Сайт портала PolitHelp ПОЛНОТЕКСТОВОЙ АРХИВ ЖУРНАЛА "ПОЛИС" Ссылка на основной сайт, ссылка на форум сайта

СОЗДАНИЕ ОДНОПАРТИЙНОГО ГОСУДАРСТВА В СОВЕТСКОЙ РОССИИ (1917-1918 гг. )

Ричард Пайпс

Издательство и СП «Феникс» «Прогресс» знакомят в 1990—1992 гг. советского читателя с серией сборников «Минувшее», которая выпускается парижским издательством «Atheneum». Ряд материалов альманаха «Минувшее», весьма разнообразных по темам и по жанрам, посвящен политической истории нашего отечества в XX в. Один из таких материалов, содержащийся в третьей и четвертой книгах альманаха, — работа авторитетного на Западе советолога Ричарда Пайпса о складывании однопартийной системы в СССР. Мы публикуем с небольшими сокращениями первую часть этой работы, являющейся главой из подготовленной Р. Пайпсом монографической «Истории русской революции».

26 октября 1917 г. большевики не столько захватили власть в России, сколько заявили на нее свои права. В тот день они вырвали от гудящего съезда Советов, незаконно ими созданного и заполненного своими сторонниками, только ограниченную и временную власть: право сформировать еще одно Временное правительство. Подотчетное Центральному Исполнительному Комитету съезда Советов, правительство это должно было исчезнуть после созыва Учредительного собрания, намеченного на следующий месяц. Для осуществления их претензий большевикам еще предстояла длительная борьба: лишь после трех лет гражданской войны и внешней интервенции они смогли утвердить свое господство над страной. Однако шаткость собственного положения не помешала им сразу же приступить к закладке основ однопартийной диктатуры — режима, которого еще не знала история.

В день переворота перед Лениным открывались три пути: превратить партию в орган государственного управления; растворить ее в аппарате власти; наконец, сохранить партию и управляющую структуру раздельными и руководить страной, либо оставаясь вне государственной структуры, либо пронизав ее на уровне исполнительной власти общим для обеих кадровым составом (1, р. 140). По причинам, которые будут разобраны далее, Ленин отверг первую и вторую из указанных возможностей. Недолгое время колебался он между двумя вариантами остававшегося ему пути, поначалу склоняясь к первому из них. Известно, что Ленин не хотел войти в состав правительства, предпочитая управлять в качестве лидера большевистской партии. Однако ему пришлось оставить эту идею по настоянию собственных соратников, увидевших в ней попытку избежать ответственности за последствия октябрьского переворота, которому многие из них противились (2, с. 266). В результате в политической системе, возникшей в момент государственного переворота, партия и структура государственного управления сохранили свои индивидуальные черты, но одновременно переплелись на уровне исполнительной власти — не организационно, а своим персональным составом. Это взаимопроникновение в первую очередь бросается в глаза в составе правительства (Совета Народных Комиссаров, или Совнаркома), где партийные лидеры приняли на себя все министерские посты. При таком устройстве власти большевики в качестве партийных функционеров выносили решения, а в качестве руководителей государственного аппарата — предписывали их проведение в жизнь. Точное исполнение этих решений обеспечивала тайная полиция, находившаяся под непосредственным контролем партии.

Таково происхождение однопартийного государства — режима, который со временем произвел на свет многочисленное потомство в виде «левых» и «правых» однопартийных диктатур в Европе и во всем мире, сделавшись главным противником парламентской демократии. Его отличительная черта — концентрация исполнительной и законодательной власти вместе с правом производить все назначения в законодательной, исполнительной и судебной областях — в руках частной организации: «правящей партии», которая действует с помощью ничем не ограниченного полицейского террора. Учитывая, что большевики вскоре уничтожили всех своих политических противников, само название «партия» плохо подходит для описания их организации. Слово «партия» происходит от латинского pars, или «часть», что по определению не может быть единственным, так же как не может быть тождественным целому. Таким образом, уже в самом термине «однопартийное государство» заключено внутреннее противоречие (3). Более подходящим определением здесь было бы «двусоставное государство» — термин, введенный позже для описания сходного режима, установленного в Германии Гитлером (4).

