Сайт портала PolitHelp ПОЛНОТЕКСТОВОЙ АРХИВ ЖУРНАЛА "ПОЛИС" Ссылка на основной сайт, ссылка на форум сайта

ВЫБИРАЕМ ПРАВДУ

Цецилия Кин

КИН Цецилия Исааковна, историк и литературовед, член Союза писателей СССР, автор многочисленных книг и статей об Италии.

January 22, 1991 will be the day of Antonio Gramsci's centenary. The author, a well-khown Soviet writer and historian, relates the tragic story of this outstanding thinker, a founding father of the Communist Party in Italy and of the clash between the "Tutin group" (Togliatti, Terracini, Tasca) and Stalin in the Executive Committee of the Communist International, "of faith and illusions, of magnanimity and politicing, of intellectual daring and dogmas, of loyalty and compromises".

Об истории Итальянской коммунистической партии, самой крупной и влиятельной в Западной Европе, написаны сотни томов. Итальянцы по праву настаивают на оригинальности своего опыта. В конце 80-х годов, благодаря краху мифов, начавшемуся не только у нас, итальянская партия радикально пересматривает свое прошлое, и это часто приводит к личным драмам. Трудно тем, кто понимает, к какому тупику они пришли.

В сентябре 1990 г. скончался замечательный коммунист Джан Карло Пайетта (1911 —1990). Однажды он сказал: «Если надо выбирать между революцией и правдой, я выбираю революцию». Пайетта имел право так сказать: он всю жизнь служил своей идее — страстно, самоотверженно, бескорыстно. Но мы выбираем правду, пусть самую тяжелую. Вспомним слова Багрицкого: «И горечь полыни на наших губах... » '

Эта статья — об Антонио Грамши. 22 января 1991 г. будет сто лет со дня его, рождения. Грамши — один из гениев, которых подарил миру XX в. Мы будем говорить о людях, так или иначе связанных с ним.

Итак: «туринская группа» — Антонио Грамши (1891 —1937), Умберто Террачини (1895—1983), Пальмиро Тольятти (1893—1964), Анджело Таска (1892—1960). И первый лидер ИКП — неаполитанец Амадео Бордига (1889— 1971). Нас учили, что факты упрямы. Но люди воспринимают факты в зависимости от того, во что верят. Итак, эта статья о вере и об иллюзиях, о великодушии и политиканстве, об отваге мысли и о мелких интригах, о верности и о постыдных компромиссах. Жизнь была бы слишком прекрасна, не будь все так дьявольски переплетено и перепутано.

Но поверим в справедливость Большой Истории, которая воздаст по заслугам победителям и побежденным. Антонио Грамши мы отказываемся считать побежденным. Одиннадцатилетнее умирание в фашистских тюрьмах и «Тюремные тетради» обеспечили ему бессмертие. Таковы законы греческой истории. Просцениум: III Коммунистический Интернационал.

Еще лет двадцать тому назад на русский перевели плохую книжку Марчеллы и Маурицио Феррара «Беседуя с Тольятти». Плохую не потому, что супруги не умеют писать, а потому, что многое приукрашено, другое пропущено, третье искажено. Книгу можно считать официозной: видимо, Тольятти считал нужным так преподносить события. Сейчас, кажется, семейство Феррара основательно перестраивается, без всяких там катарсисов. Неважно. Неинтересны те, кто легко приспосабливается к новым лозунгам или мифам. Труднее тем, кто в самом деле верил в ценности, которые сейчас представляются антиценностями.

В рамках журнальной статьи возможен лишь минимум информации. Я почти не касаюсь теоретических споров. Я лишь попытаюсь рассказать о некоторых судьбах в их противопоставлении и взаимосвязи. Автор не может обещать оставаться бесстрастным. Все мы — дети своего исторического времени, и бесстрастность или беспристрастность могут обернуться стерильным равнодушием. Единственное, что гарантировано: точность.

Через несколько дней после русской революции во Флоренции в частном доме встречаются человек двадцать молодых социалистов. Присутствуют также старый секретарь Социалистической партии Костантино Ладзари (1857—1927) и директор, по-нашему главный редактор, органа партии — газеты «Аванти!» Джачинто Менотти Серрати (1876—1926), фактический лидер партии. На этом полусекретном совещании встречаются также Бордига и Грамши. Все не слишком хорошо информированы о «десяти днях, которые потрясли мир», но хотят многое обсудить.

Бордига уже несколько лет сотрудничал в «Аванти!» и выдвинулся перед вступлением Италии в первую мировую войну, когда призвал создать «Новый Интернационал трудящихся». Он был человеком действия, непоколебимым, авторитарным, может быть — одержимым. Харизматическим. Вероятно, Бордига не знал слова «сомнение». Он установил контакты «с Москвой» — сам, не по партийным каналам; через год после флорентийской встречи, в декабре

1918 г., Бордига основал в Неаполе свою газету «Иль Совьет», «Орган коммунистической абсентеистской фракции ИСП». Абсентеизм (понимаемый как отказ от участия в парламентской деятельности) — одна из центральных идей Бордиги.

Антонио Грамши во многих отношениях можно считать антиподом Бордиги. Он-то слово «сомнение» знал очень хорошо. Духовно он сформировался, изучая литературу и философию, испытал влияние Кроче, с которым позднее много полемизировал. Параллельно, занимаясь немецкой философией, открыл для себя работы Маркса и Энгельса. Грамши мыслил диалектически, никогда не довольствовался тем, что слишком доступно. По природе он был антиконформистом, у него был несомненный литературный дар, он никогда не писал банально. Часто он спорил не иронически, а саркастически, его тексты и теперь кажутся удивительно современными.

Конечно, он был якобинцем — все они были якобинцами, — но это сочеталось с глубокой человечностью. Он мог самым резким образом полемизировать с товарищами, но никогда не был высокомерным, напротив, неизменно проявлял терпимость и деликатность. Приведу лишь одно бесхитростное свидетельство Густаво Тромбетти — рабочего, который провел с Грамши девять месяцев в одной камере: «Я очень любил Грамши, не потому только, что он был лидером нашей партии, а потому, что Грамши был Грамши. Он тоже привязался ко мне... Я кончил четыре класса начальной школы, и все-таки он ни разу не сказал мне: «Этих вещей ты не знаешь», Когда он мог, всегда старался мне помочь, никогда ничем не обидел» (1, р. 234).

Через несколько месяцев после того, как стал выходить «Уль Совьет», 1 мая

1919 г. в Турине вышел первый номер «еженедельного обзора социалистической культуры», названного «Ордине нуово». Его создали Грамши, Таска, Террачини, Тольятти. Новый журнал поддерживает туринская секция Социалистической партии. Главную роль в «Ордине нуово» играл Грамши. Но все основатели (да и многие авторы) были яркими людьми. «Единогласия» не было, напротив, чуть ли не с самого начала возникли споры. Умберто Террачини, ставший впоследствии прекрасным юристом, был человеком высокообразованным, логически мыслящим, обладавшим невозмутимым здравым смыслом и чувством стиля.

Анджело Таска тоже отлично писал, позднее его книга о фашизме будет считаться классической. В нем не было качеств, которые привлекали бы людей, напротив — его обвиняли в «интеллектуальной гордыне», в высокомерии и в том, что он никогда не признает своих ошибок. Отношения с товарищами по редакции, в частности, с Грамши складывались трудно. Но Таска был чрезвычайно умным, проницательным и, судя по некоторым сохранившимся письмам, ранимым человеком, хотя старался держаться спокойным. В социалистической партии Таска с ранней молодости считался «скорее правым».

Наконец, Тольятти. О нем писать особенно трудно, словно речь идет о двойниках. Один — не выдержавший большого испытания, выпавшего на его долю в октябре 1926 г.; обо всем этом расскажу. И другой, ставший через 18 лет после того, что мне представляется его поражением, крупнейшим политическим деятелем, одним из тех, кто по праву вошел в историю XX в.

Вот мы перечислили всех основателей «Ордине нуово». Рядом с ними — интеллигенты и рабочие, окружавшие журнал плотной толпой друзей. Технический секретарь редакции Пиа Карена боготворила Грамши.

