Сайт портала PolitHelp ПОЛНОТЕКСТОВОЙ АРХИВ ЖУРНАЛА "ПОЛИС" Ссылка на основной сайт, ссылка на форум сайта

© Некоммерческое Партнёрство «Редакция журнала ПОЛИС (Политические Исследования)» 2006 №1

Русское национальное единство: анализ политического стиля радикально-националистической организации

М.М. Соколов

Соколов Михаил Михайлович, кандидат социологических наук, научный сотрудник Центра независимых социологических исследований, доцент кафедры сравнительной социологии СПбГУ.

Понятие политического стиля

В политических науках понятие “стиль” обычно используется для противопоставления того, как что-то делается, тому, что, собственно, делается, формы — содержанию, средств — целям. Среди первых примеров его употребления можно упомянуть исследования голосования в США в 1950-е годы, проводившиеся П.Лазарсфельдом и его коллегами. Авторы этого исследования противопоставляли “позиционные” различия между кандидатами (расхождения по поводу программных целей), “стилистическим” (вариации в средствах достижения целей, относительно которых не возникало принципиальных разногласий) [Berelson et al. 1954; см. также Campbell, Meier 1979]. Близкое значение (правда, с некоторым смещением акцентов) вкладывают в данное понятие Дж.Барбер [Barber 1992] и Р.Харриман [Harriman 1995], идентифицирующие политические стили на основании тех форм практического действия, которые предпочитает тот или иной политик.

Разумеется, употребление словосочетания “политический стиль” в описанном выше смысле допустимо лишь в той мере, в какой мы признаем, что формы политического действия могут быть выделены и рассмотрены отдельно от их назначения и что силы, прибегающие к сходным средствам, могут преследовать любые, даже противоположные, цели. Правомерность подобных допущений у многих вызовет сомнения. Во-первых, в современных условиях в центре межпартийных споров оказываются не столько цели (любой претендент на власть обещает избирателям свободу и процветание), сколько пути их достижения, т.е. по сути дела все различия между партиями можно назвать стилистическими. Во-вторых, само по себе разведение целей и средств весьма условно, ибо между ними существует тесная взаимосвязь. Например, трудно не усмотреть некоторого внутреннего противоречия в массовом терроре во имя либеральных ценностей.

Вместе с тем можно привести немало случаев, когда противопоставление политических стилей политическому содержанию оказывается аналитически ценным. К их числу, как представляется, относится и русское радикально-националистическое движение 1990-х годов. Оно объединяло организации, которые провозглашали своей основной задачей расширение политической власти русских за счет иных этнических групп, однако, не-

смотря на общность целей, движение распадалось на нескольких замкнутых сегментов, крайне редко объединявшихся для проведения каких-либо совместных акций. Практически исключен был и “обмен кадрами” между сегментами, хотя внутри них подобная циркуляция была постоянной.

Исследователи русского радикально-националистического движения конца прошлого столетия, как правило, выделяют в нем три сегмента, отличавшихся друг от друга риторикой и паттернами коллективных действий [Shenfield 2001; Лихачев 2002; Соколов 2004]. Первый из этих сегментов был представлен прежде всего Русским Национальным Единством (РНЕ), второй — Национал-большевистской партией (НБП), а третий — многочисленными группами скинхедов (“Русская цель”, московское отделение “Blood and Honour” и др.). Невозможность прочного альянса между этими организациями обусловливалась не столько идеологическими противоречиями, сколько принципиальным несовпадением политических стилей[1].

Здесь придется сделать одну оговорку. Стилевые различия между сегментами радикальных националистов проявлялись не только в сфере политического действия, но и на уровне систем аргументации. Так, РНЕ и близкие к нему организации предпочитали апеллировать к религиозным символам, а НБП — к “высоколобым” теориям новых правых и новых левых (от Генона до Маркузе). Соответственно, их политические программы звучали далеко не одинаково (в отличие от РНЕ, НБП, например, никогда не опускалась до того, что Лимонов называл “пещерным антисемитизмом”). И все же, учитывая предельный эклектизм большинства радикально-националистических групп, “полосу отчуждения” между ними едва ли можно объяснить идеологическими несовпадениями [Лихачев 1999]. Внутри каждого из сегментов и даже в любой достаточно крупной организации можно было встретить как православных, так и “язычников”, как коммунистов, так и антикоммунистов, как поклонников германского нацизма, так и его противников. Участие или неучастие в организации определялось отношением к его политической практике, а не к идеологическим декларациям. Да и в самих этих декларациях главным было не содержание конкретной политической программы, а то, как она формулировалась.

