М. БОРОДАЙ. Постановка вопроса "интеллигенция и власть" чрезвычайно своевременна. В условиях России было два периода, которые выдвигали его на поверхность со всей остротой. Это февраль незабвенного 1917 и сегодняшний период, начавшийся с августа 1991 г.

Суть обоих заключается в том, что интеллигенция пришла к власти и начала мучительно решать вопрос: что же ей с этой властью делать? Я согласен с Г. Померанцем, что интеллигенция -отнюдь не универсальный феномен, а слой, появляющийся в так называемых вестернизированных странах. Это компрадорский слой или т. н. "малый народ". Это слой людей, лишенных корней в большом народе, т. е. слой беспочвенный. Я согласен с определением Бубера, по которому главная характеристика интеллигенции - беспочвенность и численное меньшинство. Что же делать захватившему власть меньшинству с большинством населения - с непросвещенным народом?

Действительно, интеллигенция обычно находится в оппозиции, ибо выполняет функцию "публичной совести". Именно публичной, в самом грубом значении слова - это публичное "чувство боли", вроде публичной любви. Публичная власть приносит страдания людям, публичная совесть находится в оппозиции к власти. Отсюда и политическая позиция: когда мы снесем "чертову" власть, все будет хорошо. Это относится к любой власти, поскольку беспочвенная интеллигенция критикует власть с позиции абстрактного общественного идеала, с позиции общего добра для всех людей, всемирного блага для всего человечества. Позиция интеллигента - публичное сострадание, он против любого насилия, как Робеспьер, начинавший карьеру свою с борьбы против смертной казни. Но если он сам приходит к власти - начинается катастрофа.

Я вспоминаю свой спор 15-летней давности с одним противостоявшим режиму гуманистом. Он: когда либералы возьмут власть, все будет хорошо. Я: если гуманисты установят либеральную власть в стране, в которой (по словам моего оппонента) 80% черносотенцев, то сколько надо либералам заготовить колючей проволоки, чтобы удержать свою прекрасную власть? Для этого нужно будет столько насилия, что никакому НКВД не снилось. И вот через 15 лет свершилось. Власть либеральная, наша! А дальше неизбежны массовые экзекуции, что более-менее очевидно самым надзвездным интеллигентам. И что им в такой ситуации делать? В программе нашей дискуссии записан такой пункт: "чувство боли и план действия". Задача власти - действовать, интеллигенции - сохранять чувство боли. Одной рукой сечь, другой гладить, выражая сочувствие, - вот какое интересное разделение труда. Ведь чтобы остаться интеллигентом, нужно каким-то образом исхитриться и сохранить точку зрения оппозиции к безжалостным действиям. Суть действий правящего меньшинства здесь * насилие над большинством.

Интеллигенция - не просто образованные люди, это не профессионалы, а революционеры, перестройщики. В старой России были профессионалы высочайшего класса, но в голову не пришло бы Менделееву, Гоголю или даже Толстому называть себя интеллигентами. Это были профессионалы, призванные решать реальные задачи: политические, научные, художественные.

/... / Если функция интеллигенции - "сохранять чувство боли", - то это не означает, что надо разобраться профессионально в ситуации и решить задачу. Интеллигент, профессионал по выражению нравственной позиции, его функция -обличать. Но как обличать свою собственную интеллигентскую власть с точки зрения всечеловеческого гуманизма, всечеловеческой нравственности? С моей точки зрения, никакой общечеловеческой нравственности нет и быть не может. Нравственность всегда носит конкретно-религиозный, культовый, а следовательно, этнический характер. Но если бы интеллигенция выступала с этих позиций, она перестала бы быть таковой. Интеллигенция - это европеизированный слой в неевропейской стране, т. е. беспочвенный слой, который вынужден выступать не с позиций реальной нравственности, а с позиций квазинравственности, квазирелигиозности. Власть действует, как надо, как дело подсказывает. Плетьми. Но это -наша власть! И вот тут действительно складывается трагическая ситуация для интеллигенции. Сегодняшняя ситуация оказалась ловушкой, аналогичной той, в которую интеллигенция попала в 1917 г.: боролись за прогрессивную власть, вот счастье и осуществляется - в форме повального голода, НКВД и лагерей. Тогда, кто поциничнее, пристроились, поскольку фразеология была задана интеллигентская: новый коммунистический строй был основан на всечеловеческих ценностях. Бога выкинули и вместо Бога поставили обожествление утилитарной рациональности. Людям беспочвенным такая рациональность очень близка. Поэтому часть интеллигенции примкнула к новой власти и стала заниматься нравственным обоснованием действий НКВД.

Ведущий дискуссию хорошо сформулировал задачу для нашей интеллигенции на сегодняшнем этапе, цитирую: "придать смысл действиям власти". Я переведу это на свой язык: не просто плакать и страдать, а еще и придать смысл экзекуциям. /... /И интеллигенция верно и хорошо служила большевикам в этом качестве 75 лет. Правда, не вся, потому что роль интеллигенции двойственная, поскольку у нее. оставалась еще и функция боли, публичной совести: не все могли смириться с суперпрогрессивной властью, поскольку массовые экзекуции были слишком очевидны. Поэтому значительная часть интеллигенции пошла под нож.

Я занимаюсь тоталитаризмом, который с моей точки зрения является специфически западным явлением, поскольку он начинается с жесткой регламентации труда, с капиталистической фабрики. Но на Западе тенденция к утверждению тоталитарных структур проявляется как эволюция, вялотекущая хроника, которая продолжается уже более трех столетий. Революционные, судорожные движения к жестко тоталитарным системам возникают на периферии Запада - отчасти в Германии, в России - в вестернизированных странах. Почему революционные тоталитарные конвульсии начинаются не с центра системы, а именно с ее периферии? Потому что в центре системы нет интеллигенции?

Г. С. ПОМЕРАНЦ. Я хотел прежде всего поблагодарить Ю. Бородая за совершенно блестящую пародию на мои взгляды... Надеюсь, что внимательный слушатель способен отличить текст от пародии. Позволю далее высказаться по двум пунктам. Во-первых, я вовсе не считаю, что значение интеллигенции целиком сводится к той социальной роли, которую она и фала, начиная с конца XIX в. В интеллигенции проявляется некий тип носителя культуры весьма древней, укорененной и в средних веках, и в еще более глубоких пластах. Поэтому в чем-то это тип вечный. Во-вторых, религия, бесспорно, не этнична. Во всяком случае мировая религия. Известно, что "Несть во Христе ни эллина и ни иудея". Один из апологетов III века писал: "Для христианина всякое отечество чужбина и всякая чужбина отечество". Это повторил Августин, бывший одним из первых носителей проблематического сознания. Вообще мировые религии родились из глубокого чувства кризиса этнического сознания. Они антиэтничны. А этничен процесс возвращения к племенному сознанию: "Наших бьют - бей чужих!"