Грамши привлек к сотрудничеству молодого туринского либерала Пьеро Гобетти (1911 —1926), которому предстояло стать одной из самых знаменитых жертв фашизма; двое других: философ и общественный деятель Джованни Амендола (1882—1926) и Грамши. Ни одного из них не застрелили и не закололи кинжалом: можно убивать и иначе.

В 1919 г. положение в Италии было смутным и противоречивым. В марте Муссолини и вождь футуристов Филипс Томмазо Маринетти создали в Милане первую «связку» (фашо), но левые отнеслись к этому довольно равнодушно. Проницательнее всех оказался священник Луиджи Стурцо (1871 —1959), который уже в ноябре 1918 г. говорил об угрозе фашизма. Левые все это время отчаянно спорили между собою. Бордига повторял: «Делать, как в России». Группа «Ордине нуово» поддерживала и теоретически обосновала спонтанно возникшие в Турине Рабочие Советы (Пьеро Гобетти был убежден, что такие Советы явятся предвестниками создания в Италии революционного государства).

Турин — центр итальянской индустрии, этот город называли «итальянским Петербургом», там жили и работали люди, принадлежавшие к интеллектуальной элите. Они вели широкую просветительную работу в массах. Противники иронически говорили, что Антонио Грамши находится в плену опасных иллюзий: воображает, будто журналисты из «Ордине нуово» и рабочие ФИАТ могут совершить революцию в Италии. Сведения об опыте «Ордине нуово» дошли и до заграницы и вызвали немалый интерес. Но популярность Бордиги росла фантастически, особенно среди молодежи.

Осенью 1919 г. в Италии появились несколько русских, установивших контакт и с Серрати, и с «Ордине нуово», и с Бордигой. Серьезнее других представляется Карло Никколини (Н. М. Любарский). Серрати, получавший через Никколини кое-какие материалы, печатал в новом журнале «Коммунизме» (подзаголовок — «Орган III Интернационала»), выходившем раз в два месяца, важнейшие документы, а также тексты Ленина, Троцкого, Бухарина, Радека, Луначарского, Варги, Клары Цеткин. «Ордине нуово» тоже помещал много московских материалов.

На II конгрессе Коминтерна 19 июля 1920 г. в Москве итальянцы — приходится признать — вели себя не лучшим образом. По вопросу о том, есть ли в Италии — сегодня — предреволюционная ситуация, итальянцы вольно или невольно вводили в заблуждение большевиков и председателя ИККИ Зиновьева. Как правило, итальянцы выступали левее русских и почти всех остальных, то и дело воздерживались от голосования, выражали «особое мнение», кричали, спорили друг с другом, словом, действовали в соответствии с национальным темпераментом. Паоло Сприано, самый, по-моему, авторитетный историк, какого имела ИКП, остроумно писал о том, что они объединились только после того, как испытали шок: Ленин поддержал туринскую группу.

После II конгресса Коминтерна в итальянской партии произошли серьезнейшие события, а именно — фракции оформились четко и определенно. В январе 1921 г. в Ливорно состоялся XVII конгресс Итальянской социалистической партии. Стенографический отчет этого конгресса — один из самых драматических документов, которые мне приходилось когда-либо читать. В Москве не сомневались, что в партии, которая примет 21 условие, будут социалисты и коммунисты (98 тыс. +58 тыс. = 156 тыс. голосов), а реформисты окажутся в абсолютном меньшинстве. Но все произошло иначе: Серрати, несмотря на жесточайшие споры с реформистами, не смог порвать с ними. Это было психологически невозможно: Турати и Ладзари были их учителями. Серрати и его единомышленники воспитались в традициях Социалистической партии, образовавшейся в далеком 1892 г. под лозунгами гуманного социализма.

Турати был человеком кристальной честности и чистоты, он воспитывал партию в убеждении, что насилие — зло. Насилие, считал он, применяет буржуазия, а пролетариат олицетворяет идеи добра и, следовательно, против насилия. Турати и его товарищи шли на любые личные жертвы, сидели в тюрьмах, но оставались верны своей правде, почти евангельской. А коммунисты верили в другую, свою правду, в правду классовой борьбы. В этом была высокая трагедия, и мы относимся с глубочайшим уважением к памяти тех и других, к памяти людей, умерших под своими знаменами.

Выступая на конгрессе в Ливорно, Турати был самим собой. Первую свою речь он начал с обращения: «Товарищи друзья и товарищи противники; я не хочу, не могу произнести слово враги». Эта речь была исповедью, политической и человеческой: Турати как бы подводил итоги всей своей жизни и говорил о своей вере в идеалы социализма, он говорил о достижениях и об ошибках, призывал быть выше сведения каких бы то ни было счетов. «Друзья и товарищи, разрушим всех идолов, откажемся от идолопоклонства, также и от той формы идолопоклонства, которая приводит к переоценке поступков и слов отдельных людей, будь то Турати, Серрати, даже Маркс или Ленин словно бы сила, сознание, действия зависели от определенных людей, могущих и ошибаться, в то время как великая сила, великое сознание принадлежат всей социалистической партии... »

Потом Турати говорил о том, что этот конгресс является также судом над ним самим. «На протяжении нескольких десятилетий я имел честь и удовольствие выступать адвокатом на судах над социалистами. Я на протяжении двадцати пяти лет имел честь сам быть обвиняемым. Так вот, я могу дать свидетельство, касающееся буржуазии: ни разу до сих пор ни на одном политическом процессе, ни при каком случае политического преследования ни одно буржуазное правительство и даже военные трибуналы не разделывались с такой легкостью ни с существом обвинений, ни с правом на защиту» (2). И заключительная фраза: «Пусть конгресс подумает о том, чем будет правосудие в коммунистических государствах». Страшно подумать, что это было сказано 21 января 1921 г. Страшно, потому что звучит как пророчество, и лучше бы некоторые пророчества никогда не сбывались. Мы знаем: это сбылось. В самом деле, суд над Турати на конгрессе в Ливорно — прелюдия. Раскол остается расколом, трагедия остается трагедией.

Повторим: в январе 1921 г. коммунисты, как, впрочем, и социалисты, совершенно не понимали угрозы фашизма. Л. Д. Троцкий писал об этом, но добавлял: «все, кроме Грамши».

Грамши приехал в Москву 23 июня 1922 г. и участвовал в совещании в ИККИ. Он был очень болен, и председатель Коминтерна Зиновьев заставил его отправиться в санаторий в Серебряный бор. Там он встретился с Юлией Шухт, которая впоследствии стала его женой.

Грамши действительно понял и угадал многое. IV конгресс Коминтерна в большей степени посвящен событиям в Италии. Едва итальянские делегаты приехали, Ленин принял Бордигу и Камиллу Равера. Он был уже болен, говорил мало, слушал Бордигу, который старался преуменьшить значение того, что произошло. Ленин в коротком выступлении на конгрессе сказал, что иностранных товарищей, в частности, итальянцев, ждут трудные времена. Зиновьев во вступительном докладе задал риторический вопрос о том, что произошло в Риме 28 октября: комедия или государственный переворот? По его мнению, «с исторической точки зрения» это комедия, что единый фронт рабочих и крестьян все равно победит, хотя в данный момент в Италии произошла контрреволюция.

Самый интересный доклад о наступлении капитала сделал Радек и, как полагают некоторые итальянские историки, многое из его анализа было результатом бесед с Грамши, который после долгих месяцев безрезультатного лечения выписался из санатория и жил в гостинице «Люкс». Ему несколько раз настойчиво предлагали возглавить партию, но он неизменно отказывался. Это повторилось и во время IV конгресса.

Когда оказалось, что фашизм отнюдь не комедия, что он прочно захватил власть, закономерно возник вопрос: кто виноват? Позднее Тольятти справедливо будет утверждать, что победа фашизма не была неотвратимой, сравнит фашистскую идеологию с хамелеоном и решительно заявит, что были возможны альтернативы. Но к этому зрелому и верному суждению Тольятти придет через десять лет, а в период «междуцарствия», как назвал английский историк Карр период болезни и смерти Ленина, 1923—1924 гг., в основном искали виновных, и страсти кипели.