Примечательно, что по крайней мере у двух из этих трех сегментов радикально-националистического движения имеются стилевые аналоги в других частях политического спектра. Наряду с наци-скинхедами в России есть, хотя и немногочисленные, красные скинхеды, а акции национал-большевиков порой неотличимы от коллективных действий левых радикально-экологических групп (прежде всего “Greenpeace”, школе “драматического мастерства” которого НБП многим обязана) и — в последние годы — молодежных отделений либеральных партий. Пример самой НБП более чем красноречив. В настоящее время нацболы, еще несколько лет назад составлявшие часть радикально-националистического движения, практически полностью отказались от националистической риторики, переопределив свои цели в терминах “защиты гражданских прав и свобод от террора полицейского государства”. Однако этот идеологический дрейф и фундаментальная смена аргументации не повлекли за собой никаких принципиальных изменений в стиле коллективных действий.

В настоящей статье предпринята попытка реконструировать внутреннюю логику политического стиля крупнейшей из русских радикально-националистических организаций 1990-х годов — РНЕ. В основу исследования положены документы этой организации, а также данные включенного наблюдения, проводившегося автором в 1998 — 2001 гг.

ПолитиЧеский стиль РНЕ

РНЕ возникло после того, как в начале 1990 г. Александр Баркашов, руководивший силовыми подразделениями “Памяти”, вместе с несколькими десятками своих сторонников вышел из этой организации, поссорившись с ее лидером. РНЕ отличалось от “Памяти” и других аналогичных организаций совершенно новым паттерном коллективных действий [Лихачев, Прибыловский 1997; Лихачев 2002; Shenfield 2001]. В противовес “Памяти”, всегда сохранявшей черты дискуссионного клуба, РНЕ с самого начала имитировало структуру военного подразделения. Все его члены носили черную униформу и проводили много времени за строевой подготовкой и упражнениями в стрельбе. Их излюбленными коллективными действиями были не собрания и дискуссии, а марши и патрулирование улиц в качестве дружинников (иногда — совместно с милицией). При этом РНЕ контролировало разветвленную сеть охранных фирм, в которых работали его члены.

Будучи самой успешной националистической организацией из числа появившихся в 1990 — 1992 гг., РНЕ во многих отношениях была похожа на своих менее удачливых конкурентов. Близкий паттерн коллективный действий демонстрировали на протяжении 1990-х годов многие другие, менее известные, организации, например обе Русские (Милосердова и Бондарика) и Русские национально-республиканские (Лысенко и Беляева) партии, а также Народно-национальная партия Иванова-Сухаревского [подробнее см. Соколов 2004]. Как и РНЕ, они воспроизводили устройство армии или милиции и уделяли огромное внимание военной подготовке. Как и РНЕ, они совмещали политическую деятельность с коммерческой, открывая охранные предприятия. И, наконец, их члены, как и члены РНЕ, часто оказывались замешаны в преступлениях, связанных с насилием (заказные убийства, вооруженные ограбления) и торговлей оружием [Лихачев 2002].

Что же определяло политический стиль подобных организаций? Чтобы ответить на этот вопрос, попробуем описать стилевые особенности РНЕ, сопоставив их с аналогичными элементами политических стилей НБП и скинхедов.

Уважение к порядку. Несмотря на внушительный список уголовных дел, заведенных против членов РНЕ, Баркашов и его сторонники настаивали на том, что являются “самой законопослушной организацией”. Стоило кому-либо из представителей организации попасть в поле зрения закона, как он тут же изгонялся из состава группы. Более того, в некоторых случаях, стремясь продемонстрировать свою готовность к сотрудничеству с милицией, РНЕ само добавляло на него “компромата” [Лихачев 2002: 18].

