Сайт портала PolitHelp ПОЛНОТЕКСТОВОЙ АРХИВ ЖУРНАЛА "ПОЛИС" Ссылка на основной сайт, ссылка на форум сайта

ПРЕДПОСЫЛКИ ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ: СОВЕТСКИЙ ВАРИАНТ

Лучано Пелликани

ПЕЛЛИКАНИ Лучано, главный редактор журнала «Мондоперайо», выпускаемого Итальянской социалистической партией, профессор Римского университета.

The author believes that to disclose the mystery of the economic development phenomenon (and thereby the mystery of the genesis of capitalism) one has to liberate one's vision from the impact of two misleading theories: the Marxian theory of the primary accumulation of capital and the Weberian theory of Protestant ethics. According to Pellicani the preconditions of the emergence of capitalism as "liberated economy" are as follows: political and legal protection of property rights and sweeping freedom of buying and selling which means division of functions between the political sphere and the economic one, for the latter to-be able to regulate itself.

In Pellicani's view, the October Revolution in Russia brought about a mode of production irrational in its structure where inevitably arbitrary decrees of bureaucratic management apparatus were substituted for objective economic laws. To set the Soviet economy free it is necessary to liberate civil society, to guarantee citizens' property rights, their rights to free buying and selling.

27 мая 1990 г. М. С. Горбачев выступил по телевидению с обращением к советским гражданам. Содержание его, употребляя известное высказывание Мартина Хайдеггера, в обобщенной форме можно было бы выразить следующим образом: «Нас может спасти только рынок» (1). Горбачев в этом обращении сформулировал следующий риторический вопрос: почему же советское правительство выжидало столько времени, прежде чем открыто объявить, что лишь путем реставрации рынка СССР сможет выбраться из пропасти научного, технологического и экономического застоя? На этот вопрос был дан немедленный ответ: сегодня мы можем вступить на рыночный путь, поскольку, наконец, созданы «правовые предпосылки» экономики, основанной на частной инициативе, конкуренции и прибыли.

Что все это означает?

Прежде всего — публичное «увольнение», даже без выдачи «свидетельства о верной службе», той основополагающей идеи, на которой Маркс и Ленин построили коммунистическую альтернативу. То есть отказ от идеи, согласно которой «единый план» производства и распределения, спасая экономическую жизнь общества от «анархии рынка», сделает возможным гармоничное развитие производительных сил. Горбачев не удостоил эту идею даже критического комментария. И нетрудно понять, почему. Сама история доказала, что выражение «плановая экономика» является терминологическим противоречием. Если процессы производства и распределения регулируются административной властью без помощи рынка, то не имеет никакого смысла вести

речь об экономике, даже если под экономикой понимается не простое производство благ, а рациональное использование ограниченных средств для альтернативных целей. Такое рациональное использование возможно лишь в свете притока информации об ограниченности ресурсов, который, в спою очередь, может быть обеспечен только через рыночные цены. Поэтому способ производства без рынка есть такая система, которая обрекает экономического субъекта — планирующее государство, этого единственного собственника средств производства, — действовать вслепую. Оно в основе своей лишено разумного начала, поскольку организовано таким образом, чтобы сделать невозможным экономический расчет. К тому же это система, лишенная стимулов именно постольку, поскольку она уничтожила прибыль. Однако последняя не только является измерителем степени рациональности инвестиций, но и тем, что побуждает людей к максимальной отдаче. Одним словом, история показала неправоту Маркса и Ленина и правоту Мизеса и Вебера. Или, точнее, история признала правоту Прудона, который, будучи суровым критиком капитализма, первым очень ясно увидел, что уничтожение конкуренции будет означать уничтожение экономики (2).