Следующий важный вопрос: до какой степени интеллигент может оставаться сущностно интеллигентом, целиком посвящая себя политике? Любой, в том числе и оппозиционной политике. Я здесь не различаю, допустим, наши революционные партии и противостоящее им правительство. И человек, целиком втянутый в политику, теряет ту "минуту тишины", которая делает его носителем культуры. Интеллигент все-таки - носитель культуры. Это в нем главное. Носитель культуры ангажированный, не способный молчать, как Лев Толстой, вмешивавшийся в политику, как А. Д. Сахаров, до конца политическим человеком быть не может. Иначе он теряет момент созерцания, в который как раз и творится культура.

Теперь я считаю нужным перейти к вопросу о положении интеллигента именно в современной ситуации. Наше государство было только декоративно советским. Это была власть партократии. Поэтому упразднение компартии практически означало упразднение самих несущих конструкций государства. Остались декоративные структуры, не способные нести на себе тяжесть управления. Но в той мере, в которой советские органы были реальны, они были центральными органами власти, определяя все по крайней мере в области экономики.

В сущности говоря, сегодня от анархии нас отделяет только достаточно уже пошатнувшийся авторитет Ельцина. И, пожалуй, в значительной степени еще и тот факт, что у него нет достойного противника, Жириновский и ему подобные слишком ничтожны. Страх анархии и усталость большинства русского народа от насилия удерживают наше общество в равновесии. Достаточно сравнить отношение России к Чечне и отношение азербайджанцев к карабахской проблеме. В сущности, ведь, аналогичные проблемы. С той оговоркой, что Карабах, я считаю, имел гораздо больше оснований для самоопределения. Но азербайджанцы еще не устали от насилия. Большинство России, по-моему, устало. И это как-то нас спасает. В подобной обстановке власть имеет фактически полудиктаторский характер (Ельцин, его наместники и т. д. ). Ограничением же является свободная пресса. Это - реальность, которая позволяет надеяться на развитие в сторону подлинной демократии. В свое время Николай Федоров говорил, что российский политический строй - это самодержавие, ограниченное институтом юродивых. Былой институт юродивых заменяет сегодня наша пресса, радио и т д.

Дело еще и в том, что нет специалистов по выходу из утопии. Мы "влезли" глубже всех других стран, на целое поколение глубже, в утопию. Выходить из нее как-то надо, потому что она стала уже трудновыносимой. А специалистов по выходу из утопии нет.

И отсюда трудность положения интеллигента. Мы не можем отказаться от критики власти, потому что власть, которую мы ощущали как нашу в августе 1991 г., в значительной степени обнаружила какие-то "не наши" черты: и в силу некоторых большевистских привычек даже вполне честных руководителей, и в силу уже не совсем честных привычек у многих примазавшихся к движению. Тем не менее наше критическое отношение к власти не может, не должно доходить до революционных призывов. Необходимо умение критически сотрудничать с властью, не ставя вопрос о разрушении ее и о торжестве анархии.

Э. Ю. СОЛОВЬЕВ. Я вернусь к постановке проблемы, предложенной Ю. М. Бородаем: интеллигенция в том обвинительном смысле понятия, который установился со времени русской либеральной критики, со времени "Вех", - это ни что иное, как беспочвенный, космополитически ориентированный образованный слой, появляющийся в слаборазвитых странах в период вестернизации. Тезис интересный, но согласиться с ним трудно. Я считаю, что суть дела не в вестернизации, а в известном глобальном процессе, который под видом вестернизации протекал в развивающихся странах, но совершался не только в них. Интеллигенция в том смысле, в каком ее обсуждали и осуждали авторы "Вех", возникала повсюду, где происходил достаточно интенсивный процесс разложения традиционного общества и генезис рыночной экономики и капиталистических отношений. /... / Еще одно, на мой взгляд, ключевое обстоятельство. Традиционная интеллектуальная элита превращается в интеллигенцию (в обвинительном смысле слова) как раз тогда, когда народ пролетаризируется и превращается в массу. Интеллигенция имеет массу своим коррелятом. Именно формирование деклассированной массы сообщает интеллигентским действиям их радикалистскую (агитационную и заговорщицкую) последовательность.

Я не могу согласиться с Ю. Бородаем в том, что у нас в августе 1991 г. произошла революция, которая передала власть в руки интеллигенции. Ни депутатский корпус России, ни ее правительство не являются интеллигентскими по составу и образу мысли. О новорожденной правительственной бюрократии и говорить не приходится: больше чем на половину она навербована из партийно-государственных "служилых людей" разных поколений. /... / Разумеется, интеллектуалов в нынешнем руководящем слое больше, чем когда-то допускали партийные разнарядки. И все-таки считать существующую власть своей в смысле сословной и прослоенной причастности к ней я никоим образом не могу. Это не мешает мне политически признавать демократов и доказывать, что в их лице мы впервые за последние 70 лет имеем правителей, заслуживающих библейской формулы терпения: "Нет власти, кроме как от Бога". Им надо оказать ту поддержку, которая в критических ситуациях предполагается самим понятием лояльности. Вот в аспекте этой темы активной лояльности я и хотел бы продолжить разговор об интеллигенции, ее современных задачах и обязанностях. Начну я с определения.

Интеллигенция - такая группа интеллектуалов (такая часть образованного сословия), которая пытается воздействовать на общественное мнение. Интеллигенты заняты публицистикой в самом широком смысле слова, интеллигенты - это публицистически активные интеллектуалы. Интеллектуал может воздействовать на власть не через посредство общественного мнения, например, через экспертизу. Не является интеллигентской работой и сколь угодно широкое воздействие на умы, не предполагающее задачи формирования общественного мнения. Это обычное интерперсональное воздействие науки, искусства, философии. /... /

Сегодня мы едва ли не впервые за всю российскую историю имеем мощную и неподцензурную сеть массовых коммуникаций, внутри которой публицистика может оформиться в специальный, квалифицированный род деятельности, освобождая литературу и поэзию для их основных, не публично-общественных, а интерперсональных обязанностей. Это позволяет мне, кажется, завершить давние российские разговоры о высоком призвании и долге интеллигенции и трактовать последний просто как особый род профессиональных обязанностей. Тут излишни разговоры о боли, об интеллигентской совести, которая восполняет недостаток совести в самом народе.

Профессиональные обязанности интеллигенции выражаются двумя словами: говорить правду. Правда при этом имеет три значения или, если хотите, три ипостаси, давно зафиксированных в философской теории истины. Первая - истина как адекватность, значимая везде, где мы имеем дело с высказываниями, относящимися к опыту и опытом удовлетворяемыми. Публицист обязан добиваться адекватности информации в широком смысле слова. Речь идет не только о точности его сообщений. Он обязан искать подтверждения своим оценкам и догадкам, сколь бы субъективно достоверными они ему ни представлялись. Больше того, он должен сам искать их возможные опровержения, страстно стремиться к тому, чтобы разбить свою гипотезу о реальность. И только если это не удалось (если его суждение отвечает принципу фальсификации в том смысле, как его отстаивает К. Поппер), предъявлять свою правду общественному мнению. Вторая ипостась истины - это истина в значении убежденности, или экзистенциальная истина. Она налагает на публициста обязанности быть вполне искренним в выражении своей веры и неуверенности. /... / Третья ипостась истины - идеальная, или априорная истина. Очень важно понять, что подлинные идеалы априорны. Они не выводятся из опыта (по крайней мере нашего, актуального опыта) и не могут быть им опровергнуты. Идеалы необходимо отличать, с одной стороны, от грез (или от утопий, ибо они по психологической структуре своей и есть грезы), с другой - от практических программ.