Тема законопослушания постоянно звучала на встречах РНЕ. При этом члены организации всячески подчеркивали, что их группе чужды какие бы то ни было экстремистские намерения, а принятая в РНЕ униформа и регулярные военные тренировки — лишь элемент подготовки молодежи к службе в армии[2]. Весьма показательна в этом плане следующая, довольно типичная, запись в моем полевом дневнике:

Парень в очках и берете с эмблемой объяснял, что их движение — целиком законопослушное и всегда соблюдает установленные правила. Угроза же погромов в основном исходит от провокаторов. Движение, которое выступает за порядок (“У нас что главное? Порядок”), не станет совершать ничего подобного…

Почему-то разговор вернулся к законопослушности. В подтверждение того, что закон надо соблюдать, он привел “эскадроны смерти” (которые вначале спутал с Красными бригадами): “Они тоже начали с того, что казнили преступников без приговора, а дошли до терроризма”…

Милитаризация. Структура РНЕ (отделения, роты, батальоны), военизированная униформа, способы, которыми делалась партийная карьера, и даже формы бюрократического делопроизводства (рапорты и приказы) однозначно ассоциируются с армией или правоохранительными органами. Данная черта стиля РНЕ может показаться противоречащей предыдущей. Однако при ближайшем рассмотрении эти элементы стиля предстают скорее взаимодополняющими, чем исключающими друг друга. Законопослушание приобретает совершенно иное значение, когда характеризует группу, способную (и, соответственно, испытывающую искушение) нарушить закон. Самое частое описание РНЕ, которое можно было услышать на встречах, — “партия с полувоенной, вернее, полностью военной структурой”.

Как уже упоминалось, члены РНЕ нередко помогали милиции, патрулируя улицы в качестве народных дружинников (самые известные случаи — в Москве, Екатеринбурге, Костроме и Салтыковке). Характерно, что их преступления (рэкет, вымогательство, избиения задержанных) мало чем отличались от преступлений настоящих милиционеров. РНЕ вообще поразительно легко находило общий язык с правоохранительными органами, даже когда выступало в роли нарушителя порядка. Так, во время проводившихся в Петербурге еженедельных встреч неоднократно можно было наблюдать, как милиционеры, пришедшие, чтобы разогнать несанкционированное собрание, мирно беседовали со старшим по пикету и затем удалялись, унося с собой партийные листовки.

Большинство членов РНЕ, о которых мне удалось собрать сведения, ранее служили в правоохранительных структурах либо в армии. Впрочем, собрать эти сведения было несложно, поскольку на встречах РНЕ военное прошлое и боевой опыт обычно составляли главный (а нередко — и единственный) элемент индивидуальных самопрезентаций и со стороны организаторов, и со стороны гостей. Те, кто не мог похвастаться высоким званием или престижным местом службы (типа стратегической атомной подводной лодки), порой ссылались на достижения своих родственников. Счастливые обладатели военного опыта пользовались любой возможностью, чтобы обратить на него внимание присутствующих, как, например, в следующем обмене репликами (изначально речь шла о снятии Б.Березовского с должности члена Совета безопасности):

Серый сказал, что Березовский с его миллиардами не пропадет. Именно за его нефтяную трубу была устроена чеченская война. Тут встрепенулся один из слушателей и стал спрашивать “А ты воевал?”. После чего без всякой связи с предыдущей темой рассказал, что сам он воевал дважды — брал с рижским ОМОНом телецентр и отстаивал Дубоссары в Приднестровье.

Милитаристская стилизация отчетливо прослеживалась и во внешнем виде членов РНЕ, посещавших встречи. В одежде преобладали черный и защитные цвета, широко использовались детали гардероба, ассоциирующиеся с военной службой, — береты, высокие шнурованные ботинки, штаны военного образца и т.д. Даже пластически члены РНЕ подчеркивали свою принадлежность к военному сословию, спонтанно принимая позы “смирно” или “вольно” и гордо демонстрируя окружающим свою выправку[3]. Среди националистов члены РНЕ пользовались репутацией главных специалистов по насилию. Так, вспоминая события, происходившие в осажденном Белом доме в начале октября 1993 г., Баркашов с некоторой обидой рассказывал, как его и его людей все пытались переманить на свою сторону, обещая какие угодно силовые посты в будущих министерствах (обида была вызвана тем, что Баркашов претендовал на большее, нежели роль “палача”) [Баркашов 1998].