В выступлении Горбачева содержится второй «урок», который теперь уже должен быть ясен всем, так как в нем предвосхищается способ остановить опасную деградацию советского общества. Он сводится к тому, что выражение «рыночная экономика» — это плеоназм. Экономика всегда является рыночной и не может не быть таковой. Можно безусловно утверждать, что вся рациональность, имеющая место в различных способах производства, последовательно сменявших друг друга на протяжении всей истории, находится в прямой зависимости от места в них того «закона стоимости», который, по мнению Энгельса, должен был быть упразднен как «буржуазный»*. Данный закон может действовать только лишь в условиях рынка. Благодаря этому закону процессы производства и распределения избавляются от гнета произвола и подчиняются беспристрастным императивам разума. Ясно, почему Артуро Лабриола без колебаний утверждал, что «экономическая жизнь становится реальностью лишь с момента наступления капитализма» (4). Действительно, каковыми бы ни были моральные суждения о системе свободной инициативы, трудно отрицать, что «в капиталистическом предприятии осуществляются, наконец, полная соизмеримость целей и средств, подсчет всех элементов деятельности; достижение максимальной прибыли становится единственной целью; принцип экономической рациональности находит там полное применение» (5).

Третий «урок», вытекающий из выступления Горбачева, состоит в том, что невозможно представить себе придание рыночного характера процессам производства и распределения без определенных правовых предпосылок. Речь идет о следующем. Возрождение экономики, основанной на спросе и предложении, предполагает два обстоятельства — защиту частной собственности и гарантию того, что прибыли от инвестиций не будут «перехвачены» государственно-административной властью. Иными словами, к рыночной экономике можно прийти при одном определенном условии — если граждане смогут обоснованно рассчитывать, что их имущество не будет экспроприировано, а их доходы не будут отчуждаться государством.

* В коммунистическом обществе, читаем мы в «Анти-Дюринге», «план будет определяться в конечном счете взвешиванием и сопоставлением полезных эффектов различных предметов потребления друг с другом и с необходимыми для их производства количествами труда Люди сделают тогда все это очень просто, не прибегая к услугам прославленной «стоимости»» (3, т 20, с 321)

Однако в выступлении Горбачева отсутствует самое важное — указание на политические предпосылки перехода к рынку. Недостаточно вновь узаконить прибыль и специальным законом предоставить государственную собственность в пользование частным лицам. Необходимо также и прежде всего дать им гарантию в том, что в более или менее ближайшем будущем не будут отсутствовать идеологическое обоснование и юридическая защита частной инициативы. Тем более что «основополагающие законы», посредством которых Горбачев рассчитывает придать новый импульс советской экономике, не предусматривают частной собственности на средства производства.

И все-таки эта гарантия может быть дана только лишь одним способом — путем демонтажа однопартийности. Действительно, непонятно, почему граждане должны рисковать своим имуществом, трудом и самим своим социальным положением в условиях существования правительства, которое, не будучи ограничено ни конституционными нормами, ни другими структурами власти, может в один прекрасный день отобрать то, что дало. К этому необходимо добавить, что вся история советского коммунизма убедительно свидетельствует: безрассудно доверять декларациям о намерениях партии, которая, усматривая в рынке противоестественный институт, извративший природу человека и превративший общество в «пустыню, населенную дикими зверями» (3, т. 42, с. 295), регулярно приносило эффективность в жертву на алтарь идеологических императивов. Здесь достаточно вспомнить, что в 1917 г. Ленин взял власть под лозунгом «Земля — крестьянам», а в 1918 г. в соответствии с духом и буквой «научного социализма» решил уничтожить частную собственность во всех ее формах Наконец, в 1921 г. Ленин посчитал уместным дать землю в пользование крестьянам, дабы предотвратить опасность краха производства (6). Если вспомнить также, что с конца 1929 г. КПСС развязала самую настоящую войну на уничтожение против кулаков, то не вызывают удивления скептицизм и недоверие советских людей по отношению к этой партии. Ведь речь идет о партии, которая сегодня провозглашает, что спасение заключается в возврате к рынку, но которая завтра легко может пересмотреть свою экономическую политику и снова затянуть песню о превосходстве (техническом в большей степени, чем моральном) тотального планирования*.

* * *

Таким образом Горбачев понял, что экономическое развитие и придание рыночного характера процессам производства и распределения составляют единое целое. Он понял также, что введение рынка требует определенных правовых гарантий. Однако он, насколько мне представляется, не осознал, что включение двигателя экономического развития требует определенных политических предпосылок. В настоящей статье предполагается рассмотреть, каковы эти предпосылки.