Великое достижение Перестройки - утверждение в нашем сознании идеалов в строгом смысле слова. Это, во-первых, общечеловеческие ценности (я предпочитаю называть их нормами персоналистики - универсалистской морали, в отличие от традиционной - коллективистской и локально-альтруистической). Во-вторых, идеал права и правового государства. /... / Еще более существенно, что ни моральный, ни даже правовой идеал не являются рецептами прагматически-рационального общественного устройства. От них неправильно ждать, например, эффективной организации экономики. Право созвучно рыночному хозяйству и структуре свободной предпринимательской деятельности, однако оно не является программным средством для утверждения только этих экономических форм, И моральный, и правовой идеал никогда полностью не осуществляются. Общество может, а иногда и вынуждено предпринимать не соответствующие идеалам программные действия. Из этого не следует, однако, что идеалы неистинны и утопичны. /... /

В 1986-1988 гг. наша публицистика приняла идеал правового государства с утопическим воодушевлением: в нем увидели своего рода панацею. От учреждения подзаконной власти и правового регулирования социальной жизни ждали и полного политического обновления, и скорого экономического подъема. Сегодня мы наблюдаем обратную картину. Явные неудачи в попытках скорого устроения рыночного хозяйства вызывают апатию, а то и агрессивную неприязнь в отношении правового идеала. Профессиональный долг интеллигенции как публицистически активной части нашего образованного сословия заключается в том, чтобы помешать этой капитуляции. Необходимо отстаивать право как общечеловеческую ценность, даже если рыночные программы обречены на провал.

Вообще надо пореже спрашивать, что нас ждет и чего хочет от нас русская (или даже мировая) история. Ответ на данный вопрос всегда будет гадательным и недостоверным. В ситуации нынешней неустранимой неопределенности куда важнее прояснить, чего мы сами должны хотеть как разумные существа, располагающие известными идеальными очевидностями. Если интеллигенты сделают это сами и помогут сделать другим, тогда, может быть, и сами прогнозы изменятся к лучшему. Главное - не потерять априорного доверия к идеалу.

В. М. МЕЖУЕВ. Причина многих бед нашей интеллигенции заключена в ней самой. Нетерпимость и агрессивность по отношению друг к другу в ее среде намного выше, чем в любой другой. Интеллигенция склонна давать себе, своей роли в обществе самую завышенную оценку, но всегда ли она оправданна? За многое не только хорошее, но и плохое, что происходило и происходит в нашей истории, интеллигенция несет прямую ответственность. Потому и отношение к ней со стороны других слоев общества никогда не было однозначным, постоянно смещаясь от безусловно положительного до резко отрицательного.

Здесь говорили о беспочвенности русской интеллигенции, что, конечно, верно. Но отрыв от почвы является следствием другого ее качества -идейности, стремления опереться в своем личном и общественном поведении на абстрактную и отвлеченную идею, заимствованную, как правило, из чужого источника. Дело даже не в том, какой именно идее - религиозной, политической, социальной - обязывались служить разные поколения интеллигенции, а в том, что данная идея выводилась ими не из реальной жизни, не из конкретной данности страны или народа, а из "теоретического мировоззрения", прилагавшегося к жизни в качестве ее обязательного образца и канона. Приверженность той или иной идеологии для интеллигенции всегда была важнее повседневной, будничной культурной работы.

Не сама по себе образованность, просвещенность является отличительной чертой интеллигенции. В дореволюционной России она представляла собой не столько профессиональный слой людей творческого и интеллектуального труда, который можно встретить во всех цивилизованных странах, сколько особого рода "партию" образованных людей, объединенную общим умонастроением, - "партию народа", выступающую против "партии власти". Это была как бы первая партия, хотя и политически неорганизованная, в стране, никогда не жившей в условиях многопартийной системы. Народ - вот ее Бог, ее религия, ее главная идея, которой она поклонялась и служила. Далекая от народа по культуре, образованию, образу жизни, она видит в нем воплощение всех тайн и загадок земного бытия, высшую инстанцию при решении вопросов религиозно-нравственного и социально-политического порядков. Глас народа - глас Божий. Вера в народ, доведенная почти что до его обожествления, приобретает у интеллигенции черты чуть ли не религиозной веры. Отсюда желание "пострадать" за народ, принести ему искупительную жертву, посвятить себя борьбе за его счастье.

Соответственно источник зла сосредоточен для нее на другом полюсе общества - в государстве и власти, угнетающих народ, обрекающих его на полуживотное существование. За народ против царя - таков, пожалуй, главный девиз русской дореволюционной интеллигенции. Деспотическая и самодержавная власть - ее основной враг, с которым она ведет постоянную и непримиримую войну. Все поколения русской революционной демократии с их ненавистью к самодержавному строю вышли из интеллигенции, стали практическими выразителями ее умонастроения. Они сделали революцию главным делом своей жизни. Но именно победа революции обернулась для интеллигенции катастрофой и историческим поражением, тем, что Федотов назвал "трагедией Интеллигенции". Одно это заставляет критически отнестись к явлению интеллигенции в русской истории.

Сама проблема отношения интеллигенции к власти есть проблема больного общества, где власть несовместима с политической свободой и гражданскими правами. В условиях, когда большинство населения практически отстранено от участия в политической жизни, политически неразвито и пассивно, какая-то часть образованных людей - в XIX в. их и называли интеллигенцией -берет на себя функцию политической оппозиции власти, претендуя при этом на общенародное представительство. В нормальном демократическом обществе такой проблемы нет: отношение интеллигенции к власти там ничем не отличается от отношения к ней всех остальных людей, голосующих на выборах.

Пока интеллигенция находится в идейной оппозиции к недемократической власти, выражая эту оппозиционность в литературном творчестве, публицистике, общественно-политической мысли и т. д., оказывая воздействие на общественное сознание своего времени, ее огромная позитивная роль не вызывает сомнения. Опасность для общества возникает там и тогда, когда интеллигенция в качестве носителя и пропагандиста определенной идеологии начинает претендовать на роль не только оппозиции власти, но и на саму власть, видя в ней средство осуществления своих идей. Критическое отношение к недемократической власти, перерастая в политическую борьбу за власть, вплоть до ее революционного захвата, чревато установлением самого худшего вида диктатуры - диктатуры идей.

Интеллигенция у власти, или "ходящая во власть", оказывается часто намного хуже тех, кого она сменяет. Это происходит в тех случаях, когда интеллигенция, придя к власти, пытается превратить общество в экспериментальную площадку для своих идей, причем без учета того, готово к ним общество или нет. Нашей интеллигенции, всегда передовой по части идей, катастрофически не хватает политического реализма, умения здраво судить о степени соответствия этих идей наличным условиям и обстоятельствам. То, что составляет сильную черту интеллигенции, пока она ограничивает свою активность духовной сферой, - ее преданность определенной идее, ее возвышенный романтизм и идеализм, в политике часто оборачивается прожектерством и доктринерством, идеологической нетерпимостью к инакомыслию и стремлением к реализации своей собственной идейной программы с помощью насилия и террора. Не чиновники, а именно интеллигенты склонны в политике к авторитарным формам правления.