Такая система правления, несовершенная и реализованная лишь частично, встречается в истории только однажды. Это — якобинская диктатура в революционной Франции, с которой большевики явно копировали свою власть. Во Франции было несколько сотен якобинских клубов. Строго говоря, они не составляли политической партии, но приобрели множество ее черт, еще до того, как пришли к власти в 1793 г. Проявлялось это в том, что членство в якобинских клубах находилось под жестким контролем, требовало принятия программы и голосования единым блоком, и в том, что парижская организация играла роль руководящего национального центра. С осени 1793-го вплоть до термидорианского переворота годом позже якобинские клубы, не будучи формально связаны с властью, превратились в настоящих хозяев государства, монополизировав все исполнительные должности и присвоив себе право налагать вето на правительственные мероприятия (5).

Останься якобинцы у власти более длительное время, они прекрасно могли бы создать однопартийный режим в его завершенной форме. Разработанная ими система правления послужила для большевиков моделью, и, опираясь на русские самодержавные традиции и обычаи, они быстро довели эту модель до совершенства.

Большевики не чувствовали необходимости разрабатывать теоретические основы государства, которое они хотели вырастить из «диктатуры пролетариата», поскольку верили, что, однажды начавшись, революция охватит весь мир и уничтожит любые национальные формы правления. Таким образом, практика (теории они никогда не продумывали) однопартийной системы, хотя и родилась спонтанно, как временная мера, оказалась самым долговечным и наиболее важным из их достижений.

Ленин не сомневался в том, что ему придется сконцентрировать в своих руках неограниченную власть, но вынужден был сделать допущение, что коммунисты овладели ею во имя «демократии советов». Следует напомнить, что большевики осуществили государственный переворот не в собственных интересах — ни в одной из прокламаций, выпущенных Военно-Революционным Комитетом, не значилось их имя, — но в интересах советов. Их лозунг был «Вся власть Советам». Состоящий из большевиков Совет Народных Комиссаров, который заменил Временное правительство в качестве высшего исполнительного органа страны, также называл себя «временным». Его правление завершалось созывом Учредительного собрания в конце ноября 1917 г. До тех пор Совнарком был подотчетен съезду Советов и его Центральному Исполнительному Комитету. Иллюзию временности и подотчетности большевистского правительства приходилось поддерживать в продолжение некоторого времени, поскольку страна не потерпела бы претензий одной партии на монополию власти. /... /

Такова была политическая реальность, с которой Ленину приходилось иметь дело в продолжение недель и месяцев, последовавших за переворотом. Она вынуждала его по-прежнему скрываться за фасадом «власти Советов» в то самое время, как он старательно отстраивал диктатуру собственной партии. Стремление подавляющего большинства России к социализму и демократии заставляло Ленина, стягивая все нити управления в руках своей партии, — в то же время сохранять государственную структуру с ее номинальным носителем верховной власти — Советами.

Однако, хотя общественные настроения и вынуждали его идти на обман, у Ленина были серьезные мотивы предпочесть такую систему правления, при которой он мог осуществлять власть через партию, а не через государственную структуру. Именно из-за них отверг он первый и второй из представившихся ему путей строительства государства. Одной из причин была нехватка большевистских кадров. Управление Россией и в нормальных условиях требовало сотен тысяч функционеров государственного и частного сектора, обладавших специальными знаниями. Во много раз больше людей нужно было для того, чтобы руководить страной, где все формы самоуправления были уничтожены, а большая часть промышленных предприятий национализирована. В 1917—1918 гг. большевистская партия была слишком малочисленна, чтобы справиться с такой задачей, тем паче что лишь очень немногие из ее членов, в большинстве своем долгие годы занимавшихся профессиональной революционной деятельностью, обладали опытом работы в промышленности, управленческом аппарате, коммунальной службе или иных областях. Таким образом, у молодого правительства не было иного выхода, как полностью опереться на старый бюрократический аппарат и «буржуазных специалистов» и не столько непосредственно управлять жизнью страны, сколько ограничиться контролированием тех, кто это делал. Осуществить это помогла практика, которая и дала плоть однопартийному государству. Соперничая с французскими якобинцами, большевики постепенно и незаметно проводили своих людей на командные посты во всех организациях и учреждениях без исключения — людей, преданность и послушание которых были отданы не государству, но партии. Нужда в надежных исполнителях была столь велика, что партии пришлось расширять свой состав быстрее, чем этого хотели ее лидеры. При этом в нее вступали люди, делавшие такой шаг исключительно из соображений личной выгоды и без каких-либо идеологических побуждений. Однако такой процесс, хотя и выхолащивал партию, по крайней мере разрешал сиюминутную задачу управления страной.