Прежде чем углубиться в заявленную тему, уместно вспомнить, что выражение «экономическое развитие» включает в себя два совершенно различных понятия. Оно означает как увеличение абсолютного объема товаров и услуг, производимых обществом, так и увеличение объема производства на душу населения Мы привыкли считать, что эти два явления тесно взаимосвязаны. И мы склонны также полагать, что экономическое развитие вышло на историческую арену вместе с промышленной революцией. Однако дело обстоит совсем не так. В докапиталистических обществах рост общего объема производства был связан не с ростом производительности труда, а, как правило, скорее всего с ростом демографическим.

* Или эта партия может вернуться к методу, использованному Хрущевым, который, наделив крестьян правом пускать в торговый оборот часть продукта их труда, ввел такое высокое налогообложение, что вынудил людей к саботажу

Кроме того, отнюдь не соответствует действительности вывод, что экономическое развитие, понимаемое как увеличение производства на душу населения, обнаруживает себя только лишь с промышленной революцией. Напротив, безусловно более справедливо утверждение, что именно рост производительности сделал возможной промышленную революцию. Последняя стала не чем иным, как «завершающей фазой обычного процесса, следствием длительного периода развития» (7). Индустриализация не смогла бы иметь места без аграрной революции и без революции торговой. Благодаря им, начиная с позднего Средневековья, утвердилось разделение труда, опосредованное рынком, что сделало возможным обеспечение постоянного увеличения производства на душу населения. Именно поэтому историки, исследующие экономическое положение Европы позднего Средневековья, стали в последнее время использовать выражения типа «индустриализация до индустриализации» (8) или «капиталистическое рыночное хозяйство без фабрик» (9).

Третья мыслительная аберрация, которая должна быть исправлена, состоит в том, что в крупном накоплении капиталов усматривается необходимый толчок для старта капитализма. Между тем для своего рождения он не нуждался ни в каком толчке. Капитализм был явлением естественного развития, его «не строили, а он строился» (10) — медленно, шаг за шагом, начиная с того момента, когда тысячи и тысячи экономических субъектов получили возможность вкладывать свои ресурсы (капиталы, технические знания, таланты и т. д. ) как можно более свободно и приобрели защиту от вмешательства Государственной Власти. Не случайно сегодня среди историков начинает распространяться тезис, согласно которому «постоянный капитал вначале имел меньшее значение, чем капитал оборотный, и экономическое развитие отчасти пошло по данному пути не столько вследствие увеличения нормы прибыли от инвестиций, сколько потому, что изменились направления инвестирования в сторону новых форм накопления» (11).

Всякий раз, когда рассматривают специфические случаи экономического развития, решающими факторами оказываются рациональное использование богатства и повышение производительности труда. Именно поэтому Ж- Фурастье пришел к выводу, что «новое явление, генератор современной цивилизации — это не капитал, а тот технический прогресс, который открыл капиталу применение для производства товаров» (12). И еще. Капитал как накопленное или накапливаемое богатство существовал тысячелетиями. Однако только на протяжении последних веков существует феномен экономического развития, которое поэтому не может быть объяснено накоплением капитала.

Однако из всех мыслительных аберраций самая серьезная была порождена Марксовой теорией первоначального накопления Согласно ей зарождение капитализма стало возможным вследствие экспроприации непосредственных производителей и концентрации средств производства в руках ограниченного числа предпринимателей. В действительности же дело обстояло совершенно иначе. Там, где мы обнаруживаем особенно значительную концентрацию средств производства, не отмечается никакого экономического развития, — ни с точки зрения общего подъема производства, ни, в особенности, в смысле увеличения производства на душу населения. Напротив, все общества, которые характеризовались поляризацией богатства, были отсталыми в экономическом и технологическом отношениях. Рынок и предпринимательская буржуазия играли в них второстепенную роль.