Чтобы оценить степень контраста РНЕ с националистическими организациями, принадлежавшими к другим сегментам движения, достаточно сравнить его с НБП. Военная подготовка и боевой опыт весьма нетипичны для членов НБП, которые, как правило, демонстрируют резко негативное отношение к тем, кто обладает таким опытом и подготовкой [см., напр. Лимонов 1998: 330-333]. Несмотря на то что партийный фольклор нацболов содержит массу историй об удачных насильственных акциях [Топорова 1999], в документах правоохранительных органов эти акции не зафиксированы и, видимо, в значительной степени вымышлены.

На протяжении 1994 — 2001 гг. (до ареста Лимонова) члены НБП всячески декларировали свою готовность к насилию, включая чисто криминальное, но прибегали к нему очень редко. Напротив, члены РНЕ, отрицавшие саму возможность каких бы то ни было связей с уголовным миром и организованной преступностью, постоянно на них попадались. Реальное отношение членов нацболов к насилию было (и остается) чисто платоническим, чтобы не сказать — мазохистским. Они постоянно оказывались жертвами то милиции и спецназа, то политических конкурентов (в т.ч. баркашовцев и белорусских националистов из БНФ). Политические атаки НБП всегда носили символический характер. Объекты подобных атак — Зюганов, Михалков, Горбачев, принц Чарльз, Вешняков, Матвиенко — могли быть забросаны помидорами или облиты алыми чернилами, их могли ударить букетом, но никогда никто из них не рисковал получить сколько-нибудь серьезную травму.

Паттерн насильственных акций РНЕ диаметрально противоположен. В целом сторонники Баркашова довольно редко обращались к политическому насилию (в отличие от криминального), однако если это происходило, то насилие принимало форму жестоких избиений неугодных — представителей неправославных конфессий или этнических меньшинств, предполагаемых наркоторговцев и т.д. Характерно, что противозаконные политические акции НБП всегда были тщательно спланированы, в то время как аналогичные действия РНЕ обычно оказывались результатом спонтанной вспышки агрессии, причем позднее организация от них, как правило, открещивалась.

Что касается скинхедов, то паттерн их коллективных действий — планомерная ночная охота на отдельную жертву — не имеет параллелей в деятельности ни РНЕ, ни НБП. Нападению с их стороны рисковали подвергнуться “кавказцы”, выходцы из Африки и Центральной и Южной Азии, представители иных молодежных субкультур (рэпперы, “алисоманы”), члены левых политических организаций (прежде всего анархисты), бомжы и, наконец, такие же скинхеды из числа болельщиков других футбольных команд. Этот набор потенциальных мишеней выглядит настолько случайным, что наводит на мысль о своеобразной “всеядности” скинхедов, которая совершенно чужда и группам типа РНЕ, и, тем более, нацболам.

Политический функционализм. Еще одна отличительная черта РНЕ — демонстративно пренебрежительное отношение к любым символическим действиям, к любой политической практике, смысл которой не тождествен ее непосредственным проявлениям. Вот как прокомментировал, например, нежелание своей организации принимать участие в проходивших в апреле 1999 г. совместных акциях оппозиции против военной операции НАТО в Югославии один из баркашовцев:

Я спросил, почему их не было у американского консульства. Денис ответил, что не знает, какой смысл в этих акциях. “Просто так в мегафон покричать? Что, американцы узнают, что здесь РНЕ, и сразу свернутся?” Они предпочитают реальную работу... “Если бы кому-то из сербов понадобилась кровь для переливания, я бы встал в первые ряды”. Я заметил, что другие организации стремятся попасть в телевизор гораздо больше, чем они. “Вот Жириновский стремится! — ответил тот. — Если бы мы действовали, как он, чем бы мы от него отличались?”… Если бы партия переняла тактику Жириновского, он был бы первым, кто вышел из нее.

Политике символических жестов здесь противопоставляется политика реальных действий, смысл которых в том благе, которое они предположительно приносят обществу[4].