Наконец, доводом в пользу сохранения независимости партии от государства было и то, что подобная практика защищала коммунистов от внутреннего недовольства и критики со стороны иностранцев. Поскольку большевики не собирались уступать власть, даже если бы против них повернулась подавляющая часть народа, им следовало найти для своих сограждан козла отпущения, на которого можно было бы возложить ответственность за все неудачи. Таким козлом отпущения должна была стать государственная бюрократия, каковую всегда можно было объявить виновницей провалов и по-прежнему поддерживать иллюзию непогрешимости большевистской партии. За границей, проводя подрывную деятельность, нарушавшую принятые международные нормы, большевики могли отвергать и действительно отвергали претензии иностранных государств на том основании, что занималось ею не советское правительство, но русская коммунистическая партия — «частная организация». Как мы увидим, Москва регулярно использовала эту уловку в международной политике.

Установление в России однопартийного строя потребовало множества мер, как разрушительных, так и созидательных. К осени 1918 г. этот процесс был в основном завершен на территории Центральной России — единственной, которую большевики в то время контролировали. Впоследствии, по мере распространения своей власти на окраины того, что некогда называлось Российской империей, ленинская партия вводила там устройство и порядки своего государства уже как нечто само собой разумеющееся.

Первой и самой главной задачей большевики считали разрушение сверху донизу всего, что оставалось от самого режима — и царского, и «буржуазного» (демократического): сохранившихся органов самоуправления, политических партий и их печати, армии, судебной системы и института частной собственности — во всех, даже самых малых ее проявлениях. Эта сугубо разрушительная фаза революции, проводимая как реализация Марксовых предначертаний 1871 г. не просто покорить, но «сокрушить» старый порядок, — формально была начата правительственными декретами, но осуществляли ее неуправляемые анархические силы, разбуженные во всем их первобытном неистовстве еще Февральской революцией, а затем поддержанные коммунистами. Большинство современников видело в этой разрушительной деятельности бессмысленный нигилизм, но для правителей она представляла собой необходимую расчистку основания перед постройкой нового политического и социального порядка.

Трудность подобного строительства заключалась в том, что большевикам необходимо было обуздать те самые разрушительные инстинкты толпы, на которые они прежде опирались, и вновь навязать людям дисциплину, от которой те считали себя навсегда избавленными. Это требовало создания особой структуры власти, которая формально напоминала бы фольклорную первоначальную демократию Советов, а по существу представляла собой возврат к абсолютизму Московского царства, усовершенствованному в той мере, в какой это делали возможным современные технология и идеология. Самую срочную свою задачу большевистские руководители видели в том, чтобы освободиться от ответственности перед номинальным высшим органом власти — Советами. Далее им было необходимо избавиться от Учредительного собрания, которое Совнаркому поручили созвать и которое, безусловно, устранило бы его от власти. И наконец, им предстояло подчинить Советы своей собственной воле.

* * *

То, что их партия должна была и де-факто и де-юре являться движущей силой Советского правительства, не вызывало сомнения ни у кого из большевистских лидеров. Ленин лишь выразил словами этот трюизм, когда в 1921 г. на X партсъезде сказал: «Наша партия — правительственная партия, и то постановление, которое вынесет партийный съезд, будет обязательным для всей Республики» (6). Спустя несколько лет Сталин еще яснее выразился о конституционной роли партии, заявив, что «ни один важный политический или организационный вопрос не решается у нас нашими советскими и другими массовыми организациями без руководящих указаний партии» (7).