В Италии начались массовые аресты, в частности арестовали всех, кто был на IV конгрессе в Москве. Бордига арестован, но из тюрьмы дает знать товарищам, находящимся на воле, что им надлежит делать. Тольятти пишет Грамши, все еще находящемуся в Москве (он не может вернуться, так как выдан ордер на его арест) о том, что происходит в Италии. Цитирую наиболее интересные места из длинного письма Тольятти, датированного 1 мая 1923 г.: «Товарищи расскажут тебе, с каким предложением обратился к нам Амадео из тюрьмы. Он хочет, чтобы политическая группа, руководившая до настоящего времени ИКП и несущая ответственность за создание партии и ее деятельность за эти три года, обратились к пролетариату с манифестом. В этом манифесте должно быть сказано, что действия Коминтерна по отношению к итальянской социалистической партии воспрепятствовали этой политической группе довести до конца историческую задачу, которую она перед собой поставила, т. е. разрушить старую псевдореволюционную традицию, представляемую ИСП, сбросить с пути этот труп и одновременно основать новую традицию и новую боевую организацию».

Затем Тольятти пишет, что в предложении Бордиги есть достоинства, есть определенная логика, «и я не скрою от тебя, что благодаря этому его предложение способно оказаться весьма притягательным для наиболее умных товарищей, особенно если добавить к этому его личное влияние». Затем начинаются «но», главное из которых состоит в том, что принять это предложение «означает вступить в открытую борьбу с Коммунистическим Интернационалом и, следовательно, лишиться мощной материальной и моральной поддержки». Еще одно «но»: ИКП рискует превратиться в немногочисленную группу, которая не сможет влиять на развитие политической борьбы в Италии (3).

Потом все-таки была написана первая редакция манифеста, но Грамши отказался присоединиться к нему и выдвинул идею создать группу центра, которая находилась бы между позициями «левых» (Бордига) и «правых» (Таска). Тольятти эта идея совершенно не нравится, он пишет Грамши, что меньшинство, т. е. правые, будут торжествовать и т. д. Сейчас нет смысла подробно говорить об этом. Достаточно сказать, что в действительности все произошло иначе. Сам Грамши не всегда занимал четкую позицию. Все нелегко, непросто и противоречиво: отношения с ИККИ, личные отношения между самыми видными деятелями ИКП, общая атмосфера тех лет. Однако Грамши за время пребывания в Москве довольно хорошо разобрался во внутренних коминтерновских зигзагах.

В декабре 1923 г. он поселяется в Вене, чтобы быть поближе к Италии. Ему очень трудно одному, но Юлия с ним не едет, а он никогда не настаивает.

На апрельских выборах Грамши был избран депутатом парламента и смог вернуться в Италию. В мае 1924 г. он провел секретную встречу с секретарями местных федераций как один из руководителей партии, а через несколько месяцев, в августе 1924 г. он уже — генеральный секретарь ИКП. До тех пор в ИКП не существовало такого поста. В августе социалистическая партия (Серрати) самораспускается и вливается в ИКП. Этому предшествовал V конгресс Интернационала, происходивший с 17 июня по 8 июля 1924 г. Конгресс — первый без Ленина — шел под знаком интегрального ленинизма и большевизации всех партий. Это означало борьбу как против «оппортунистов», так и против «левых экстремистов». Сприано считает, что на этом конгрессе Бордига был одновременно побежденным и победителем. Побежденным потому, что его непримиримость поставила его в положение изолированности, а победителем потому, что все-таки конгресс идет под знаком «левизны». Мировой революции не произошло, но, вопреки очевидности, все говорят так, будто бы она произойдет обязательно, не завтра, так послезавтра.

Тем временем в Италии происходили трагические и серьезные события. Похищение и убийство Джакомо Маттеотти пошатнуло еще не укрепившийся режим Муссолини. Подробности этих событий читатели могут освежить в памяти, обратившись ко второму тому Истории Италии. Скажем только, что режим Муссолини зашатался и мог пасть, если бы... Сам Муссолини признавался позднее, что достаточно было двадцати решительных людей, только двадцати, и он бы ушел. К несчастью, этих двадцати человек не нашлось.

Наступает 1925 год. Муссолини произносит речь, в которой заявляет, что берет на себя лично ответственность за все действия режима, «в прошлом, настоящем и будущем». В Москве обвиняют Троцкого в том, что он занимает «объективно фракционную позицию». В Италии такую же позицию занимает Бордига. События в России и в Италии развиваются почти синхронно. 8 февраля 1925 г. Бордига пишет статью в защиту Троцкого, очень энергичную. Цитируем: «Полемика против Троцкого вызвала у трудящихся чувство горечи, а на лицах врагов — улыбку триумфа... ». «... Он больше, чем когда бы то ни было, предан партии. Ничего другого и нельзя было ждать от человека, как он, одного из достойнейших, способных возглавлять революционную партию. Но даже независимо от его личных качеств, проблемы, принятые им, существуют. Надо не замалчивать их, а разбираться... » (4, р. 442).

На расширенном пленуме ИККИ (21 марта — 5 апреля 1925 г. ) присутствуют: Грамши, Скоччимарро, Гриеко. Сталин выдвигает лозунг «построения социализма в одной стране». Зиновьев говорит, что Интернационал ошибался (ведь ошибался же Ленин и даже Маркс) по вопросу о мировой революции, поскольку в Европе произошла относительная стабилизация капитализма, и революция начнется не обязательно в Германии, и в Италии «фашизм пока не преодолен». Тем не менее, «международная обстановка остается, как прежде объективно революционной, хотя в некоторых странах возможность немедленной революции исчезла» (4, р. 444—445).

Вскоре после возвращения из Москвы Грамши созывает пленум ЦК. Он рассказывает, что в Москве итальянцев называли карбонариями и что все считают необходимым созвать III съезд ИКП. Поскольку в Италии нельзя, выбирают Лион. Основной документ к съезду — Лионские Тезисы — пишут Грамши и Тольятти. Суть Лионских Тезисов — линия на большевизацию. Происходит очень резкое столкновение Грамши с Бордигой, который обвиняет группу «Ордине нуово» в том, что она с самого начала грешила идеализмом и находилась под влиянием идей Бергсона. Сразу после Бордиги с блестящей речью выступает Серрати. «С пылом неофита» он безоговорочно поддерживает Грамши. Суть его речи: сейчас, как никогда, нужно объединение и нужна большевизация.

У Грамши есть все основания быть глубоко удовлетворенным результатами Лионского съезда, Победила его линия, его поддержали новые молодые кадры ИКП, он уговаривает Бордигу войти в состав нового Центрального комитета, вопреки усилению фашизма он хочет быть оптимистом. Он пишет, что ИКП осталась единственным «механизмом», который может помочь рабочему классу выковать кадры, которые в будущем помогут ему вновь обрести свою политическую независимость и автономию. И жизнь его как будто налаживается. Юлия вместе с их первенцем Делио, родившимся в 1924 г., и с двумя своими сестрами Евгенией и Татьяной приезжает в Рим. Грамши не знает, что его ждет.

Наступает роковой 1926 год. С 18 по 31 декабря 1925 г. в Москве проходил XIV съезд ВКП(б), с которого, по словам итальянского историка-коммуниста Джулиано Прокаччи, начинается «новый курс в истории СССР». Доминирующей фигурой стал Сталин, и сталинизм все больше превращается в официальную идеологию советского государства.

В 1966 г. миланское издательство Фельтринелли опубликовало архивы Анджело Таски, исключительно интересные. Им предпослано Введение, написанное Джузеппе Берти, который тоже долго жил в Москве как представитель молодежной организации ИКП. Когда вышел архив Таски с его Введением, начался шум «по-итальянски»: правда не всегда бывает удобной. У самого Берти в прошлом далеко не все было кристально чистым (в моральном смысле), но огромная работа с архивом делает ему честь.