Будет достаточно одного примера, чтобы убедиться: решающий фактор в преобразовании статичной экономики в экономику саморазвивающуюся — производительность, и сама она тесно связана с определенной политико-правовой системой. Голландия в XVII в. «не производила почти ничего, а того немногого, что она производила (за единственным исключением молочных продуктов), было недостаточно для покрытия потребностей избыточного населения во всех сферах. Существовала необходимость ввоза пшеницы, ячменя, угля, а также всего промышленного сырья — кожи, металлов, шерсти, пеньки, древесины для кораблестроения и красителей» (13). И несмотря на это голландская экономика в тот период стала самой преуспевающей, динамичной и предприимчивой в мире. На протяжении более чем столетия она являла собой вершину капиталистического развития и прототип общества с экономическим господством чрезвычайно инициативного класса предпринимателей. Однако там не было никаких следов Марксового первоначального накопления или стимулирующего толчка какого-либо иного типа.

Нет также смысла видеть, основываясь на столь известном, столь и неудачном тезисе Вебера, в неокальвинистской этике объяснение этого экономического «чуда». Данное объяснение не «работает» с того момента, когда именно реформированная церковь становится тем главным препятствием, которое предприниматели встречают на своем пути. Эта церковь «постоянно находилась в оппозиции капиталистическим принципам организации общества» (14). Но она не сумела уничтожить приобретательский дух, так как действовала в значительно децентрализованной политической системе, в которой любой город жил как государство в государстве. К тому же ортодоксальные кальвинисты составляли всего лишь меньшинство*. Нетерпимость его сдерживалась всеми теми — лютеранами, католиками, иудеями, грегорианцами и т. д., — кто с ужасом взирал на перспективу создания конфессионального государства.

В итоге Голландия стала страной терпимости и именно поэтому землей обетованной для тех интеллигентов и предпринимателей, которых тоталитарная реакция контрреформаторской церкви вынуждала покинуть родину. Этим изгнанникам Республика Соединенных провинций «была обязана всем своим процветанием» (16), но лишь вследствие того, что она предоставила им систему политико-правовых гарантий, защищавших, кроме свободы религиозной, свободу инициативы. Эта последняя была практически неограниченной. По существу, Голландская республика была «сообществом торговцев» (определение принадлежит историку Густаву Ренье), которое почитало частные экономические интересы священными и неприкосновенными, практиковало в самом полном объеме принцип свободной инициативы. Короче говоря, необыкновенное экономическое развитие Голландии было порождением политико-правовой системы, внутри которой предприниматели могли действовать. Это система, которая в достаточной мере никогда более в истории не повторится, защищала самым последовательным образом частную собственность, прибыль и предоставляла экономическим субъектам широчайшую свободу купли-продажи.

Такая защита и такая свобода почти полностью отсутствовали в странах, находившихся под испанским владычеством. Поскольку Филипп II и его наследники решили искоренить здесь ересь всеми средствами, то предприниматели оказались вынужденными жить в условиях террора. Их имущество и сама жизнь были в руках политических и церковных властей. Достаточно было анонимного доноса, чтобы инквизиция арестовала обвиняемого и конфисковала его имущество. После этого следовал нескончаемый судебный процесс, который, как правило, завершался смертным приговором. Целью его было, как написано в «Учебнике инквизиторов» Франсиско Пены, не «спасение души преступника, а скорее достижение общественного блага и устрашение народа» (17).

* Сегодня считают, что примерно в 1650 г. почти половина населения Голландии была католической (15).

Неизбежным следствием подобной практики было бегство умов и капиталов. Они направлялись в те страны — Швейцарию, Англию и в особенности Голландию, — где существовал минимум религиозной терпимости, а право на частную собственность достаточно гарантировалось законом. В результате сформировались две Европы. Одна — жившая в режиме страха перед контрреформацией, в состоянии экономического упадка. Другая, в которой многообразие религиозных сект делало невозможным возникновение конфессионального и инквизиторского государства, — динамичная и предприимчивая В этой второй Европе, «Европе развития», экономика получила большую самостоятельность по отношению к политическим и религиозным институтам Были установлены права подданных. По этой причине они превратились в граждан, обладателей определенных прав, которые государство обязывалось уважать. Среди них права собственности играли решающую роль. Именно данные права, как проницательно отметил Монтескье (18, с. 435), сделали возможным придание все более рыночного характера процессам производства и распределения, а следовательно, более рациональное использование ресурсов. Так появилась на свет «Европа буржуазных свобод», которая — именно потому, что она основывалась на институционализации прав гражданина-собственника и защите частной инициативы, — стала «континентом развития».