Однако, несмотря на всю свою признанную власть в обществе, большевики оставались и после 1917 г. тем же, чем были до того, — частной ассоциацией. Ссылки на существование большевистской партии отсутствовали в Советской Конституции как в 1918, так и в 1924 гг. Наиболее раннее упоминание о ней в конституционных документах встречается в так называемой «сталинской конституции» 1936 г., 126-я статья которой объявляет партию «передовым отрядом трудящихся в их борьбе за укрепление и развитие социалистического строя» и «руководящим ядром всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных»

Отсутствие в законодательных актах наиболее важных реалий вполне соответствует русской традиции. Первое и довольно случайное определение царского самодержавия появилось лишь в «Военном регламенте» Петра I — более чем через двести лет после того, как оно стало основным политическим фактором страны. А крепостное право, составлявшее социальную основу Российской империи, и вовсе никогда не получало официального призна-~ния. Вплоть до 1936 г. партия предпочитала скромно изображать себя как некую туманную силу, которая вовсе не правит, но лишь ведет страну своим вдохновляющим примером. Так, партийная программа, принятая в марте 1919-го, определяла роль РКП (б) как «организатора» и «вождя» пролетариата, «разъясняющего» последнему природу классовой борьбы, ни разу при этом не упоминая, что партия также управляет этим самым «пролетариатом», как, впрочем, и всем остальным. Желающий почерпнуть знания о Советской России только из официальных источников того времени обнаружит лишь легкие намеки на партийное участие в повседневной жизни страны, хотя именно это участие и отличало Советский Союз от всех остальных стран планеты.

Таким образом, большевистская партия после захвата власти сохраняла свой частный характер, даже обеспечив себе полное господство в системе политической власти страны. Для всех, кто находился вне партийных рядов, действия большевиков, их решения, их кадровый состав — были абсолютно непроницаемы. 600 000 коммунистов, которые, по словам Каменева, произнесенным в 1919 г., «управляли» Россией «причем... громаднейшей массой некоммунистической» (8), напоминали не столько политическую партию, сколько правящую касту или элитарный орден. Ничто не уходило из-под их контроля, в то время как сама партия не признавала никакого контроля, будучи полностью замкнутой и ответственной лишь перед самой собой. Это создавало ненормальное положение, которое коммунистические теоретики так и не смогли удовлетворительно объяснить (если вообще подобное объяснение возможно), не прибегая к ссылкам на такие метафизические понятия, как «общая воля» Руссо, которая, выражая стремления каждого, в то же время является чем-то отличным от «воли всех».

Партийный состав значительно вырос за три года (1917—1920), в продолжение которых большевики смогли завоевать Россию и поставить своих людей на ответственные посты во всех областях ее жизни, кроме, разве что, сельского хозяйства. В феврале 1917 г. в партии было всего 23600 членов. За следующие два года эта цифра возросла до 250 000. В этот момент большевики провели «чистку» для устранения наиболее оппортунистических элементов, в результате чего к осени 1919-го партийный состав сократился до 150000 человек. Затем быстрый рост партии возобновился: в в марте 1921 г.. в ней состояло уже 730000 членов и кандидатов (9). Большинство новичков присоединилось к большевикам после их победы и только в поисках личной выгоды, которая в России традиционно сопутствовала государственной службе. В годы крайних лишений партийные кадры обеспечивались минимальными жилищными условиями, продуктами и топливом, а также защитой от политической полиции, преследовавшей их разве что за самые вопиющие преступления. Ленин, безусловно, понимал, что большинством из этих новичков двигало корыстолюбие и что их растраты, воровство и спекуляция лишь подрывали партийный авторитет; но даже в этом случае стремление к абсолютной власти не оставляло иного выбора, как принять любого, кто обладает подходящим социальным происхождением и готов выполнять приказы, не задаваясь вопросами и не испытывая угрызений совести. В то же время ключевые посты в партии и правительстве Ленин закрепил лишь за членами «старой гвардии», ветеранами подполья. В 1930 г. 69 % мест секретарей ЦК национальных республик, а также секретарей обкомов и крайкомов занимали большевики с дореволюционным партийным стажем (10).