Как известно, начиная с весны 1925 г., Сталин стал принимать активное участие в работах Коминтерна. Процитируем текст Джузеппе Берти: «Сталин понимал, что стать наследником Ленина значило не только стать его наследником в России. Хотя Сталин придавал меньшее значение подчинившемуся Коминтерну, он все же отдавал себе отчет, что для того, чтобы единолично возглавлять руководство коммунистическим движением в России, надо было быть признанным главой мирового коммунистического движения. Отсюда особенно острый интерес Сталина к Коминтерну в период от 1925 до 1929 г. Разбив Троцкого, разбив Зиновьева, разбив, наконец, и Бухарина, после 1929 г. Сталин приступает к «новому курсу». Он продолжает руководить, но через других лиц (Молотов, Мануильский, Пятницкий, Куусинен и — позднее — Димитров и Тольятти) сверху, на расстоянии. Иначе говоря, с 1925 г. Итальянская коммунистическая партия стала иметь дело с новым вождем» (5).

Теперь приведем важную запись из архива Таски. 21 февраля 1926 г. Тольятти собрал итальянскую делегацию, чтобы предварительно обменяться мнениями по поводу тезисов доклада Зиновьева, которые он зачитал своим товарищам в итальянском переводе. Бордига заявил, что у него есть подготовленные им «другие тезисы», а по тезисам Зиновьева он не желает высказываться. Тут же встал и ушел. Берти предполагает, что Тольятти немедленно рассказал обо всем этом Сталину. Во всяком случае, в тот же вечер итальянцам сообщили, что на следующий день с ними встретится Сталин и ответит на все вопросы. Эта знаменитая встреча состоялась 22 февраля 1926 г. Председательствовал Тольятти. Протокол, включенный в архив Таски, занимает семь страниц. Задавали вопросы несколько человек, но мы приведем лишь один вопрос, заданный Бордигой: «Думает ли товарищ Сталин, что развитие русской революции и внутренние проблемы русской партии связаны с развитием мирового пролетарского движения?» Сталин: «Такого вопроса мне никогда не задавали. Я не мог себе даже представить, что коммунист может обратиться ко мне с таким вопросом. Да простит вас бог, что вы это сделали».

На другой день после встречи Бордига выступил на пленуме ИККИ и вызвал огонь на себя. Бухарин три четверти своего выступления посвятил полемике с ним. Но спорить с Бордигой было всегда очень трудно, а уж переубедить его не мог никогда никто.

Летом 1926 г., как мы знаем, борьба внутри ЦК ВКП(б) еще более обострилась. В июле 1926 г. Троцкий еще остается в составе Политбюро, но Зиновьев уже выведен, и ожидают, что ему придется покинуть ИККИ. И вот 14 октября 1926 г. по поручению ЦК ИКП Грамши отправляет в Москву письмо, адресованное ЦК ВКП(б). Письмо трагически серьезное, решительное и выстраданное. Грамши подтверждает, что итальянская партия поддерживает позицию большинства ЦК ВКП(б) (Сталина), и это правда, это доказано. Но потом он пишет: «Товарищи, на протяжении девяти лет мировой истории вы были для революционных сил всех стран организующим и вдохновляющим фактором. Роль, которую вы играли, по широте и глубине не знает себе равных в истории человеческого рода. Но сегодня вы разрушаете сотворенное вами, вы деградируете и рискуете аннулировать руководящую роль партии СССР, завоеванную благодаря стимулирующему толчку, данному Лениным». И дальше: «Это, дорогие товарищи, мы хотели вам сказать, как братья и друзья, хоть мы и младшие братья. Товарищи Зиновьев, Троцкий, Каменев внесли большой вклад в наше революционное воспитание, они не раз энергично и строго поправляли нас, они принадлежат к числу наших учителей. Мы обращаемся в особенности к ним, считая, что они больше всех ответственны за создавшееся положение. Но мы хотим быть уверенными в том, что большинство ЦК Компартии СССР не собирается злоупотреблять своей победой и не намерено предпринимать излишних мер. Единство нашей братской русской партии необходимо для развития и триумфа всех международных революционных сил. Во имя этой необходимости каждый коммунист и интернационалист должен быть готов принести любые жертвы. Вред, причиненный какой-либо ошибкой внутри объединившейся партии легко исправим. Вред от раскола или от продолжительного периода втайне зреющего раскола может быть непоправимым и смертельным.

С коммунистическим приветом

Политбюро ИКП» (6).

Письмо должен был передать по назначению Тольятти, как представитель партии при ИККИ. Он решительно не согласен, и 18 октября пишет ответ, адресованный лично Грамши, состоящий из пяти пунктов и мотивирующий ошибочность позиции ЦК ИКП. Главное возражение: поставлены на одну доску большинство и меньшинство русского ЦК. Кроме того, Тольятти возмущен выражением «но мы хотим быть уверенными в том... ». Ах, значит допускается мысль о несправедливости и каких-то организационных акциях со стороны большинства... Тольятти показывает письмо Бухарину, возглавлявшему русскую делегацию в Коминтерне. Грамши реагировал на поступок Тольятти очень резко и возмущенно и гневно отвечает Тольятти.

Это были последние письма, которыми обменялись Грамши и Тольятти.

Историки спорят: показал ли Бухарин письмо Грамши русскому ЦК или «спас» Грамши и не показал? Рассуждая логически — показал, к этому склоняется Сприано, в этом не сомневается Террачини. Письма Тольятти и Грамши были слишком важными и резкими, чтобы Бухарин решился не показать их. Во всяком случае, президиум ИККИ срочно послал Эмбера-Дро в Италию с целью уговорить итальянцев отозвать свое письмо. Ясно, что для Грамши встреча с Эмбер-Дро была очень важной.

31 октября он едет в Геную через Милан. Встретиться должны были в хижине в лесу вблизи Генуи. Но в Милане полицейский комиссар подошел к Грамши и сказал, что очень советует для его же пользы вернуться в Рим. Грамши не знал, что в тот день произошло покушение на Муссолини. Боясь навести полицию на след товарищей, ближайшим поездом он вернулся в Рим. За его домом шла непрерывная слежка, он не выходил.

К этому времени Юлия уже вернулась в Москву. Она ждала второго ребенка, но ее сестра Евгения не желала, чтобы ребенок «родился в фашистской стране». Потом уехала из Италии и Евгения с Делио, маленьким сыном Грамши, впоследствии умершим. Второго сына — Джулиано — Грамши так никогда и не увидел, как не увидел жену. В семье Шухт была какая-то непонятная, странная атмосфера. Мы не имеем права строить никаких гипотез, но факт тот, что Юлия ни разу не приехала на свидание с мужем, хотя могла получить визу. Месяцами не писала ему. Семейная драма была одним из компонентов мученических одиннадцати тюремных лет Грамши. Единственным близким человеком была Татьяна. Она осталась в Италии, делала для Антонио все, что могла. О том, чтобы в тюрьме Грамши получал книги и журналы, заботился Пьеро Сраффа, знаменитый экономист, когда-то сотрудничавший в «Ордине нуово», потом переехавший в Англию. Он работал в Кембридже, но иногда вполне легально приезжал в Италию. Татьяна и Пьеро Сраффа интенсивно переписывались, и Сраффа информировал «внешний центр» ИКП о Грамши. Да, была Татьяна, был Сраффа, но все-таки Грамши было нестерпимо тяжело.

Мы переходим к самой трудной части этой статьи. Точка отсчета 8 ноября 1926 г. Полицейские явились в квартиру Грамши, надели на него наручники и увели в тюрьму. Тут возникают разные почему.

Почему Эмбер-Дро сам не попытался увидеться с Грамши? Почему Эмбер-Дро, аккуратно писавший дневники, не пишет ни слова о событиях октября — ноября 1926 г. ? Почему Грамши писал жене о каком-то «обстоятельстве», помешавшем ему, как предполагалось, поехать в Москву 30 октября 1926 г. ? И наконец самое страшное: короткая запись в «Тюремных тетрадях», названная «Автобиографические заметки». Запись герметически зашифрована, но смысл ясен: Грамши пишет об ответственности тех, кто при желании мог избавить (слово «меня» не написано, но подразумевается) от «некоторых испытаний». Почему этого не сделали? «По неумелости, по небрежности или даже по злой воле» (7). Это уже звучит как обвинительный акт. Против кого?.. А дальше Грамши пишет о лжегероической, фальшивой, риторической фразеологии.