* * *

Следовательно, чтобы раскрыть тайну экономического развития, которая есть не что иное, как тайна рождения капитализма, необходимо освободиться как от Марксовой теории первоначального накопления, так и от Веберовой концепции протестантской этики. Эти две ложные теории и в минимальной степени не способствуют обнаружению решающих факторов, которые сделали возможным переход от статичной экономики к экономике динамичной (19). Необходимо также скорректировать тезис Фурастье. Технический прогресс несомненно сыграл основополагающую роль в том историческом процессе, который привел Европу к воплощению идеи экономического развития. Дело в том, что техническому прогрессу предшествовало значительное увеличение производительности в аграрном секторе. Сегодня историки склонны объяснять его введением важных новшеств в правовую структуру недвижимости, что привело, посредством жалования «хартий вольностей», к «частичному экономическому и социальному освобождению граждан» (20). Только благодаря формированию многочисленного класса непосредственных земельных собственников обрабатываемые земли стали лучше использоваться. Это узаконивает тезис, который выдвинул в числе других исследователей Анри Лепаж. Согласно ему, «аграрная революция была не столько технологическим явлением, сколько следствием развития прав собственности» (21).

Однако, в свою очередь, права собственности зависят от структуры Власти. Власть деспотическая является таковой именно постольку, поскольку она не признает за подданными неприкосновенных прав. Подобная Власть считает свою юрисдикцию неограниченной и зависящей от ее собственного усмотрения. Она может все, поскольку в известном смысле является хозяином всего. Не существует никакой другой общественной структуры, которая могла бы воспрепятствовать воле Власти, и это ведет ее к попранию законов экономики. По образному выражению Монтескье, когда деспот хочет плодов с дерева, он вырывает его с корнями (18, с. 211). Деспота не заботят издержки (человеческие и материальные) при достижении его собственных целей. Он признает только результативность, а не способы получения результата. Это великий расточитель ресурсов, так как капиталы в его руках не используются

рациональным образом. В равной степени не используются и те капиталы, которые находятся в руках его подданных, поскольку деспот подвергает их постоянным экспроприациям или облагает их налоговым бременем, убивающим дух инициативы. Именно поэтому можно сказать, что деспотизм есть политическая система с заложенной в ней антиэкономической направленностью*, а ее противоположность — правовое государство — есть политическая система капиталистического типа.

Как могло быть иначе? Само понятие капитализма влечет за собой существование множества экономических субъектов, конкурирующих между собой. Они правомерно исходят из того, что прибыль от их деятельности не будет сведена на нет произвольным вмешательством Государственной Власти. Это также влечет за собой самую широкую свободу приобретать и видеть в любой точке Земли все то (включая сюда рабочую силу формально свободных пролетариев), что эти субъекты считают необходимым для увеличения объема своей деятельности и усиления мощи своих предприятий. Однако указанные предпосылки зарождения и развития предпринимательской буржуазии могут быть полностью гарантированы только лишь правовым государством**. Действительно, правовое государство родилось в результате институционализации «отделения собственности от власти, частного богатства — от коллективного богатства» (24). Благодаря этому индивиды смогли распоряжаться своими рыночными ресурсами — капиталами, техническими знаниями, рабочей силой и т. д., — пользуясь свободой трудового договора.

Именно договор является основополагающим правовым институтом капиталистического общества. Настолько основополагающим, что оно может быть определено как «договорное общество», в котором «гражданский кодекс юридически гарантирует свободу индивида по отношению к государству, защищает независимое использование собственности и не вмешивается в отношения собственника с другими индивидами, за исключением лишь тех случаев, когда одна из сторон требует помощи государства против другой стороны, не выполнившей договорных обязательств» (25).