Свою нелюбовь к бюрократии, неспособность быть ею интеллигенция обычно изображает как основное свое достоинство. В действительности, с точки зрения власти, это ее огромный недостаток, поскольку любая власть, даже самая демократическая, нуждается в рационально мыслящей, квалифицированной и честной бюрократии, профессионально исполняющей свои государственные обязанности. На государственных постах любой грамотный чиновник в тысячу раз полезнее и нужнее краснобайствующего и идеологически ангажированного интеллигента. Придя к власти, последний будет руководствоваться не обязательными для всех нормами и правилами, а все теми же идеологическими эмоциями и привязанностями, перенеся, например, свою нелюбовь к прежней власти на тех, кто теперь недоволен его собственной властью.

Сегодня пришедшие к власти демократы из числа интеллигентов считают недемократической любую оппозицию себе, обнаруживая тем самым свое большевистское происхождение и большевистскую сущность. Нетерпимость интеллигента, стоящего у власти, к своим идейным противникам не имеет себе равных. Именно в этой ситуации обнаруживается ложность и крайняя поверхностность интеллигентского демократизма, если угодно, глубинная недемократичность интеллигентского сознания (при всех словесных уверениях интеллигенции в своей преданности демократии). Демократическая риторика, на которую столь падки интеллигенты, часто скрывает такие их недемократические качества, как чувство "идейного" высокомерия и интеллектуального превосходства над своими противниками, сознание своего чуть ли не монопольного права считаться демократами, а, значит, и своего права на власть в демократическом обществе, В этом плане большая часть интеллигенции так и осталась на позициях просветительства XVIII в. с его претензией на идейный вождизм и учительство по отношению ко всей остальной массе народа. Ставшая духовной основой современной демократии интеллектуальная культура XX в., базирующаяся на принципах идейного плюрализма и относительности любого идеологического поиска, правомерности разных систем ценностей, нашей интеллигенцией совершенно не усвоена. Демократия современного типа начинается с уважения к оппозиции, с признания того, что наличие оппозиции имеет для нее не меньшую ценность, чем наличие власти.

Интеллигенция, если она хочет жить в демократическом обществе, должна освободиться от одолевающего ее соблазна власти, отделить идеологию от профессиональной политики. Те, кому собственные идеи и убеждения дороже жизни, требующей компромиссов и уступок, не должны идти во власть. Идеология вообще не сочетаема полностью с политикой, как идея не сочетаема до конца с реальной жизнью. В этом смысле интеллигент и политик - совершенно разные и в чем-то даже противоположные общественные фигуры. Для меня неприемлема интеллигенция, которая хочет власти вместо того, чтобы хотеть личной свободы от власти. Пока власть не дает возможности заниматься своим делом, ограничивает творческую свободу или деловую активность, можно и даже нужно находиться к ней в оппозиции, выступать против нее; этим, на мой взгляд, и исчерпывается отношение интеллигенции к власти. Но там, где власть предоставляет такую свободу, интеллигент уступает свое место интеллектуалу -ученому, художнику, деятелю культуры, предпринимателю и т. д., занятому своей профессиональной деятельностью. Альтернативой интеллигентской оппозиции власти является не власть интеллигенции, а ее интеллектуальная и творческая свобода от власти. Отстаивая перед властью свое право на такую свободу, интеллигенция намного больше способствует делу демократии, чем если бы сама стояла у власти.

Между желанием власти и желанием личной и творческой свободы от власти пролегает граница, отделяющая ту часть интеллигенции, которая ответственна за тоталитаризм и нынешний развал страны, от той, которая составляет гордость русской культуры. Первые всегда "бесовствовали" на Руси, вторые, трудясь на ниве образования, просвещения, науки и искусства, способствовали ее духовному развитию и процветанию. Отсюда и двойственное отношение к интеллигенции, различные и порой прямо противоположные ее оценки.

А. А. КАБАКОВ. Тема, объявленная как "Взаимоотношения интеллигенции и власти", забуксовала на определении интеллигенции. Если речь идет об оппозиционном отношении интеллигенции к власти, и если даже допустить, что это как бы постулат, то тут возникает любопытное различие. Л. Сараскина, говоря о естественной для интеллигенции оппозиции по отношению к власти, все-таки, насколько я понял, имела в виду обостренное индивидуальное нравственное чувство, даже индивидуальное религиозно-нравственное чувство. И немедленно, естественно вошла в противоречие с Ю. Бородаем, который, как бы тоже возражая Г. Померанцу и тоже говоря о необходимости нравственной критики власти, как выяснилось, имел в виду нравственность не индивидуальную, а племенную, этническую, групповую. А если вообще этот ряд продолжить, то некую партийно-расовую. И тут переход к совсем другой дискуссии. Есть как бы достойная, естественная, этническая - какая угодно - нравственная оппозиция власти. Оппозиция - народная, а к власти, как выяснилось, примыкает интеллигенция, и она власть обслуживает. Интеллигенция же эта - "вестернизированный" слой, который был отверженным в России всегда. Такой "вестернизированный" слой, являясь не носителем нравственной оппозиции, а обслугой структур власти, естественно, вызывает у Бородая вопрос: что вы будете делать, когда придется для поддержки этой власти прибегнуть к репрессиям? И немедленно возникает уже упоминавшаяся в других выступлениях такая "нравственная категория", как колючая проволока. Ведь власть, пришедшая к своей нынешней позиции на "гребне толпы", теперь толпу третирует, как люмпенскую, и т. д. Если власть, которую обслуживает вестернизированная прослойка интеллигенции, вынуждена будет оградиться от толпы колючей проволокой, или точнее, толпу оградить, тогда получается, что все было правильно "наоборот": эта вестернизированная прослойка, не являясь носителем какого-то нравственного начала в обществе, была прежде в довольно значительной своей степени ограждена от общества или от толпы, если угодно, колючей проволокой. Вот это было нормально? И мы приходим к выводу, что состояние ГУЛАГа - естественное состояние для общества?

Тут я как раз вижу коренное различие между этими двумя подходами. Подход, который предусматривает в нравственной оппозиции власти индивидуальное нравственное начало - чисто интеллигентский, потому что здесь говорилось, что интеллигент - прежде всего индивидуальность, личность. И он, как ни странно, оказывается более конструктивным, ибо любой другой подход раз и навсегда увековечивает ГУЛАГовское устройство, разделение нашего общества. Подход, связанный с личной нравственной оценкой своего отношения к власти, важен еще тем, что в данном случае я вижу возможность для той позиции, которая мне была приятна и которую в какой-то степени определил Г. Померанц. Я просто сформулировал бы по-другому. Оппозиция, включая и интеллигентскую оппозицию власти, вовсе не обязательно должна проявляться в возбуждении толпы, в том числе через печать и прочие средства массовой информации, получившие теперь достаточную свободу. Я сказал бы так: для меня позиция интеллигента - не возбуждать толпу, а советовать "царям". И вот здесь есть путь для наведения мостов между тем, кого мы традиционно (и, кстати, отстало) называем западным интеллектуалом, и русским интеллигентом. Это путь, когда интеллигент, т. е. нравственный оппозиционер, может стать одновременно и высококвалифицированным специалистом, советчиком. Не советником в нынешнем смысле, а именно советчиком. И такой путь начинается, как мне кажется, только от той точки, где происходит индивидуальная нравственная оценка.