Вплоть до середины 1919 г. партия сохраняла эластичную структуру, сложившуюся в годы подполья. Но с ростом ее рядов главным стало точное исполнение уставных правил и в партии победила антидемократическая практика. Центральный Комитет оставался средоточием власти, но поскольку члены его постоянно разъезжали по стране, выполняя особые миссии, решения часто принимали лишь несколько человек, случайно оказавшихся на месте. Постоянным главой ЦК был сам Ленин, почти не покидавший столицы из страха перед покушением на свою жизнь. Широко прибегая к террору для осуществления диктатуры в стране, в отношениях с соратниками он предпочитал убеждение. В случаях разногласий Ленин никогда не требовал исключения из партии своих противников, он лишь грозил собственной отставкой, когда при обсуждении важного вопроса ему не удавалось добиться большинства, и этого почти всегда было довольно, чтобы убедить несогласных. Раз или два он оказывался на грани унизительного поражения, от которого его спасало лишь вмешательство Троцкого. В редких случаях предложения Ленина отклонялись, и он вынужден был неохотно принимать политическое решение, с которым не был согласен. Однако уже к концу 1918 г. авторитет Ленина был столько велик, что никто не осмеливался открыто выступить против него. Каменев, часто расходившийся с председателем Совнаркома в первый год большевистской диктатуры, вероятно, говорил от лица всех своих товарищей, когда осенью 1918-го рассказывал Суханову: «А я чем дальше, тем больше убеждаюсь, что Ильич никогда не ошибается. В конце концов он всегда прав... Сколько раз казалось, что он сорвался — в прогнозе или в политическом курсе, и всегда в конечном счете оправдывались и его прогноз, и курс... » (2, с. 244).

Даже в кругу ближайших сподвижников Ленин не терпел дискуссий. Типична картина, когда во время заседаний Совнаркома Ленин занимается тем, что просматривает книги, и лишь после того, как все выскажутся, вступает в обсуждение, чтобы безапелляционно сформулировать политический курс. С октября 1917-го по первые месяцы 1919 г. Ленин подготовил множество решений, касающихся партийной и правительственной деятельности, вместе со своим непременным помощником Яковом Свердловым. Неопрятный и малопривлекательный в общении, Свердлов, с его упорядоченно-кабинетным мышлением, подбирал Ленину необходимые имена, факты и другую информацию того же рода. После его неожиданной смерти в марте 1919-го структуру Центрального Комитета пришлось изменить — для обеспечения более четкой его работы. В это время было создано Политбюро — для проведения политического руководства, Оргбюро — для наблюдения за управленческим аппаратом, и Секретариат — ведавший партийными кадрами.

Кабинет министров, известный под именем Совета Народных Комиссаров, или Совнаркома, состоял из высокопоставленных партийных функционеров, выступавших в двойном качестве. Сам Ленин, управлявший Центральным Комитетом партии, являлся также председателем Совнаркома, т. е. занимал пост премьер-министра. Как правило, важные решения принимались сначала в ЦК, а затем представлялись Совнаркому для дальнейшего рассмотрения и реализации, часто с участием беспартийных специалистов.

Безусловно, что в стране с населением, превышающим сто миллионов, невозможно (было) «сломать» социальный, экономический и политический строй, создававшийся веками, опираясь только на сто тысяч большевиков. Для выполнения этой задачи необходимо было использовать массы. Но поскольку множество рабочих и крестьян ничего не знали ни о социализме, ни о диктатуре пролетариата, их необходимо было привлечь к делу, апеллируя к чувствам более земным. /... /

Ленин инстинктивно понял этот принцип, а уразумев его, немедленно отдал богатства России на разграбление ее жителям, под лозунгом «грабь награбленное». И в то время как чернь занималась растаскиванием страны, он сделался хозяином России.

Есть в русском языке слово «дуван», заимствованное казаками из турецкого. Означает оно дележ добычи, которым обычно занимались казаки южных областей России после набегов на турецкие и персидские поселения. Осенью и зимой 1917—1918 гг. вся Россия превратилась в предмет такого «дувана».

Главным объектом дележа была сельскохозяйственная собственность, которую декрет о земле от 26 октября отдал для перераспределения крестьянским общинам. Именно этим переделом добычи между крестьянскими дворами в соответствии с нормами, которые свободно устанавливала каждая община, и занимались крестьяне до весны 1918 г. На это время они потеряли всякий интерес к политике.