* Нигде не показана антиэкономическая направленность деспотизма лучше, чем в древнекитайском политическом трактате «Шан Цзюнь Шу» («Книга правителя области Шан») В нем содержатся следующие предписания «Не разрешать торговцам покупать зерно, а крестьянам продавать его», облагать вино и мясо «такими высокими налогами, чтобы они удесятеряли стоимость производства», с тем чтобы «торговцев и купцов было мало», «не позволять людям менять местожительство без разрешения», чтобы подданные «не имели возможности слышать разговоров о переменах или видеть иные места», «устанавливать высокие таможенные барьеры и облагать налогами рынки» таким образом, чтобы «крестьяне ненавидели купцов, а купцы были нерешительны и мало предприимчивы», делать так, чтобы «прибыль имела из страны только лишь один выход» (22) Таковы недвусмысленные теоретические построения, в соответствии с которыми задачей государства должно быть блокирование экономического развития путем воспрепятствования всеми средствами развитию свободной инициативы и удерживания под строгим контролем торгового класса, дабы не дать ему превратиться в самостоятельную социальную силу и не позволить ему сделать общество динамичным Может быть нелишне вспомнить, что модель правителя области Шан превратилась в очевидную реальность со времени основания Поднебесной империи Ши-Хуанди В итоге Китай удерживался за порогом, отделяющим статичную экономику от экономики саморазвивающейся

** Это не означает, что авторитарное государство несовместимо с развитием Это означает только, что последнее возможно лишь при непременном условии в экономической сфере правительство сообразуется с принципами правового государства Даже нацизм, чтобы не уничтожить развития производительных сил, применил формулу «двусоставного государства» Это было необычное сочетание полного отсутствия правовых гарантий граждан с их полной дееспособностью в сфере экономики (23) В любом случае следует помнить, что, как правило, страны с авторитарным режимом живут паразитически, используя технические знания, производимые странами с либеральным режимом Только последний в состоянии максимально поощрять творческий характер гражданского общества, поскольку максимально гарантирует частную собственность, прибыль и свободную инициативу Однако он делает это в ущерб социальной справедливости, так как очень мало заботится о правах тех, кто не имеет достаточных возможностей для успешного участия в меновой игре Короче говоря, либеральное государство в его «чистой» форме, какую, например, обосновывал Хайек, знает лишь одну ценность — рациональность средств Ей в жертву приносится все остальные

Таким образом, не случайно, что государство гарантий и капитализм предстают как два тесно взаимосвязанных явления. Для того чтобы беспрепятственно осуществлять свою роль генератора экономического развития, буржуазия нуждается в институционализации принципа незыблемости права и, в частности, права собственности. Без этой незыблемости свелась бы на нет жизненно важная предпосылка ее экспансии, а, следовательно, процессы производства и распределения не имели бы рыночного характера. Иными словами, свелась бы на нет необходимая предпосылка экономического развития, которая — есть смысл повторить — является продуктом свободной инициативы и конкуренции. Это два фактора, которые при их сопряжении закладывают основы системы, вдохновляемой императивом рационализации и управляемой новым антропологическим типом — фанатиком производства ради производства. Создается впечатление, что у него нет иной цели, кроме беспредельной экспансии его предпринимательской деятельности.

В свете всего этого не может вызывать удивления тот факт, что именно Европа породила капитализм. Капитализм — и мы это видели — исторический феномен естественного свойства, который для перехода от возможности к реальности не нуждается в каком-либо внешнем толчке. Он нуждается лишь в тех предпосылках, которые делают возможным его рождение и развитие. Такие предпосылки могут быть сформулированы однозначным образом: политико-правовая защита прав собственности и широкая свобода купли-продажи, что означает разделение функций между политической сферой и сферой экономической, с тем чтобы последняя могла саморегулироваться. В этом смысле можно безусловно утверждать, что капитализм есть «освобожденная экономика», для которой созданы условия развития сообразно ее внутренней логике. Это может произойти лишь в том случае, если существует пространство, гарантированное в правовом отношении и защищенное в политическом плане. В данном пространстве действующие силы общества могут участвовать в меновой игре, не опасаясь произвольных вмешательств и притеснений. Все остальные факторы, как бы важны они ни были, второстепенны или, точнее, они могут иметь свои последствия, если только собственность незыблема, а свободная инициатива гарантирована.