В. И. ТОЛСТЫХ. В угаре саморазоблачения и саморазрушения мы явно торопимся похоронить и интеллигенцию, и народ, и государство (оно ведь "имперское"!), и многое-многое другое /... / Во вступительном слове я выразил недовольство поведением нашей интеллигенции. Но сейчас я хочу взять ее под защиту. Да, советская интеллигенция весьма преуспела в "блуде конформизма", в идеологическом обслуживании и утверждении властей предержащих. Но одни - приспосабливались, другие - верили, а были и такие, кто сомневался, сопротивлялся и боролся. /... /Не надо преувеличивать: большевики были совсем не всесильны, и совладать, скажем, с Короленко, Платоновым, Пастернаком, Шостаковичем, Петром Капицей и многими другими им в конечном счете не удалось. Перечисленные мною люди все-таки гнули свою линию и принципов своих не уступили. Почему же это не замечать и по достоинству не оценить? И революцию приняла, ей поверила отнюдь не вся интеллигенция, а ее радикальная, революционная часть. Влияние дореволюционной интеллигенции тоже имело место, хотя и причудливо проявилось. /... / Недоверие и нигилизм по отношению к власти, и порочная (с точки зрения веховцев) любовь к справедливости позволили обнаружиться и выделиться благородному диссидентскому ядру из обывательской массы "совобразованцев".

Второй существенный момент. Формирование гражданского общества принято у нас сейчас связывать с появлением "среднего класса", или "третьего сословия". Между тем, в России это происходило (кстати, как и многое другое) иначе, чем на Западе. Например, идея гражданского общества здесь, в России, вызревала в виде общественного мнения просвещенного меньшинства, сначала двух-трех десятков "горячих голов" (скажем, тех же декабристов, а затем Герцена с Огаревым и т. д. ), которые отказались играть по правилам правительства. При этом интеллектуальное и моральное неприятие существующей действительности - самодержавия, крепостничества, бесправия - странным образом сочеталось с недоверием к нарождающемуся сословию заводчиков и купцов. Отвергая обе эти ипостаси, русская интеллигенция "жалась" к народу, прежде всего крестьянству, интересы и ожидания которого старалась выразить и защитить. В ситуации противостояния одновременно господствующему общественному строю и идеалу экономического предпринимательства русская интеллигенция (и радикальная, и либеральная) жила чисто идеологической, мыслительной жизнью, мало считаясь с реальностью, и не отличалась трезвостью своих суждений и оценок. Не уставая и не успокаиваясь, она решала "судьбоносные" вопросы: что такое Россия? откуда она пришла и куда идет? отличается ли от Запада и чем именно? И была постоянно нацелена на поиски идеала будущего, причем обязательно "светлого" и рассчитанного на все человечество. Она во многом остается такой и сейчас, что надо постоянно иметь в виду.

К. М. КАНТОР. Я хочу предложить свое определение интеллигента - это человек дважды рожденный. Один раз рождаются все, и не по своей воле. Те, кто рождаются дважды, второй раз самосотворяются по своей воле. Есть два способа пребывания в мире: один - по закону рождения, другой - по закону самосотворения. Самосотворение не природно, а духовно. Человек самосотворившийся не просто "другой" (в сравнении с родителями, родней) по социальной принадлежности, по образованию или даже по религии; он не автодидакт; он "другой" как духовно-свободная личность, "отлепившаяся" от родственных, племенных, социально-природных связей, зависимостей, обязательств и пристрастий ради того, чтобы свидетельствовать об истине и добре, отстаивать истину и добро, не обусловленные ни временем, ни местом, ни этносом, ни классом, ни дипломом, ни званием, ни регалиями, ни саном Самосотвориться в этом смысле, т. е. преодолеть "социальное притяжение" сознания, труднее, чем преодолеть физическое земное притяжение. Тут никакие космические полеты не помогут. Событие "второго рождения" таинственно и чудесно.

Если с позиции предложенного понимания того, "кто есть интеллигент", взглянуть на проблему "Интеллигент и власть", то негативное ее разрешение я нахожу в словах А. Пушкина: "Зависеть от царя, зависеть от народа - Не все ли нам равно?" Если же интеллигенцию понимать в духе истмата, или сборника "Вехи", или в духе А. Грамши, то проблема "интеллигенция и власть" в современном "модернистском" и "постмодернистском" обществе стала еще более фиктивной, чем была в начале века (если только фиктивность имеет степени сравнения). Это произошло потому, что в нашем обществе почти фиктивной стала власть в традиционном ее понимании и исчезла старая интеллигенция - будь то леворадикальная, праворадикальная, "веховская", "антивеховская". Полагать же, что все наши сегодняшние беды (и тем более возможные грядущие) проистекают и проистекут от "неправильного" отношения "интеллигенции" к "власти", по меньшей мере наивно. /... / Представление о выдающейся роли "интеллигенции" в жизни нашего общества гипертрофировано до крайности. Общество наше нуждается не в "интеллигенции", а в интеллигентах. А вот отношение интеллигента к власти действительно остается проблемой, ибо помимо власти правительства, государства существует еще и власть народа. Если деспотическая власть царя или диктатора устойчива, то не только потому, что она опирается на насилие, но и потому, что держится "мнением народным".

В том самом 1909 г., когда вышел в свет прославляемый ныне, как пророчество, сборник "Вехи", осудивший революционную интеллигенцию за "антирелигиозное отщепенство от государства", Л. Толстой написал статью "Пора понять", в которой, называя царское правительство Чингисханом, осуждал сотрудничающую с этим правительством интеллигенцию, внушающую (и не безуспешно) русскому народу "как священную истину" рабское подчинение "Чингисхану", распространяющую "чингисханское просвещение". И одновременно он, противник насилия, посчитал долгом совести взять под защиту революционеров. /... / Толстой не оправдывал революционное насилие, лишь объяснял, как оно возникает. Он осуждал насилие как средство освобождения угнетенного народа, страдания которого переживал ничуть не меньше, чем революционеры, он не закрывал при этом глаза и на то, что народ, увы, поддерживает правительство. /... /