Тот же процесс проходил и в промышленности, и в армии. Вначале большевики отдали управление промышленными предприятиями фабрично-заводским комитетам (фабзавкомам), члены которых, состоявшие из рабочих и низших конторских служащих, находились под сильным влиянием синдикалистских идей. Эти комитеты прежде всего устранили владельцев предприятий и их заместителей и принялись хозяйствовать сами. Одновременно они присвоили имущество заводов, поделив между собою доходы, сырье и оборудование. По рассказу свидетеля событий, «рабочий контроль», по существу, свелся «к распределению доходов данного промышленного предприятия между рабочими этого предприятия» (11).

Фронтовые солдаты, не мудрствуя, перед тем как отправиться по домам, взламывали арсеналы и склады, деля меж собою все, что могли унести. Остатки продавались местным жителям. /... /

Таким образом, идея общенародной или государственной собственности исчезла вместе с идеей частной собственности, и произошло это с одобрения нового правительства. Ленин словно повторял опыт крестьянского восстания Емельяна Пугачева, охватившего в царствование Екатерины II обширные районы восточной России /... /

Однако зимой 1917/18 г. население России занималось дележом не только материальных ценностей. Оно растаскивало на части русское государство, существовавшее в продолжение шести столетий: государственная власть также сделалась объектом «дувана». К весне 1918 г. вторая по величине империя мира распалась на бесчисленные политические образования, большие и маленькие, не связанные между собой ни установленными законами, ни сознанием общности судьбы и требующие полной суверенности своей территории. За несколько месяцев Россия вернулась к средневековью домосковского периода, когда она представляла собой скопление удельных княжеств. Буквально за ночь рухнули столетние усилия, затраченные на строительство государства.

Первыми отделились нерусские народы окраинных районов. Одно за другим национальные меньшинства объявляли о своей независимости от России, частью — чтобы реализовать свои национальные устремления, а частью и для того, чтобы спастись от большевизма и гражданской войны в России. При этом все они апеллировали к «Декларации прав народов России», которую большевики опубликовали 2/15 ноября 1917 г. за подписями Ленина и Сталина. Эта «Декларация», проведенная без утверждения каким-либо советским органом власти, даровала народам России «свободу самоопределения вплоть до полного отделения и создания независимого государства». Первой объявила о своей независимости Финляндия (6 декабря 1917); за ней последовали Литва (11 декабря), Латвия (12 января 1918), Украина (22 января), Эстония (24 февраля), Закавказье (22 апреля) и Польша (3 ноября). В результате государство, находящееся под коммунистической властью, свелось к территориям, населенным великороссами, т. е. к размерам России в середине семнадцатого века.

Но процесс распада затронул не только окраины: центробежные силы ощущались и внутри самой России, от которой отпадали район за районом, требуя и часто добиваясь независимости от центрального правительства. Официальный лозунг «Вся власть Советам» облегчал этот процесс, позволяя региональным советам различных уровней — краевым, губернским, уездным и даже волостным и сельским — требовать независимой власти над подчиненной им территорией. Результатом стал полный хаос: «Советы были: городские, деревенские, сельские, посадские. Никого они, кроме себя, не признавали, а если и признавали, то только «постольку, поскольку» это было им выгодно. Каждый совет жил и боролся так, как диктовала ему непосредственная окружающая обстановка, и так, как он умел и хотел. Никаких или, вернее, почти никаких (они были в самом зачаточном состоянии) административных советских построек — Губернских, Уездных, Волостных, Областных Советов, Исполкомов не существовало» (12).