Именно поэтому восточные общества не сумели открыть для себя и институционализировать феномен экономического развития. Исключение составляет одна лишь Япония, где гоёсёнины* могли пользоваться свободой торговли, очень похожей на ту, которую имели европейские торговцы (26). Заключенная в Веберову «стальную клетку» восточная буржуазия была вынуждена действовать в условиях неуверенности, будучи каждодневно притесняема бюрократией, всегда готовой пожертвовать экономической рациональностью ради рациональности политической, лишь бы удержать подданных под своим тотальным контролем. Поэтому, думаю, не будет преувеличением утверждать, что весь секрет истории восточных цивилизаций заключается в реплике Винфорда Рида: «Собственность не защищена» (27)**. Такая незащищенность была главной причиной относительной статичности Востока. Это воспрепятствовало появлению там предпринимателей в духе Шумпетера, которые, будучи защищены законом, исследуют «мир возможного» и питают своими смелыми нововведениями процесс «созидательного разрушения», в чем и состоит экономическое развитие.

* Одна из категорий японского купечества эпохи позднего феодализма (прим. перев. ).

** Однако именно Франсуа Бернье лучше всех проанализировал причинные связи между деспотизмом и экономическим застоем в своей работе «Voyage dans les Etats du Grand Mogol" (P., 1981). Чтение ее вызвало следующий комментарий Маркса: «Бернье совершенно правильно видит, что в основе всех явлений на Востоке (он имеет в виду Турцию, Персию, Индостан) лежит отсутствие частной собственности на землю. Вот настоящий ключ даже к восточному небу» (3, т. 28, с. 215). Принимая во внимание эти слова, кажется удивительным, что Маркс не изменил своего мнения относительно частной собственности. Он продолжал видеть в ней источник иррациональности и эксплуатации человека человеком и указывать на полное огосударствление средств производства как на то, что раскроет перед человечеством врата Царства Свободы.

Наоборот, в Западной Европе «феодальная анархия» сделала возможной институционализацию диалектики «государство — гражданское общество». Это означало формирование системы других властных структур — дворянства, независимых городов, церкви — и, следовательно, создание социального пространства для меновой игры. В этом пространстве предприниматели могли в условиях относительной свободы экспериментировать с теми техническими средствами, формами обмена и производства, благодаря которым поэтапно осуществился переход от экономики, регулируемой принципом удовлетворения потребностей, к экономике, регулируемой принципом неограниченного приобретательства.

Именно поэтому, полагаю, можно утверждать, что современная рыночная экономика явилась побочным продуктом «общества прав», возникшего в результате «неуклонного развития частных свобод, вольностей, которые составляли привилегии некоторых групп» (28). Не капитализм создал общество прав, а, напротив, как раз последнее сделало возможным капитализм, даже если справедливо то, что капитализм, в свою очередь, послужил питательной средой для роста ресурсов и жизненных шансов, усилив общество прав. Оно оформилось через бесконечную цепь острых классовых конфликтов, начиная с XI в., когда горожане, воспользовавшись открытым столкновением между папством и империей, основали в городах народное правление, положив тем самым начало коммунальной революции. В конечном счете получилось так, что правовые гарантии — и в первую очередь те, которые были поставлены на защиту частной собственности, — дали возможность европейской буржуазии осваивать, как не удавалось никогда и никакому иному историческому субъекту, континент рыночной экономики*. Таким образом, Западная Европа и ее культурные ответвления — США, Канада, Австралия, Новая Зеландия, Южная Африка, — создали «экономическое общество», институционно оформив права гражданина-собственника. Этот «мир, сводящийся к единой гигантской купле-продаже» (30) и характеризующийся господством предпринимательской буржуазии, владычеством разума и одержимый погоней за неограниченным ростом производительных сил.

Заключение ко всему сказанному приходит само собой. Развитие производительных сил предполагает, что государство действует таким образом, что экономика приобретает способность к саморегуляции. То есть она начинает функционировать на основе законов рынка, законов, которые могут иметь полную силу при твердом условии, что будет незыблема собственность, гарантированы прибыли, а частная инициатива получит как можно более полную свободу. Нововведения — производственные, распределительные, торговые и технологические — связаны с существованием множества действующих социальных лиц, которые в достаточной мере поощряются к поиску в «сфере возможного», к использованию каждого удобного случая, к превращению любой вещи в источник прибыли. В этом смысле рынок есть не только «процедура открытия нового» (31), но также процедура эксперимента, идеальное место, где происходит апробация идей, где они предстают перед судом разума — единственного, наделенного правом выносить приговор относительно их экономической сущности.