Так мы подходим к лейтмотиву «Писем из тюрьмы»: одиночество. И рефрен: «Я осужден не только трибуналом Муссолини». Прошло столько лет, но то и дело итальянские исследователи возвращаются к проблеме Грамши — Тольятти.

Сначала Грамши отправили в ссылку в Устику. Там он жил в одном доме с Бордигой, арестованным еще раньше. Они вместе организовали школу для ссыльных. Сприано пишет об их сердечных, братских отношениях. Недавно найдено и опубликовано письмо Бордиги к Грамши от 11 апреля 1927 г., адресованное в тюрьму Сан Витторе. Грамши пробыл в Устике всего пять месяцев, потом его — опять в наручниках — увезли в тюрьму: решили устроить большой процесс над ним, Террачини и другими коммунистами. Письмо — ответ на письмо Грамши. В первом издании «Писем из тюрьмы» Грамши, по личному указанию Тольятти, вычеркивались все имена, упоминать которые Тольятти считал нежелательным. Бордиги вообще как бы не существовало. Не было, и все тут. А опубликованное сейчас письмо — прямое свидетельство большого взаимного доверия Грамши и Бордиги. Грамши рассказывает о задуманной работе об интеллигенции, Бордига просит простить, что не писал долго, радуется, что Антонио получил письмо от своей матери и от Татьяны, а потом: «Твоя идея об итальянской интеллигенции кажется мне очень интересной сама по себе и еще потому, что ты решил за эту тему взяться. Может быть, стоило бы написать о двух или больше типах интеллигенции... » Дальше много соображений по поводу этой работы, новости насчет школы для ссыльных и т. д. И в конце: «Все шлют тебе нескончаемые приветы, и я вместе со всеми ними крепко тебя обнимаю Амадео» (8).

Итак, Бордига в ссылке, Грамши в тюрьме, Террачини в тюрьме, Тольятти и Анджело Таска в Москве. Тольятти сделал свой выбор в октябре 1926 г., и с того момента он — «в команде Сталина». А Таска? Он был послан представителем ИКП при Интернационале, пробыл там всего несколько месяцев и 20 января 1929 г. послал в ЦК своей партии поистине пророческое письмо. Это письмо — под нажимом ИККИ — стоило ему исключения из партии. Вот отрывки из письма Таски: «5. Все упирается в Сталина. ИККИ не существует. ЦК ВКП(б) не существует. Сталин — «учитель и хозяин», который решает все. Находится ли он на высоте подобной ситуации? В состоянии ли он нести такую ужасающую ответственность? Мой ответ предельно ясен: Сталин неизмеримо ниже ее. Перечитайте всю его продукцию: вы не найдете ни одной собственной идеи. Он без зазрения совести пережевывает идеи, украденные у других, и преподносит их нам в этой своей схематической форме, создавая иллюзию силы мысли, которой нет. Идеи для него — это пешки, которые он двигает, чтобы выигрывать одну партию за другой». И дальше: «Сталин — плагиатор, потому что не может им не быть, потому что в интеллектуальном плане он посредственен и бесплоден, и потому, что он втайне завидует интеллектуальному превосходству Троцкого, Бухарина и других, чего он им простить не в состоянии. Он пользуется их идеями от раза к разу, от случая к случаю, в зависимости от обстоятельств. А потом, присвоив себе эти идеи, переходит в атаку против обворованных, ибо для него важны не принципы, а монополия на власть. Благодаря такой политике и таким методам Сталин в России — это знаменосец контрреволюции, человек, уничтожающий — пока у него есть свобода рук — дух и завоевания Октябрьской революции». И финал, поразительный, если помнить дату: 20 января 1929 г.: «Я считаю самым большим несчастьем, какое могло случиться в Советской России после смерти Ленина, — то, что вся власть сосредоточилась в руках Сталина. Русская партия и все мы дорого заплатим за то, что не посчитались с точными указаниями Ленина о нем. Сегодня Сталин зажал в кулак не только русскую партию, но весь Интернационал. И вопиющая диспропорция между такой властью и качествами, необходимыми, чтобы осуществлять ее, вызовет серию конвульсий, которые могут стать роковыми для Революции» (5).

Это письмо Таски было написано через несколько месяцев после того, как в сентябре 1928 г., вопреки всему, что происходило в мире, вопреки простому здравому смыслу, было сказано, что тактическая линия компартий определяется, перспективы пролетарской революции поставлены непосредственно в порядок дня. А за месяц до отъезда Таски из Москвы на расширенном пленуме ИККИ Сталин обрушился на Эмбер-Дро и на Таску с политическими и личными нападками, невероятно грубыми даже для него.

Должно пройти тридцать лет, ровно тридцать, пока Тольятти напишет: «Самой серьезной ошибкой было, по моему мнению, определение социал-демократии как социал-фашизма; ошибочными были и вытекавшие отсюда политические последствия» (9). После X пленума Тольятти едет в Париж, где находится заграничный центр ИКП, и почти все поддерживают эту чудовищную формулу. Почему? Неужели все в это поверили?

Но мы сказали: почти все. Есть прекрасная книга Альфонсо Леонетти, озаглавленная «Коммунист». Леонетти — один из тех, кто вошел в историю ИКП в числе трех. Двое других — Пьетро Трессо и Паоло Раваццоли. В своей книге Леонетти пишет: «Быть в оппозиции нелегко и неудобно. Все зависит от уровня демократии в партии, в государстве, в самом обществе. Грамши — опять Грамши — в своих «Тюремных тетрадях» говорил о «черном парламенте», который формируется везде, где нет «парламента», то есть нет возможности противопоставлений и альтернатив. И именно этих возможностей не было в те страшные годы. Еще в 1927 г. Троцкий говорил на VIII пленуме Исполнительного комитета Интернационала, что главная опасность заключается во внутреннем режиме партии. И если Троцкий, естественно, говорил о русской большевистской партии, бесспорно, что такой режим устанавливался теперь и в других секциях Интернационала, целиком подчинявшихся диктату сталинского аппарата» (10).

Весь этот ужас — иначе не назовешь — с теорией социал-фашизма вызвал потрясение у многих, и не только в Италии; но мы ограничиваемся несколькими именами: Террачини, Равера, Таска. Таска написал в ИККИ, что именно бином социал-демократия — фашизм привел итальянскую партию к серьезнейшим ошибкам.

Вернемся к Грамши. Мы помним, как резко он спорил с Серрати, знаем, как обвинял социалистов в том, что они являются левым крылом буржуазии. Но никогда не связывал их с фашизмом. Теперь об одном важном эпизоде. Один из его братьев, Дженнаро Грамши, не коммунист, жил во Франции. «Внешний центр» разыскал его и просил поехать в Италию, проинформировать Антонио о «svolta» (повороте) и об исключении из партии Бордиги и троих. Дженнаро сообщил пославшим его, будто «Антонио одобряет самые суровые меры». Так и принято было считать. Но в 1966 г. Джузеппе Фиори, весьма серьезный историк, встретился с Дженнаро и услышал диаметрально противоположную версию. «Я сказал брату то, что должен был сказать. Он был потрясен. Он разделял линию Леонетти, Трессо и Равацолли, осуждал их исключение, отвергал линию Коминтерна, с которой, по его мнению, слишком быстро согласились» (11). На вопрос Фиори, зачем же он солгал «внешнему центру», ответ был: «Я боялся, что Антонио Грамши тоже смогут обвинить в оппортунизме и исключить из партии».

Итак, удобный стереотип перечеркнут, и начинается война авторитетов: историков и политиков. Лонго безоговорочно защищает Тольятти, говорит, что помнит весь эпизод: Грамши будто бы сказал брату, что вообще не хочет говорить о политике. Затем Лонго утверждает, что партия никогда-никогда-никогда не покидала товарищей, что в защиту Грамши велась международная кампания в печати (это правда; добавим лишь, что кампанию вела вся европейская левая), что Грамши выбирали во все почетные президиумы.

Но приведем никак не менее весомое и авторитетное заявление Умберто Террачини в предисловии к одной книге, вышедшей в 1980 г.: «Начиная с 1930 по 1945 год — надо все же хоть один раз без перифраз сказать эту горькую правду — фактически был приказ молчать о нем, за исключением ритуальных слов и в соответствующие годовщины» (12, р. 10).