Когда же образуется трещина в отношениях между народом и государством, когда власть вынуждена идти на послабление, на демократические реформы, когда, иными словами, власть правительства слабеет, усиливается власть массы; она, деморализованная, развращенная посулами частной собственности, озлобленная, разобщенная, поддавшаяся вирусу национализма (что не удивительно в отсутствии интернационалистских антибиотиков разгромленной идеологии), выделяет из своей среды, из каждого обособившегося национального, политического движения "свою интеллигенцию", паразитирующую на этом развале. В условиях перехода к дикому рынку, к спекуляции, выдумывания, что еще можно было бы Продать, на чем нажиться, такая разношерстная мелкотравчатая "интеллигенция" превращает изготовление своих подстрекательских, провокационных, лживых идеологических текстов (речей, статей, журналов, газет, книг, телепередач и т. д. ) в товар, который она выносит на рынок политиканских идей, конкурируя друг с другом и наживаясь за счет сторонников. Как прежде (от Сократа), так и сегодня интеллигент находится в двойной оппозиции: в оппозиции к власти "наверху" и к власти "внизу" (т. е. и к народу вкупе с т. н. "интеллигенцией"), в оппозиции, но не вражде. Он не против правительства только потому, что оно -правительство, он может его иной раз и поддержать, если его действия справедливы. Тем более интеллигент не против народа. Он за то, что я назвал бы "персонализацией массы". /... /

Если иметь в виду этнографическое (или культурно-антропологическое) понимание культуры (по Леви Строссу, допустим), то тогда интеллигент - человек, который поднимается над этой культурой, а следовательно, и над собой, принадлежащим ей по рождению и по воспитанию, становясь субъектом кантовской сферы культуры. Таков источник его неприятия преднайдеяной действительности в ее косной данности, источник его универсальной оппозиционности, которая не имеет ничего общего с оппозицией политической, или мизантропической, или, тем более, криминальной. /... / Интеллигент не зависит ни от властей, ни от народа, но он зависит от совести, от истины; он сам ее воплощение, а истина не может не заявлять о себе и потому возбуждать против себя все неподлинное, все ложное, все темное. Сегодня приходится слышать, как личную свободу противопоставляют личной ответственности, а личную ответственность понимают как даосский принцип невмешательства в Богом определяемое течение жизни, каким бы ужасным оно ни было. Действительность такова, что интеллигент не может не вмешаться в "течение жизни" на уровне хотя бы вслух произнесенного осуждения зла мира. Категорический императив канта противоположен тому, что Милан Кундера назвал "категорическим согласием с бытием", конформистским принятием даже не самой по себе действительности, а ее дистиллированного, эстетически камуфлированного образа, или иначе говоря, соглашением с ее "китчем". Большинство людей, увы, живет в состоянии "категорического согласия с бытием", т. е. живет "китчем", все равно каким -"демократическим", "коммунистическим" или "фашистским". И это, может быть, даже в первую очередь относится к слою образованных, дипломированных, "остепененных", сделавших "интеллигентность" как бы своей профессией. "Интеллигенция" становится чем-то вроде корпорации или цеха, где "мастером" признается тот, кто выполнил некий "шедевр" в соответствии с идеологическим эталоном такого цеха. Действительный интеллигент к такой "интеллигенции" не принадлежит. И даже если бы истинных интеллигентов можно было мысленно объединить в некую условную группу, то следовало бы сказать, что эта интеллигенция не только не партийна, но и не социальна; она, представьте себе, противосоциальна, подобно тому, как культура цивилизации противоположна культуре изначальной, еще природной социальности. /... /

В. С. СТЕПИН. Наверное, все мы говорим об одном и том же на разных языках. И это, по-видимому, неизбежно, поскольку мы имеем дело со сложным предметом и разные языки позволяют увидеть реальность в новом ракурсе. Но многое из того, что я слышал, уже было сформулировано достаточно давно. В 1972 г. в журнале "Лооминг" была напечатана статья Г. И. Наана "Власть и дух". Эстонский академик обратил внимание на то, что в любом обществе, если оно развивается, обязательно должны быть два социальных слоя. Первый из них ответствен за то, чтобы вносить мутации в культуру, за то, чтобы продуцировать инновации, способные открывать путь к новым цивилизационным завоеваниям. Второй слой призван сохранять социальную наследственность, те социальные структуры, которые исторически сложились и которые составляют основу существующего образа жизни. Первый слой - интеллигенция, а второй - бюрократия. И тогда проблема "интеллигенция и власть" предстает как соотношение "бюрократия и интеллигенция", как соотношение власть и дух". Власть - это бюрократия, а интеллигенция - дух. Отсюда можно вывести многие черты, в том числе и психологические особенности тех, кто должен составлять слой интеллигентов.

То, о чем говорил К. Кантор, выводится из определения функций интеллигенции - ее предназначения вносить инновации в культуру. В этом случае культура была понята в очень специфическом смысле - как система изменений, как инновационный процесс. Но в культуре всегда наличествуют и стереотипы, которые должны воспроизводиться как традиция. Интеллигент - носитель культуры не столько в смысле хранителя традиций, сколько в смысле творца новых идей, идеалов, образцов или, иначе говоря, программ человеческой деятельности, общения, поведения. Эти программы впоследствии могут стать стереотипными, но в момент их формирования есть инноваций. Причем это могут быть в высшей степени инновационные достижения. Если призвание интеллигента состоит именно в такого рода деятельности, то тогда, во-первых, он всегда будет стоять в оппозиции к власти, которая охраняет традицию, и во-вторых, бюрократия всегда будет стремиться взять его под контроль, превратить его в чистого идеолога, охраняющего традиционные ценности и стереотипы. В своей основной функции интеллигент ей мешает, потому что он все время сомневается. /... /

Противоречие между стремлением к постоянным изменениям и стремлением сохранить стабильность выражается в противостоянии интеллигенции и бюрократии. Динамично развивающееся общество предполагает баланс этих сил, когда функции изменения и функции стабильности дополняют друг друга. Наилучшие возможности для такого баланса создает демократия, а практически уничтожает их тоталитаризм.

Проблема "интеллигенция и власть" в той форме, как она обсуждалась в нашей дискуссии, была ориентирована на образцы западной цивилизации. Введенное в самом начале дискуссии представление об инновациях как своеобразной доминанте культуры относится преимущественно к западным моделям, К культурам же традиционных обществ такое определение применить трудно. И размышления о функциональной роли интеллигенции относятся преимущественно к западным культуре и социальности. Но тогда возникает проблема традиционных обществ, становящихся на путь вестернизации и обязанных осуществлять модернизации. Прививки западного опыта на традиционную почву предполагают некоторый слой людей, должных нести инновационные идеи, которые органично не вписываются в традиционные культуры. Возникает проблема, как эти идеи внедрить. В. М. Межуев говорил, что нельзя внедрить инновационные идеи, не превратив их в идеал, в ценности, в идеологию. Именно интеллигенция становится носителем таких утопий-идеологий, которые она стремится насадить в традиционную почву, чтобы осуществить модернизацию.