НБП, почти все акции которой принадлежали к области символической политики, находилась на другом полюсе. В отличие от членов РНЕ, нацболы были сильны именно своим умением обращаться с символическим материалом[5], которое использовалось для демонстрации достоинств собственной организации и дискредитации конкурентов. В “Анатомии героя” Лимонов специально посвятил несколько абзацев обоснованию преимуществ “политического” действия по сравнению с “физическим”, доказывая, что политкомиссары важнее солдат, а интеллектуалы эффективнее штурмовиков [Лимонов 1998: 68].

Бросаются в глаза и существенные различия в объектах политических атак этих двух организаций. Своими мишенями нацболы чаще всего избирали целые страны (США, Латвию, Хорватию) либо абстрактные процессы — перестройку, глобализацию или массовую культуру. Если жертвами акций со стороны НБП становились конкретные индивиды, то лишь в качестве персонификаций подобных абстракций. Характерно, что едва ли не чаще, чем люди, такими жертвами оказывались символические объекты — национальные флаги, здания посольств и т.п.

АнатомиЯ политиЧеских стилей

Социологи, использующие понятие “стиль” применительно к правым и националистическим движениям, предлагают несколько подходов к его интерпретации. Так, К.Манхейм описывает “консервативный стиль” как мироощущение приходящих в упадок социальных групп [Манхейм 1994], Дж.Кларк связывает генезис субкультурного стиля скинхедов с частичной апроприацией и реинтерпретацией моделей доминирующей культуры [Clarke 1976], а Р.Хофштадтер видит в параноидном стиле американских ультраправых особый способ подавления тревожности, вызванной статусной неопределенностью [Hofstadter 1964]. Но несмотря на различия в акцентах, все эти теоретики сходятся в том, что подобные стили суть выражение депривации оказавшегося в кризисе класса, иррациональный ответ на фрустрации трудных времен[6].

Но возможна и другая трактовка стиля радикальных националистов. Как показал П.Бурдье, индивидов, попадающих под очарование того или иного политического стиля, можно рассматривать как рациональных агентов, выбирающих оптимальную стратегию борьбы за социальное доминирование своей группы [см., напр. Бурдье 1993а]. В основе такого подхода лежит представление об обществе как о системе рынков, на которых определяется относительная ценность самых разных ресурсов — от экономического капитала до интеллектуального авторитета, от умения драться на ножах до связей в министерстве торговли [Бурдье 1993б, Элиас 2002]. Соответственно, каждый человек и каждая социальная группа могут трактоваться как инвесторы, вкладывающие средства в накопление неких активов. Их восходящая или нисходящая социальная мобильность зависит от изменения котировок тех ресурсов, которыми они обладают.

Политический рынок не имеет себе равных с точки зрения разнообразия задействованных на нем капиталов: обаяние знаменитого артиста здесь может быть брошено на весы против связей старого партийного функционера, и оба они сопоставлены с финансовыми активами банкира. Поскольку любое политическое действие требует привлечения каких-то ресурсов, его успех или неуспех затрагивает все группы, владеющие аналогичными ресурсами. Так, котировка морального авторитета человека науки по отношению к другим циркулирующим в политическом пространстве ресурсам небезразлична для других ученых, и потому они живо отзываются на каждый случай его использования. Это подводит нас к выводу, который можно считать ключевым для понимания стилистического разнообразия внутри радикально-националистического движения. Стиль радикально-националистических организаций представляет собой серию демонстративных конвертаций[7] некоего специфического вида ресурсов в политическое влияние — и обратно. Установление новых, более выгодных курсов конвертации капиталов данного класса — это то, что организация обещает своим сторонникам в случае победы. Возможность превратить их собственные ресурсы в доходы или выгодные связи — то, чем она привлекает таковых “здесь и сейчас”.

Политический стиль каждой праворадикальной организации определяется природой капиталов, которыми располагают ее приверженцы. Именно спецификой ресурсов национал-радикалов и обусловлена их склонность воспринимать политику либо с чисто эстетских позиций (в случае НБП), либо в рамках особого рода милитаристской морали (в случае РНЕ), отвергая при этом собственно политические или, скажем, экономические соображения [Соколов 2005]. Подобный сдвиг в интерпретации всегда оставляет за обладателями соответствующих видов ресурсов последнее слово в любых политических дебатах. Очевидно, что в обществе, где о политике принято судить эстетически, немалая доля власти неизбежно окажется в руках эстетов, а потому эстеты всегда будут заинтересованы в том, чтобы превратить данную форму политического восприятия в доминирующую [Бурдье 1993a].