Начиная с тридцатого года... Все ясно? Если мало того, что пишет Террачини, вот свидетельство «самого любимого президента Республики» Сандро Пертини. Он одно время сидел в той же тюрьме, где и Грамши, подружился с ним — и был потрясен тем, что, за исключением немногих, коммунисты-заключенные относились к Грамши не только несправедливо, но мелко, злобно. Его обвиняли в «привилегиях»: ему дали письменные принадлежности! Как подумать, что могли не быть написаны бессмертные «Тюремные тетради». Еще «привилегия»: он жил один в камере. Тромбетти, так полюбивший его, поселился с ним, чтобы помогать, когда Грамши однажды упал и не смог встать. Или: почему Грамши, получив из дома посылочку на Пасху, пригласил «каких-то анархистов». И так далее.

Это мелкие бытовые подлости, а политические? Хватало. Грамши во время прогулок по двору начал было вести с товарищами беседы — лекции, старался объяснить свою точку зрения, помочь понять происходившее. Но многие оказывались догматически тупыми, предвзятыми. На него написали несколько доносов во «внешний» центр в Париж. Наиболее подготовленный из тех, кто писал, — Бруно Тозин — был партийным работником, вел протоколы во время исключения из партии троих. Он сообщил в Париж о реакции Грамши: разные тюремные новости и слухи распространяются быстро. Тот же Террачини, всегда прямой, пишет Тольятти с просьбой объяснить, что там такое произошло, какие у Грамши разногласия с ИКП? Ответа он не получил, но Сприано находит в партийном архиве письмо Террачини с пометой Тольятти: «В архив». В архив попадают другие отклики коммунистов, находившихся в той же тюрьме в тот же период. Поведение тех, кто травил Грамши, названо там отвратительным. Что нужды. В архив!

Были слухи, что Грамши исключен из партии. Сприано пишет, что ни «внешний», ни «внутренний» центры ИКП и в мыслях такого не имели, что формально он никогда не был исключен. Сприано отлично умел освещать факт одновременно в разных аспектах, и все кажется правдоподобным. И однако чего стоит хотя бы сборник «Грамши виво», да и многие другие свидетельства. Вот отдельные фразы, которые представляют красноречивый фон: «... говорят, что отныне Грамши потерян для партии, товарищи отдаляют его от своей среды, ему не доверяют... »; «... Грамши занял позицию социал-демократа, но мы совершенно несогласны»; «конечно, в камерах чаще всего мы говорили об оппортунизме, не то чтобы специально о Грамши, а о политическом оппортунизме... »; «... Мы, конечно, говорили об «антипартийной позиции», но скорее для оживления спора... »; «... да, мы говорили об «уклоне», об «идеологическом предательстве», но коммунистическая партия состоит не из ангелов, а из живых людей... »; «... Грамши сам порвал отношения с нами... »; «... мы тогда еще не знали об изменении линии... ».

Это переплетение ограниченности, злобы, лицемерия просто убивает. Специфическая логика Коминтерна. Вспомним пророческое письмо Таски о Сталине, о его посредственности и бесплодии. Там еще говорилось, что Сталин преподносит миру свои аксиомы «в этой своей схематической форме, создавая иллюзию мысли, которой нет». К великому горю приходится признать, что Пальмиро Тольятти, блестяще образованный, человек большой культуры, на протяжении долгих лет после того, как в октябре 1926 г. сделал выбор, стал не только одним из руководителей Интернационала, но чем-то вроде приближенного интеллектуала, очень удобного Сталину. Отдавал ли себе в этом отчет сам Тольятти?

Да, ключевое слово на протяжении всего тюремного заключения Грамши в тюрьме — одиночество. В одном из самых трагических писем к Татьяне (от 27 февраля 1933 г.; после этого письма ей оставалось жить четыре года), Грамши пишет о том, кем он осужден, кроме трибунала Муссолини. Если вдуматься в смысл этого письма, становится страшно. Он называет осудивших его людей «condannotari», что можно перевести лишь двумя словами — «вынесшие приговор», сам берет это слово в кавычки и подчеркивает. Цитирую: «Осудившие меня — очень обширный организм, и Особый Трибунал всего лишь формально легализовал акт осуждения. Должен сказать, что среди этих «конданнотари» была также Юлька, надеюсь, нет, уверен — бессознательно. И целый ряд других лиц, менее бессознательных. Во всяком случае, таково мое совершенно твердое убеждение. Потому что это единственное, что может объяснить серию последовавших и соответствующих один другому фактов» (13).

Кто имеется в виду, кто может находиться в ряду «других лиц, менее бессознательных»? Это написано в тюрьме, поэтому так зашифровано, и все же мы не можем не задаваться вопросом: кто? Ясно, что фашисты отпадают, так как они-то и арестовали, и судили. И сопоставим это письмо Татьяне с «Автобиографическими заметками», также герметически зашифрованными. Напоминаю слова: «по неумелости, по небрежности или даже по злой воле». Можно было бы сопоставить все это также с документом, вошедшим в историю ИКП как «странное письмо», которое Руджеро Гриеко еще до суда прислал из Москвы (адрес: отель «Люкс», откуда позднее будут каждую ночь уводить арестованных), адресованное Грамши, Террачини и Скоччимарро. До третьего адресата письмо не дошло, Террачини реагировал спокойно, но Грамши его следователь сказал: «Кто-то из ваших друзей хочет, чтобы вы подольше оставались здесь». И эта мысль мучила Грамши, как кошмар. Он писал об этом жене, Татьяне, возвращался к вопросу о «странном письме» через много лет, он повторял одно и то же: письмо написано нарочно. По легкомыслию Гриеко, по чьей-нибудь подсказке? Никто ничего не знает.

Конечно, никто не знает, существует ли «второй план» в истории Антонио Грамши. Но весь мир знает о бесчисленном множестве самых разнообразных, самых ухищренных способов расправляться с неугодными лицами. «Ширится зло, полон мерзости мир», — говорила Провидица в бессмертном эпосе Старшей Эдды. Да к тому же, конечно, не нам удивляться.

Прошло столько лет. Периодически, вне зависимости от каких-либо дат, итальянская печать вновь и вновь обращается к проблеме Грамши — Тольятти. И шире — к теме Коминтерна. Историки настойчиво и справедливо требуют, чтобы им наконец открыли наши архивы. Польская партия, похоже, этого добилась. Во всяком случае, итальянцы в июле 1990 г. были крайне возбуждены, поскольку есть документальное подтверждение того, что Тольятти подписал документ о роспуске польской коммунистической партии. Долгое время считалось, что он не мог ничего подобного подписать, так как в тот период находился во Франции, потом в Испании.

Известный политолог Ренато Мьели в 1964 г. опубликовал книгу «Тольятти 1937», снабженную обширным справочным материалом. Мьели писал, что лишь трое из руководителей ИКП могли знать все обстоятельства дела: Тольятти, Джузеппе Берти и Руджеро Гриеко. Из них только Берти (у которого сложились плохие отношения с Тольятти) кое-что рассказал нескольким историкам (Сприано, Боффе, Джордже Бокке), пообещав в будущем рассказать еще больше. «Тольятти, который обо всем этом знал больше всех, не только замкнулся в полнейшем упорном молчании, но сделал все возможное, чтобы уничтожить все следы своего соучастия» (14).

По словам газеты «Унита», в 1961 г. сам Тольятти говорил, что в отношении польской партии «совершена «трагическая ошибка», но о своей роли — ни полслова. В собрании сочинений Тольятти не удалось найти слов о трагической ошибке, да и не к чему разыскивать: слишком много их было, трагических ошибок... Зато теперь, когда подписанный документ налицо, (и этот миф об участии Тольятти ничем нельзя подтвердить), некоторые историки-коммунисты перешли в контратаку.

Историк и политолог Альдо Агости, будучи не в состоянии опровергнуть факт, всячески выгораживает Тольятти. Но Агости тоже ставит очень серьезный вопрос: о допуске в архивы. Он пишет, что в прошлом было заключено соглашение о том, что ни одна коммунистическая партия не имеет права знакомиться с советскими архивами, касающимися партий других стран. Итальянцы много раз ставили вопрос об отмене этого соглашения, но тщетно. Агости лично участвовал в таких бесплодных паломничествах.