Такое внедрение часто приводит к тому, что интеллигенция теряет свою функцию, она становится революционной интеллигенцией, начинает активно участвовать в политической борьбе за власть. Ее усилия могут привести к формированию новой бюрократии, частью которой становятся определенные представители революционной интеллигенции. Они стремятся реализовать провозглашенные идеалы насильственными методами и, сталкиваясь с сопротивлением среды, часто вынуждены сходить с общественной арены, уступая место "мирной", послереволюционной бюрократии. В свою очередь, бюрократия охотно отдает интеллигенции право обосновывать и идеологически оправдывать идеалы, которыми она прикрывается, расположившись, как говорится, "у кормила", тем более, что в традиционных обществах власть - это всегда то, что дает возможность распределять и что-то получить, и под видом того, что распределяет поровну и по справедливости, можно распределить совсем не поровну.

Принадлежность интеллигенции, по терминологии Померанца, к не имеющему почвы вестернизированному слою, - планида тех интеллектуалов, которые, ориентируясь на западный опыт, хотят в исторически кратчайший срок изменить путем "догоняющих" модернизации традиционные по своей природе или гибридные общества. Россия принадлежит к числу такого рода гибридных обществ, в ней было много силовых прививок западной культуры. Российские интеллектуалы весьма часто полагали невозможным и даже безнравственным ограничивать свою активность сферой культурного творчества, и прежде всего видели себя спасителями народа, людьми действия, революционного изменения российской действительности.

В среде русской интеллигенции был очень заметен слой идеологов и революционеров, поставивших целью ломку существующих порядков. Бердяев в свое время написал о русских революционерах, что они никогда глубоко не знали философии, не хотели ее знать, были прагматиками, позитивистами, всегда стремились что-то реализовать, насадить и преобразовать.

Было высказано мнение, что интеллигенту лучше всего быть "советчиком царя". Захочет ли царь иметь независимого в суждениях советчика? И вообще, что такое быть "советчиком царя" в традиционных обществах, перед которыми стоят проблемы ускоренной модернизации? Цари хотят иметь советчиков, идеи которых совпадают с их собственными идеями об изменении общества. Причем, как правило, эти изменения требуют насилия. Мы уже видим, насколько сильно сопротивление реформам, и есть очень большой искус, так же, как в свое время насильственным способом строили социализм, насилием его и разрушить. Тогда, действительно, перед интеллигенцией, превратившейся в бюрократию или идеологически обслуживающей ее, всегда будет стоять вечная проблема - нравственности. А ненасилие здесь один из главных критериев нравственной позиции.

Как же решается в наше время сложная проблема бытия интеллигенции в ее отношении к власти? Ведь если по природе подлинная интеллигенция - оппозиция бюрократии, то, конечно же, в большинстве случаев для бюрократии она нежеланна, она всегда оппозиционна, всегда генератор каких-то "несвоевременных" идей. Тут есть диапазон от диссидента до просто "человека не участвующего". В одной из гектограмм книги "Цинь" сказано: когда силы Добра начинают уступать силам Зла, то лучше всего отойти от дел. Это самый мягкий способ оппозиции. Кстати, большинство интеллигенции именно на это и идет - на неучастие, дистанцирование от власти, а не на крайние действия. /... /

В связи с этим возникает вопрос: можно ли найти равновесие между интеллигенцией и бюрократией, между властью и духом? Дух тоже может стать властью в том смысле, что он будет влиять на духовный климат, на сознание людей и таким. образом формировать отношения между людьми, способствовать цивилизационным переменам. Но для этого нужно (и я солидарен со сказанным В. М. Межуевым: мы не изобретем ничего иного, кроме того, что уже было изобретено двухсотлетним развитием европейской цивилизации) строить правовое государство, гражданское общество, создавать свободную прессу, общественное мнение, которое должно влиять на правительство. Эти механизмы есть в цивилизованном обществе. У нас их пока нет, но мы пытаемся их создавать. В эпохи реформ интеллигенция не может дистанцироваться от действия по их реализации. Ее долг способствовать демократическим преобразованиям, следить, чтобы не разрушались возникающие демократические механизмы. Я подчеркиваю: начальные первые ростки демократии очень хрупки. Сейчас самая важная наша задача - поддерживать все то, что связано с демократическим движением, но на деле, а не на словах. Речь, конечно, идет не об апологетике действий правительства, а о конструктивной критике и конструктивном участии в создании демократических форм жизни.

Т. А. АЛЕКСЕЕВА. Сегодня, когда роль интеллигентов в политике неизмеримо возросла, вполне понятен вопрос: в чем все-таки уникальность нашей интеллигенции и что же это такое в конечном счете - болезнь или награда России? Наша современная интеллигенция, потеряв изрядную долю блеска и образованности старой русской интеллигенции, в то же время умудрилась сохранить обе ее трагические по своим последствиям особенности: во-первых, глубочайшую приверженность весьма смутным и зачастую воображаемым идеям национальной уникальности; во-вторых, некритичную открытость по отношению к почти любым западным интеллектуальным инновациям и стремление немедленно пересадить их на российскую почву (чаще без малейшего учета социокультурных факторов). Оба эти полюса, две крайности в почти равной мере способствовали рождению и вере в самые разные, но, как правило, всеохватные утопические проекты. Тотальное господство государства исказило развитие и структурирование общественных групп, адекватных модернизму. Вследствие этого интеллигенция в России с момента своего возникновения оказалась в существенно большей изоляции нежели, например, в Европе. Она и сформировалась в рамках общенациональной системы образования под полным государственным контролем. Иными словами, знакомая картина: то, что на Западе становилось независимым и органичным результатом социального и экономического развития, в России шло сверху, "по указу".

Интеллигенция в России на первом этапе оставалась без своего естественного, конгениального и, что особенно важно, преуспевающего союзника в лице нарождающейся буржуазии, т. е. с самого начала - в положении "плавающего слоя", неукорененного и не связанного с ценностями гражданского общества. Отсюда создавалась почва для распространения мессианской идеологии, поисков какой-то особой, свойственной только ей социальной роли. /... / Как писал Р. Пайпс, "в России борьба за политическую свободу с самого начала велась в манере, определяемой Бёрком как та, в которой она вестись не должна: во имя абстрактных идеалов".

Этому способствовал и весьма специфический тип усвоения западных философских концепций. Например, гегелевское наследие было прочитано с разных позиций представителями двух основных идейных полюсов. Одни (мы знаем их как "славянофилов") увязали проблему отчуждения с поисками национальной идентичности, что позволило трансформировать российскую отсталость в свидетельство ее исторического предначертания. Другие извлекли только веру в историческую теологию и апологетику необходимого как объяснения эмпирического многообразия. Это дало радикальной интеллигенции возможность сформулировать свою миссию - быть посредниками в том, чтобы дать миру образец общества, отказавшегося идти ошибочным путем западного рационализма и либерализма и восстанавливающего интегрированность человеческой психики в органическом обществе. Третьи, извлекая из всего позитивизма и сциентизма только самую грубую форму механического материализма, сводившую весь мир к основным физическим и химическим процессам, практически разрушали нравственность и культуру.