Попробуем под этим углом проанализировать особенности политического стиля РНЕ. Все описанные выше его элементы имеют общий знаменатель — они призваны подчеркнуть способность организации действовать методами, типичными для армии, полиции или спецслужб, при пренебрежении любыми другими формами политической борьбы. Такую сосредоточенность на насилии наблюдатели часто расценивают как признак того, что в мировоззрении правых радикалов насилие выступает самостоятельной ценностью [Shenfield 2001: 206-208]. Однако для тех социальных групп, которые лучше других подготовлены к применению насилия, но не обладают компетентностями, необходимыми для ведения “цивилизованной” политической борьбы, обращение к насилию является прежде всего рациональной стратегией, позволяющей извлечь максимальные дивиденды из своих относительных преимуществ.

Экстремистская стратегия нацелена на превращение способности к организованному насилию в политический капитал и использование политического капитала в качестве ресурса для осуществления насилия. Для экстремистских организаций характерны амбивалентная саморепрезентация и готовность моментально переопределять себя в зависимости от ситуации то как политическую партию, то как вооруженное формирование. Непрерывные колебания между двумя этими амплуа оставались главной составляющей успеха РНЕ на протяжении многих лет. Когда РНЕ только создавалось, перед ним было открыто три пути — оно могло стать либо мелкой политической организацией, либо средних размеров охранной фирмой, либо, наконец, преступной группировкой (путь, по которому пошел другой лидер “Памяти” — В.Якушев). Однако Баракшов и его сторонники выбрали все три пути сразу — и спустя десять лет по результатам массовых опросов Баркашов входил в десятку самых влиятельных российских политиков.

Показательно, что лидеры практически всех организаций, относившихся к тому же сегменту национал-патриотического движения, что и РНЕ (Ю.Бондарик, К.Касимовский), лично руководили двумя направлениями их работы — военной подготовкой “товарищей по партии” и изданием партийной газеты, представлявшей соответствующую группу в политическом пространстве. Третьим направлением, которое они тоже стремились держать под контролем, не заостряя, однако, на этом внимание своих сторонников, было управление системой предприятий, призванных обеспечивать конвертацию способности к насилию и политического веса в экономический капитал. Почти все националистические организации данного типа владели охранными фирмами, а также всевозможными тренажерными залами и центрами изучения боевых искусств. Логика обменных операций, которые при этом происходили, заключалась в следующем. Организация аккумулировала силовые ресурсы, которыми обладали ее члены, и затем инвестировала их, с одной стороны, в политику, приобретая влияние, а с другой — в экономику, извлекая доходы из деятельности охранных фирм. Полученная от этих вложений прибыль использовалась для привлечения новых сторонников.

В обмен на лояльность члены организации получали, во-первых, возможность увеличить свои персональные силовые ресурсы (за счет тренировок в принадлежавших “партии” центрах изучения боевых искусств); во-вторых, часть доходов от инвестиций в экономическую сферу (в виде заработной платы); в-третьих, шансы сделать политическую карьеру. Единственное, что требовалось, — это удержать людей от использования достигнутого положения на пользу себе и в ущерб организации. Руководители региональных отделений РНЕ постоянно испытывали искушение (и, как показывают криминальные сводки, нередко не могли перед ним устоять) превратить подконтрольную им группу вооруженных людей в средство быстрого личного обогащения. Коллективная стратегия политической организации, обещавшей большие блага для всех в отдаленном будущем, далеко не всегда выдерживала конкуренцию с соблазном получить меньший выигрыш и только для себя, но немедленно.

Если все сказанное выше верно, то политический стиль РНЕ должен был привлекать в первую очередь людей, чьи надежды на социальную мобильность связаны с общим повышением значимости силовых ресурсов. Данные о составе РНЕ согласуются с этой интерпретацией. Все исследователи сходятся в том, что призывы этой организации находили наибольший отклик среди членов тех групп, в конфигурации ресурсов которых преобладал силовой капитал, а именно среди бывших военных и сотрудников правоохранительных органов, а также среди молодежи. Первых, уже обладавших определенными силовыми ресурсами, привлекала возможность конвертировать эти ресурсы в политический капитал, вторые хотели обрести силовые навыки[8].