В 1989 г. в Италии я была свидетельницей и участницей горячих споров вокруг всего этого клубка проблем. Возник и конкретный повод для таких споров: найдены около семидесяти писем Татьяны к Пьеро Сраффе. В интервью историка, члена ЦК ИКП Валентине Джерратано я прочла чудовищную фразу: Татьяна пользовалась доверием партии до известного предела, потому что не была коммунисткой. Татьяна одиннадцать лет жизни отдала Антонио Грамши. Она спасла «Тюремные тетради». Уже упоминавшийся Густаво Тромбетти, который прожил в камере № 1 в тюрьме Тури ди Бари 9 месяцев, каким-то чудом утаил от надсмотрщиков бесценные «Тюремные тетради», когда Грамши должны были перевести из тюрьмы в клинику в Формии.

Не знаю, как объяснить эту загадку, но Грамши рассказал Тромбетти, в искренности и преданности которого невозможно усомниться, совершенно другую версию обо всех обстоятельствах, предшествовавших его аресту. Как мы помним, считается, что он хотел встретиться с Эмбер-Дро, чтобы довести до конца историю с октябрьскими письмами (Грамши — Тольятти), но вернулся в Рим по совету полицейского комиссара, чтобы не навести полицию на след товарищей, собравшихся в лесной сторожке вблизи Генуи. Но Тромбетти рассказывает другое. Цитируем: «... он несколько раз говорил мне об обстоятельствах своего ареста. Грамши никогда не мог ясно понять происшествия тех дней. Более того, он говорил, что, если выйдет из тюрьмы, то потребует от партии разъяснений, кто несет ответственность. Ответственность в том смысле, было ли сделано все возможное или было проявлено легкомыслие в критический момент покушения на Муссолини в Болонье».

И дальше: «Он так рассказывал мне историю тех дней. Он приехал в Милан в тот день, когда произошло покушение в Болонье, на вокзале встретил Эстер Каппони (прекрасный товарищ из Болоньи, я ее хорошо знал, теперь она умерла), и она посоветовала ему вернуться в Рим, так как после покушения на Муссолини положение угрожало крайне обостриться и партия (партия! — Ц. К. ) считала, что в Риме ему будет безопасней». Затем Тромбетти повторяет известные нам вещи насчет полицейского, который тоже посоветовал Грамши вернуться в Рим. И наконец: «Грамши вернулся в Рим и через несколько часов был арестован; поэтому он считал, что партия, или тот, кто принял решение заставить его вернуться в Рим, действовала в этот момент — как минимум — легкомысленно. В самом деле, он поехал в Милан, чтобы экспатриироваться. Следовательно, в Милане он должен был найти способ осуществить это или же место, где он мог бы скрыться до подходящего момента. Ясно, что из-за своей внешности Грамши не мог путешествовать по Италии, не будучи узнанным. Поэтому, думаю, была совершена ошибка, может быть, не партией как таковой, а теми товарищами, которым было дано такое поручение» (1, р. 235).

Невозможно сказать, вполне ли точно запомнил рассказы Грамши Густаво Тромбетти. Одна ошибка очевидна: Грамши был арестован не через несколько часов, а через несколько дней. Но история с планом тайного выезда Грамши за границу, если она точна (а уж тут Тромбетти ошибиться никак не мог), бросает новый и зловещий свет на обстоятельства ареста. Слишком много загадок. Камилла Равера пишет Тольятти об аресте Антонио с огромной болью, в ее искренности усомниться невозможно. Гриеко сообщил об этом очень сухо, подчеркивая, что Грамши сам не давал возможности охранять его. И это письмо Гриеко производит смутное, не очень приятное впечатление, тем более, что именно Гриеко — автор «странного письма», мучившего Грамши до самой смерти.

«Странностей» тоже было слишком много, мы перечислили лишь те, что представляются особенно значительными. Очень важным мне кажется длинное интервью, которое Террачини дал историку-социалисту Джузеппе Тамбуррано. Это интервью Тамбуррано включил в свою книгу «Антонио Грамши». Приведем лишь некоторые вопросы и ответы, частично в изложении, частично в переводе. Террачини — идеальный свидетель, поскольку он был и участником, и жертвой, и одним из главных персонажей всей этой трагической эпопеи. Мы уже писали о его исключительных интеллектуальных и моральных качествах. Террачини пережил всех остальных из главных персонажей этой трагедии.

Первое издание книги Тамбуррано вышло в 1963 г. Еще был жив Тольятти, который написал разгромную рецензию. Второе издание — в 1977 г. В предисловии Тамбуррано сообщает, что ничего, кроме стилистических мелочей, не изменил. А дальше: «При жизни Тольятти в ИКП существовали почти как догмы два положения. Первое: партия, под руководством Грамши и Тольятти, не совершала ошибок и показала другим политическим силам правильный путь борьбы против фашизма. Второе: теории Грамши являются оригинальным применением для Италии марксизма-ленинизма» (15, р. 7).

Мы не касаемся здесь теоретических дискуссий, в частности, концепции самого Тамбуррано. Он — социалист; по его убеждению, идеи Грамши надо анализировать совершенно вне зависимости от истории ИКП. Надо, считает он, исходить из того, что фактически Грамши начал отходить от партии после октября 1926 г., и этот отход прогрессировал после ареста. Тамбуррано, как и многие другие, видит во всей этой трагической эпопее слишком много тайн. Цитируем то, что Тамбуррано пишет об отношениях Грамши с ИКП: «Остается фактом, что руководители партии никогда не искали контактов с ним. Остается фактом, что коммунисты в тюрьме Тури «исключают» его. Остается фактом, что Грамши замыкается в себе и защищает свои маленькие привилегии позволяющие ему выжить и работать. Если партийный центр формально не рвет с ним, то сам Грамши «рвет», или прерывает, отношения, настолько, что не намеревается вернуться к схваткам после того, как выйдет из тюрьмы».

Утверждение Тамбуррано — не плод его фантазии; такое намерение Грамши документально доказано. И вполне точно Тамбуррано пишет: «Вот в чем смысл его решения работать fur ewig... *. Он хотел предложить в борьбе за социализм размышления, «независимые» от сиюминутной политики и от партии, которая действовала в соответствии с московской оптикой, совершенно оторванной от итальянской реальности и вообще от реальности Запада. Наибольшая несправедливость, которую можно совершить по отношению к Грамши, — читать его тексты, сопоставляя их с политикой ИКП. Отход от партии позволил ему создать гениальную, дальновидную теорию. Теперь, пройдя долгий путь, полный ошибок, ИКП достигла Грамши. Она может даже «превзойти» его и избрать новый путь, совершая новые ошибки. Он посеял драгоценные семена, а плоды не обязательно созреют в коммунистическом саду» (15, р. 21).

Обращаемся наконец к интервью. Террачини: «Дискуссии внутри партии практически прекратились после того, как VI конгресс Коммунистического Интернационала осуществил svolta (июль — август 1928 г. ). Тольятти, при всей оригинальности своего мышления, всегда был чрезвычайно податлив и испытывал сильное влияние Интернационала. Он не был товарищем, который, придя к определенному убеждению, мог бы твердо его отстаивать. В самом деле, он был готов не то чтобы уступать, но присоединяться к решениям или установкам Интернационала». Затем Террачини сказал, что итальянская партия, «в отличие от предреволюционной русской партии, рассматривала своих арестованных членов, какую бы роль они раньше ни играли, как вышедших из игры, как бы зачеркнутых».

* Навечно (нем. )

Тамбуррано высказал предположение, что, не будь Грамши и Террачини в тюрьме, троих не исключили бы из партии, поскольку они проголосовали бы против исключения. Террачини: «Конечно... Но мнения Грамши и мое не принимались в расчет, поскольку мы были всего лишь памятными именами, а не активными борцами. Сегодня это может вызвать изумление, особенно, когда речь идет о Грамши, но тогда это соответствовало логике вещей. Если бы партия тогда уже видела в Грамши и в его учении фундамент всей своей деятельности, попытались бы организовать его бегство из тюрьмы. Это было, конечно, трудно, но не невозможно. Надо было все продумать, сделать попытку. В действительности не сделали ничего. И по отношению к Грамши применили тот же принцип: на имени арестованного товарища ставится крест».