Большевистское правительство, пытаясь установить хоть какой-то порядок, создало весною 1918 г. крупные территориально-административные образования под именем областей. Их было выделено шесть, с несколькими губерниями в каждой и полуавтономным статусом (13). Такими областями были: Москва с девятью прилегающими губерниями; Уральская, сосредоточенная вокруг Екатеринбурга; «Коммуна трудящихся Северного Края», охватывающая семь губерний со столицей в Петрограде; Северо-Западная, расположенная вокруг Смоленска; Западно-Сибирская с центром в Омске и Центрально-Сибирская вокруг Иркутска. Каждая из этих областей обладала собственной администрацией, набранной из социалистической интеллигенции, и периодически созывала на своей территории съезды Советов. Некоторые из них даже обладали собственным Советом Народных Комиссаров. Съезд Советов Центрально-Сибирской области, проходивший в Иркутске в феврале 1918 г., отверг мирный договор с Германией, который Советское правительство собиралось подписать, и, чтобы продемонстрировать свою независимость, назначил собственного комиссара по иностранным делам (1, р. 77).

То там, то здесь губернии объявляли себя «республиками». Так случилось в Казани, в Калуге, Рязани, Уфе и Оренбурге. Некоторые из нерусских народов, живших среди русского населения, такие, как башкиры и волжские татары, также заявили о создании национальных республик. Один из источников указывает, что на территории развалившейся Российской империи существовало летом 1918 г. по крайней мере 30 «правительств» (14). И чтобы добиться выполнения собственных декретов и законов, центральная власть часто не имела иного выхода, как обращаться за помощью к этим эфемерным государственным образованиям.

Края и губернии в свою очередь распадались на более мелкие административные единицы, самой важной из которых была волость. Жизнеспособность последней определялась тем, что для крестьян волость оставалась самой крупной административной единицей, в пределах которой перераспределялись принадлежащие им земельные наделы. Крестьяне одной волости, как правило, отказывались делить награбленную собственность с крестьянами соседней. Таким образом, сотни этих крошечных территорий стали по существу маленькими самоуправляющимися административными образованиями. Как заметил в то время Мартов: «Мы всегда указывали, что очарование, которым в глазах крестьянских и отсталой части рабочих масс пользовался лозунг «Вся власть Советам», в значительной мере объясняется тем, что в этот лозунг они вкладывают примитивную идею господства местных рабочих или местных крестьян над данной территорией, как в лозунг рабочего контроля вкладывается идея захвата данной фабрики, а в лозунг аграрной революции — захват данной деревней данного поместья» (15).

Большевики совершили несколько безуспешных военных набегов на отделившиеся окраинные районы с тем, чтобы вернуть их в состав страны. Но в целом они в ту пору не мешали развитию центробежных сил внутри России, поскольку силы эти способствовали достижению их цели: полному разрушению старого политического и экономического строя. К тому же центробежные тенденции мешали появлению сильного управленческого аппарата, который был бы способен противостоять большевистской партии, еще недостаточно укрепившей свою власть.

1. Pietsch W. Revolution und Staat. Koln, 1969.

2. Суханов Н. Записки о революции, т. 7. Берлин, 1923.

3. Maclver R. M. The Web of Government. N. Y., 1947, p. 123.

4. Frankel E. The Dual State. L. — N. Y., 1941.

5. Brinton С. С. The Jacobins. N. Y., 1961.

6. X съезд РКП (б). Март 1921 г. Стенографический отчет. М., 1963, с. 407.

7. Сталин И. Вопросы ленинизма. 11-е изд. М., 1952, с. 126.

8. IX съезд РКП (б). Протоколы. М., 1960, с. 307.

9. Schapiro L. The Communist Party of the Soviet Union. L., I960, p. 231; см. также: БСЭ, т. XI. М., 1930, с. 531.

10. Fainsod M. How Russia Is Ruled. Cambridge, Mass., 1963, p. 177.

11. Авилов Б. Грабеж награбленного. — «Новая жизнь», № 18 (232), 25 января / 7 февраля 1918, с. 1.

12. Тихомирнов В. Первый пункт Советской Конституции. — «Власть советов», 1918, № 27, с. 12.

13. См. материал Б. Ельцина в № 6/7 «Власти советов» (май 1919), с. 9—10. Автор говорит, что эти образования, созданные по решению Центрального комитета и советского правительства, начали процесс «собирания русских земель».

14. Bunyan J. Intervention, Civil War and Communism in Russia. Baltimore, 1936, p. 277.

15. М[артов] Л. Конституция Трутовского. — «Новый луч», № 10/34, 18 января 1918.