Однако в целом эта прискорбная способность радикальной интеллигенции редуцировать сложнейшие интеллектуальные процессы Запада и приводить их к простейшим аксиомам породила почти неограниченную убежденность в величии собственного потенциала и способности переустроить общество в соответствии с имеющимся идеалом. Восприятие марксизма, поэтому, было вполне органичным. Тем более, что и в самом марксизме подспудно присутствовала идея, обоснованная еще Платоном (философы, правящие полисом), или Э. Берком ("естественная аристократия", умеющая управлять и сдерживать и монарха-тирана, и народ-тиран, куда он включал аристократов, буржуа, юристов, учителей, врачей, артистов и т. д. ), а именно: правомочна, обоснованна, можно даже сказать, легитимна власть тех людей, которые владеют научной теорией, объясняющей историческое развитие, иными словами, власть знающих, или иначе, интеллигентов. /... /

Преемственность между старой и новой, социалистической, интеллигенцией была далеко не полной. Об этом говорит и снижение образовательного и общекультурного уровней, потеря нравственных основ и чувства собственного достоинства как следствие репрессий, жесткого идеологического и административного хомута и тесно связанная с постыдно низким уровнем жизни; утрата самоидентификации в некоей общности, понимаемой в бердяевском смысле, люмпенизация и фрагментированность. Одновременно отгороженность от внешнего мира в сочетании с идейной селекцией привела к тому, что все новые поколения советской интеллигенции воспитывались на классических образцах литературы XIX в., вновь усваивая и воспроизводя названные выше крайности.

Еще одна характерная черта нашей интеллигенции связана со стремлением воплотить в одном лице лидера духовного и лидера политического -особенность, воспринимаемая на Западе скорее как исключение, нежели как правило. Связано это опять-таки с тем, что интеллигенция у нас выросла и развивалась на государственном древе, выступая с фрондерских или даже оппозиционных позиций, она все равно сориентирована на государственную власть. Интеллигент у власти - почти антиномия: реальность требует от него последовательной приверженности прагматическому, собственный же опыт тянет его к утопически-идеальному.

Но означает ли все сказанное, что интеллигенция заслуживает лишь порицания? Отнюдь нет. Интеллигенция многогранна и многослойна, ее границы размыты, в ее рядах оказываются и барствующие либералы, и эстетствующие аристократы, и арривисты, и парвеню, и босяки, и нигилисты, земские врачи и скучающие поэтессы. Я же вполне сознательно заострила внимание на такой ее негативной черте, как некоторая иррациональность, склонность к утопизму и всегдашний интерес к государственным проблемам. Но есть и другая черта интеллигенции, блестяще сформулированная Померанцем, • это ее способность чувствовать боль страны и народа, ее обостренная совестливость (хотя бы как идеал), эмоциональная открытость, без которой невозможно быть носителем и творцом "высокой" культуры. Само промежуточное положение интеллигенции между властью и народом и предопределяет ее будущую роль - сдерживать власть, помогая ей советом и примером, с одной стороны, но сдерживать и народ, просвещая его, - с другой. /... /

Г. С. ПОМЕРАНЦ. Наша дискуссия фактически вышла за рамки темы "интеллигенция и власть" и перешла к более широкой теме "интеллигенция и общество". И здесь хочется совершить несколько экскурсов в прошлое, органически связанных, по-моему, с сегодняшней идейно-политической борьбой.

Истоки всей всемирной цивилизации - в духовном кризисе древних империй, когда было сильно расшатано племенное общество. /... / Как только племена начали смешиваться и разрушаться, появилась детрибализованная индивидуальность, которая еще не была личностью. Возник вопрос о том, справедливы ли все порядки, хороши ли все обычаи или что-то нехорошо? Этот кризис лежит в основе всех мировых религий. Мировые религии дали какой-то ответ на данный вопрос, они создали в каждую цивилизацию некую главную книгу (будь то Библия, Коран, Бхагавад-Гита), в которой был определен, установлен некий новый порядок жизни. И личность, выбитая из причинных своих рамок и брошенная в пустоту, находила в книге некий новый духовный нравственный строй. Все мировые религии в принципе вышли за племенной уровень, ибо обращены к отдельному человеку, кем бы он ни был, и этим они едины, хотя, возникая в разных культурах, они естественно, пользовались языком данной культуры. /... / Можно сказать, что они единосущны, равночестны, и хотя они нераздельны, они в то же время и неслиянны, ибо каждая сохраняет свое отличие. При этом перед моим научным взором представляется некоторое единство религий, поднявшихся над племенным уровнем и обращающихся к каждому человеку. Но дальше произошла реакция племенного сознания. Племенное сознание возродилось как конфессиональное, как сознание ортодоксальное, исключающее из круговой поруки добра еретика, например, и т. д. И в конце концов рамки имперских религий, названных мировыми, сами стали такими же препятствиями для глобального сознания, как в свое время были рамки племенные.

Сегодня мы находимся именно на этом уровне, когда сплошь и рядом религиозные различия сливаются с этническими различиями. Сегодня два народа, представляющие свою сущность как две ветви одного народа, - сербы и хорваты, говорящие на одном языке, обладающие, по сути дела, общим прошлым, находятся в состоянии дикой вражды друг с другом, потому что одни православные, а другие - католики, хотя и православие, и католицизм - ветви единой христианской церкви.

Уйти от этого - реальная проблема. Ведь нынешнее состояние человечества выдвигает проблему глобального сознания. Глобальное научное сознание существует. Оно выражено у нас хотя бы А. Д. Сахаровым. Но нет еще до сих пор глобального духовного сознания и потому на пути к определению единых задач человечества, без которых оно не может выжить, стоят какие-то стереотипы старого.

Какова здесь позиция интеллигента? Интеллигента действительно нет в племенном обществе, он там и не нужен. Интеллигент становится нужным там, где расшатаны стереотипы и где личности необходимо себя выстроить. /... / Необходим внутренний канон, и его ищет и находит если и не интеллигент в строгом смысле слова, то такой предшественник интеллигента, как Сократ. Действительно, история протоинтеллигенции начинается с очень давних времен. И сейчас снова стоит этот вопрос. Сегодня необходимо каждому человеку искать такой канон внутреннего состояния, потому что вернуться к стереотипам невозможно. Глобальная задача, перед которой оказалось человечество, - не мириться с разными враждующими друг с другом стереотипами, а понять единство, исходя из некоего уровня состояния, из некоего уровня духовного и непосредственного опыта. И, конечно, задача интеллигента - идти в этом направлении и вести за собой других.

В патриархальном обществе существовало взаимодействие - герой и народ. Герой осуществляет то, что заложено в каноне народной памяти, а народ повторяет, сохраняет память. Сейчас другая ситуация. Сейчас решающая фигура - именно личность, личность сильно развитая, как говорил Достоевский. В роли народа в современном смысле выступает та совокупность духовных движений, которые созданы великой личностью, и эта общность помогает становлению следующего поколения людей. Вот что есть современный народ или, если хотите, современная динамическая культура, потому что словом "народ" можно и не пользоваться. Это не так важно.

Два хороших слова - "интеллигенция" и "народ" - могут находиться в гармонии, если мы поймем, что в современном обществе динамическая фигура - это сильно развитая личность, умеющая находить равновесие, почву в условиях тех постоянных разрушений, которые вносят стереотипные представления в процесс развития.