О переписке в октябре 1926 г. Тамбуррано сказал: «Можно предположить, что Тольятти, зная, что Грамши против его политики, совершенно не был заинтересован в контактах с ним». Террачини: «Я могу тебе только сказать, что мнение товарища, не входящего больше в руководящие органы, потому что находится в тюрьме, не оказывало влияния на политические решения партии».

Затем, разумеется, подробно говорили о «странном письме». Все сходятся на том, что оно загадочно и, конечно, связывают его с конфликтом Грамши — Тольятти в октябре 1926 г. Тамбуррано упоминает о статье, появившейся в то время в парижском издании «Стато Операйо» (его печатали на папиросной бумаге, чтобы легче было нелегально провозить в Италию — Ц. К. ). В этой статье была фраза: «Также и в наших рядах борьба против оппортунизма должна принять такую же остроту, как в других партиях». Террачини сделал одно важное замечание, а именно: Тольятти не сразу сделал свой выбор. «После того, как его включили в Президиум Интернационала, он стал ответственным за крайне суровые решения, касавшиеся руководителей других партий, поддавшись политическому шантажу советских товарищей».

Это интервью с Террачини было включено в первое издание книги Тамбуррано в 1963 г., при жизни Тольятти. А теперь обратимся к тексту 1980 г. — к предисловию Террачини к книге Лаураны Дайоло: «Грамши, побежденный человек». Согласно Террачини, Антонио Грамши отталкивался от Маркса, Энгельса, Лабриолы и Ленина и всех их понимал лучше и глубже, чем понимали другие. Другие же — пленники упрощений и догм. «Скромный, каким он был, Грамши не собирался формулировать новую, оригинальную доктрину революционного движения. Лишь позднее, когда его законная интеллектуальная гордость была оскорблена самонадеянным невежеством тех, кто из-за его отказа от некоторых банальных определений стратегии и тактики изгнал его из партии, он в сжатой форме показал, насколько существенна переработка марксизма; к пониманию этого он пришел во время мучительных лет горчайшего поражения пролетарского итальянского движения и своего жестокого тюремного заключения. Я имею в виду эпиграф к первой из 20 «Тюремных Тетрадей»: «fur ewig». (12, p. 9).

Надо заканчивать эту печальную статью. Так много можно было бы еще сказать нужного и интересного — о Тольятти, об истории ИКП. Но это другая тема. Я смотрю на прекрасное лицо Грамши. Многие знавшие его люди писали, что в его взгляде было нечто магнетическое; горб, так его травмировавший, словно исчезал, а оставалась голова, прекрасные глаза, лоб, копна черных волос, оставалось удивительное обаяние.

На полке стоит фотография Грамши. За ней — стенографический отчет конгресса в Ливорно, «Грамши виво», много книг, написанных им или о нем, «Тюремные тетради», «Письма из тюрьмы». Вероятно, больше не стоит ничего говорить. Просто повторим: fur ewig.

1. Gramsci Vivo nelle testimonianze dei suoi contemporanei. A cura di Mimma Paulesu Quercioli. Milano, 1977.

2. Resoconto stenografico del XVII Congresso Nazionale del Partito Socialista Italiano. Roma, 1962, p. 386.

3. Тольятти Пальмиро. Избранные статьи и речи. М., 1965, с. 36—41.

4. Spriano Paolo. Storia del Partito comunista italiano. I. Torino, 1967.

5. Istituto Giangiacomo Feltrinelli. ANNALI anno ottavo 1966. Milano, 1966, p. 258.

6. "Rinascita", Roma, 30 maggio 1964.

7. Gramsci Antonio. Quaderni del carcere III. Note autoboigrafiche. Torino, 1975, p. 1762—1974.

8. "Mercurio" (La Repubblica), Roma, 7 luglio 1990.

9. Togliatti Palmiro. Opere 6. Roma, 1984, p. 396.

10. Leonetti Alfonso. Un comunista 1895/1930. Milano, 1977, p. 176.

11. Fiori Giuseppe. La vita di Antonio Gramsci. Bari, 1966, p. 91.

12. Lajolo Laurana. Gramsci un uomo sconfitto. Milano, 1980, p. 10.

13. Gramsci Antonio. Lettere del carcere. Torino, 1965, p. 754—755.

14. Midi Renato. Togliatti 1937. Milano, 1988, p. 9.

15. Tamburrano Giuseppe. Antonio Gramsci. Milano, 1963.

Антонио Грамши

ИЗ «ТЮРЕМНЫХ ТЕТРАДЕЙ»

Создавать новую культуру означает не только делать в одиночку «оригинальные» открытия; оно означает также — и это особенно важно — критическое распространение уже открытых истин, их, так сказать, «социализацию» и тем самым превращение в основу практической деятельности, в элемент координации, деятельности людей, в элемент их духовного и нравственного уклада. Масса людей, приведенная к единому и последовательному образу осмысления реальной действительности, — это «философский» факт, куда более значительный и «оригинальный»; чем открытие каким-нибудь философским «гением» новой истины, остающийся достоянием узких групп интеллигенции.

Процесс исторического развития есть единство во времени, благодаря которому настоящее содержит в себе все прошедшее, а то, что было «существенного» в прошедшем, осуществляется в настоящее содержит в себе все прошедшее, а то, что было «существенного» в прошедшем, осуществляется в настоящем без каких-либо остатков «непознаваемого», которое якобы и является истинной «сущностью». То, что было при этом «потеряно», то есть не передалось диалектически в историческом процессе, было само по себе незначительно, было как бы случайным «шлаком», хроникой, а не историей, поверхностным и, в конце концов, непринимаемым во внимание эпизодом.

Политика представляет собой постоянную деятельность и порождает постоянно существующие организации именно постольку, поскольку она отождествляется с экономикой. Но она также и отличается от экономики, и поэтому можно отдельно говорить об экономике и политике и можно говорить о «политической страсти» как о непосредственном импульсе к действию, которое, рождаясь на «органической и постоянной» почве экономической жизни, превосходит ее, вводя в игру такие чувства и устремления, в накаленной атмосфере которых самый расчет человеческой жизни подчиняется законам, которые отличаются от законов, обеспечивающих выгоду индивидууму и т. д.

Бесспорно, что предвидеть означает лишь правильно видеть настоящее и прошлое как находящиеся в движении; правильно видеть означает точно определять основные и постоянно существующие элементы процесса. Но абсурдно думать о чисто «объективном» предвидении. У того, кто выступает с предвидением, в действительности есть определенная «программа», победы которой он желает, и предвидение является именно элементом такой победы. Это не означает, что предвидение всегда должно быть произвольным и необоснованным или совершенно тенденциозным.

Вследствие чрезвычайно широкого распространения детерминистской и механической концепции истории (то есть концепции здравого смысла, связанной с пассивностью широких народных масс) любой индивидуум, видя, что, несмотря на его бездействие, постоянно что-то происходит, склоняется к мысли, что именно вне зависимости от отдельных индивидуумов существует нечто фантасмагорическое, существует абстракция коллективного организма, своего рода самостоятельное божество, которое не мыслит какой-то конкретной головой и тем не менее все же мыслит, которое не передвигается с помощью определенных человеческих ног и тем не менее все же передвигается и т. д.

Для коллективных организмов вопросом жизни является не пассивное и косвенное согласие управляемых, а согласие активное и прямое и, следовательно, участие в их деятельности отдельных индивидуумов, даже если это вызовет видимость разложения и беспорядка. Коллективное сознание и, следовательно, жизнедеятельный коллективный организм образуется только после того, как масса пришла к объединению через разногласия отдельных индивидуумов, так что нельзя сказать, что «молчание» означает отсутствие массы.

Оркестр, занятый настройкой, которую каждый инструмент осуществляет самостоятельно, создает впечатление самой ужасной какофонии; однако эта настройка является условием того, чтобы оркестр действовал как единый «инструмент».