ЗаклюЧительные замеЧаниЯ

Предложенная в настоящей статье трактовка позволяет объяснить, почему установление более жесткого политического режима имело для националистических организаций, придерживающихся разных политических стилей, неодинаковые последствия. Одна из основных функций современного государства заключается в поддержании правил политической игры путем подавления любых попыток использовать способность к насилию как частный политический ресурс [Elias 1994]. Однако может сложиться ситуация, когда государство по тем или иным причинам не в состоянии реализовывать свою монополию на насилие и успешно интегрировать специалистов по его осуществлению (военных, полицейских, сотрудников спецслужб), что открывает широкие возможности для использования экстремистской стратегии. Именно это и случилось в России в первой половине 1990-х годов [Волков 2002]. Следствием кризиса российского государства стал расцвет политического стиля, представленного РНЕ. Постепенное преодоление этого кризиса и появление национального лидера, выглядевшего в глазах потенциальных сторонников организаций типа РНЕ не менее “крутым”, чем Баркашов, закономерно привело подобные организации к упадку[9].

На протяжении 1990-х годов НБП тоже пыталась использовать экстремистскую стратегию, но преуспела в этом очень мало и потому почти не пострадала. Применяя к анализу нацболов описанную выше схему, мы можем сказать, что основным направлением деятельности, определявшим их политический стиль, были двусторонние конвертации культурного и политического капиталов. Как происходило превращение культурных ресурсов и репутации человека искусства в политическое влияние, а это влияние, в свою очередь, укрепляло имидж человека искусства, хорошо видно на примере самого Лимонова. Что же касается скинхедов, то в 1990-е годы они практически не были представлены на политическом поле, да и не претендовали на это. Сокращение возможностей для конвертации способности к насилию в политический вес слабо затронуло их как раз потому, что они никогда не были ориентированы на такую конвертацию[10].

Баркашов А. 1998. Россия — Империя Духа. — Завтра, № 45 (258).

Бурдье П. 1993а. Политические позиции и культурный капитал. — Бурдье П. Социология политики. М.

Бурдье П. 1993б. Делегирование и политический фетишизм. — Бурдье П. Социология политики. М.

Веблен Т. 1984. Теория праздного класса. М.

Волков В. 2002. Силовое предпринимательство. СПб., М.

Лимонов Э. 1998. Анатомия героя. Смоленск.

Лихачев В., Прибыловский В. 1997. Русское национальное единство. История, политика, идеология. М.

Лихачев В. 1999. Антисемитизм как часть идеологии праворадикальных политических течений современной России (национал-социализма, неоязычества и “традиционной правой”). М.

Лихачев В. 2002. Нацизм в России. М.

Манхейм К. 1994. Консервативная мысль. — Манхейм К. Диагноз нашего времени. М.

Соколов М. 2001. Стратегия политической контркультуры в русском радикальном националистическом движении. — Рубеж: Альманах социальных исследований, № 1-2.

Соколов М. 2004. Театр превращений: Анализ трансформаций русского радикально-националистического движения. — Васильев С.В. (ред.) Актуальные проблемы трансформации социального пространства. СПб.

Соколов М. 2005. Классовое как этническое: риторика русского радикально-националистического движения. — Полис, № 2.

Топорова А. 1999. “Нацболы” в Санкт-Петербурге: Образы и повседневность. — Костюшев В. (ред.) Молодежные движения и субкультуры Санкт-Петербурга. СПб.

Элиас Н. 2002. Придворное общество. М.

Barber J. 1992. Presidential Character. Predicting Performance in White House. N.Y.

Berelson B., Lazarsfeld P., MacPhee W. 1954. Voting. Chicago.

Campbell J., Meier K. 1979. Style Issues and Vote Choice. — Political Behavior, vol. 1, № 3.

Clarke J. 1976. The skinheads and the magical recovery of community. — Hall S., Jefferson T. (eds.) Resistance through Rituals. Birmingham.

Elias N. 1994. The Civilizing Process. Oxford.

Harriman R. 1995. Political Style: The Artistry of Power. Chicago.

Hofstadter R. 1964. The Paranoid Style in American Politics. — Harper’s Magazine, Nov.

Mohler A. 1950. Konservativen Revolution in Deўutschland 1918 — 1932. Basel.

Shenfield S. 2001. Russian Fascism: Traditions, Tendencies, Movements. N.Y.

Исследование выполнено при поддержке Международной программы стипендий

Института международного образования (Фонд Форда) (грант № 15016608)

---

[1] Иногда глубокие стилевые расхождения прослеживались и внутри одной организации. Так, в Воронеже местным отделением РНЕ некоторое время называла себя группа скинхедов, бывшая практически автономной от московского руководства. Однако подобные иностилистические анклавы всегда отличались крайней недолговечностью. Я благодарен А.Верховскому и А.Тарасову (Центр “Панорама”), которые рассказали мне эту историю.

[2] Отвечая на вопрос о том, как организация планирует придти к власти, не участвуя в выборах и отвергая путь вооруженного переворота, члены РНЕ обычно говорили, что после неизбежного коллапса режима Ельцина власть сама собой перейдет в руки РНЕ, которое останется единственным оплотом порядка [подробнее см. Соколов 2001; Shenfield 2001].

[3] Своим внешним видом представители организации настолько отличались от прочих участников встреч, что этот эффект казался намеренно срежиссированным. На фоне пестрой толпы пенсионеров молодые, одетые в черное активисты РНЕ выглядели зримым воплощением собранности и дисциплины. Для полноты картины надо добавить, что члены РНЕ воздерживались от употребления ненормативной лексики, к которой “гости” прибегали постоянно.

[4] В действительности РНЕ прилагало массу усилий, чтобы привлечь к себе внимание СМИ, особенно телевидения, но при этом всячески старалось скрыть свою заинтересованность в таком внимании. Пресс-конференциям оно предпочитало тщательно продуманные утечки информации.

[5] Производство символической продукции всегда было слабым местом РНЕ. Даже партийная газета “Русский порядок” выходила редко и нерегулярно, поскольку не удавалось собрать достаточно статей для очередного номера.

[6] Здесь стоит упомянуть также А.Молера, чьи попытки проследить дифференциацию политических стилей в германском нацизме фактически были проигнорированы коллегами, поскольку исследователь скомпрометировал себя  противопоставлением “хорошего” фашистского стиля “плохому” национал-социалистическому [Mohler 1950].

[7] Термин “демонстративные конвертации” был введен по аналогии с “демонстративным потреблением” Т.Веблена [Веблен 1984].

[8] Большинство вступавших в РНЕ принадлежало ко второй группе, однако на нее приходилась и львиная доля тех, кто вскоре покидал организацию, будучи не удовлетворен низкой интенсивностью тренировок и высокими требованиями к “политической сознательности”. Их временное присутствие никак не сказывалось на ядре организации.

[9] Осенью 2000 г. РНЕ распалось на несколько фрагментов, боўльшая часть которых уже исчезла, а все уцелевшие вместе не могут даже отдаленно сравниться по численности и силе с РНЕ образца 1990-х годов. Ни одна из новых инициатив, выдержанных в том же стиле, не сумела развернуться на межрегиональном уровне или получить сколько-нибудь широкое освещение в СМИ, не говоря уже об электоральной поддержке.

[10] После 2000 г. возникло несколько альянсов между лидерами существенно ослабших к тому времени организаций, стилистически близких к РНЕ (Народно-национальная партия, Русское освободительное движение, НРПР Ю.Беляева), и группами скинхедов. Руководители старых радикально-националистических организаций, пользуясь приобретенной ранее репутацией и связями, добивались определенного влияния в этой субкультурной среде, тем самым поддерживая свой имидж обладателей силовых ресурсов. Однако в новых условиях экстремистская стратегия уже не приносила им былых дивидендов. Склонность к уличному насилию делала их теперь не политиками, а опасными аутсайдерами.

© Некоммерческое Партнёрство «Редакция журнала ПОЛИС (Политические Исследования)» 2006 №1