* Эта возможность гарантировалась даже абсолютистским государством на основе принципа, четко сформулированного Боссюэ, согласно которому «собственность на имущество законна и незыблема» (29). А когда этого не происходило, результатом был катастрофический упадок экономики. В данной связи рассмотренный выше испанский вариант развития весьма поучителен.

Как раз эта обезличенная и спонтанная процедура открытия нового и эксперимента отсутствовала в Советском Союзе. Тот факт, что его экономика была поражена, по словам Горбачева, процессом застоя (см. 32, с. 15), является убедительным эмпирическим подтверждением вышеизложенного. Иными словами, когда уничтожается рынок, исчезает экономика как рациональное использование ограниченных ресурсов, а общество автоматически лишается генератора развития.

На протяжении десятилетий советский руководящий класс жил в убеждении, что плановое хозяйство построено на основе рациональности в высшей ее степени и что со временем оно одержит над рыночной экономикой победу историко-эпохального значения, утвердится в планетарном масштабе. Такое убеждение было иллюзией, каждодневно опровергавшейся конкретным способом осуществления единого плана производства и распределения. Он фактически не мог чего-либо достигнуть, ибо все его цели, за исключением военных, никогда не сводились воедино*. Однако марксизм-ленинизм, эта гигантская идеологическая Цензура, навязанная КПСС обществу и себе самой, демонизируя все категории экономики (частную собственность, прибыль, конкуренцию, трудовой договор), препятствовал адекватному восприятию фактов. Результатом стал самый необычайный во всей истории человечества парадокс. В тот самый момент, когда КПСС «научно» разрушала условия развития, она была убеждена в том, что руководствуется единственно научной экономической теорией, которая в конечном счете гарантирует Советскому Союзу безграничное и в то же время равномерное развитие производительных сил.

Затем почти внезапно наступило пробуждение. Номенклатура, бомбардируемая, говоря словами Гегеля, «жестокими ударами истории», осознала, что единый план, вместо того чтобы быть ускорителем развития, является «механизмом торможения» (32, с. 13), а вся система советской жизни поражена недугом с момента ее рождения**. Этот недуг имеет конкретное имя — коммунизм*** или, что буквально то же самое, этатизм. Действительно, построить коммунизм означает произвести «замену торговли планомерным, организованным в общегосударственном масштабе распределением продуктов» (35, т. 38, с. 121) таким образом, что «все общество будет одной конторой и одной фабрикой» (35, т. 33, с. 101). Иными словами, это означает централизацию всех орудий производства в руках государства (см. 3, т. 4, с. 446), чтобы осуществилось «уничтожение товарного хозяйства» (см. 35, т. 17, с. 127).

* Недавно академик Н. Федоренко, иронизируя над безрассудством командной экономики, отметил, что она нуждается в 29999 годах для подготовки годового плана производства по причине непомерно высокого объема тех расчетов, которые должен произвести Госплан

** В статье, появившейся в 1987 г. в «Новом мире», Н. Шмелев писал «Необходимо ясно представлять себе, что причина наших трудностей не только и даже не столько в тяжком бремени военных расходов и весьма дорогостоящих масштабах глобальной ответственности страны Настойчивые длительные попытки переломить объективные законы экономической жизни, подавить складывавшиеся веками, отвечающие природе человека стимулы к труду привели в конечном счете к результатам, прямо противоположным тем, на которые мы рассчитывали Сегодня мы имеем дефицитную, несбалансированную фактически по всем статьям и во многом неуправляемую, а если быть до конца честными, почти не поддающуюся планированию экономику, которая все еще не принимает научно-технический прогресс» (33)

*** Здесь уместно вспомнить то, что писал один из блестящих представителей советского нового курса А. Ципко: «Мы, наконец, отважились на откровенную дискуссию на основе первоисточников, мы решились сделать то, что не сумели сделать семьдесят лет назад, — усомниться в идеалах и движущих стимулах Октября. Многие констатировали, что мессианизм и интернационализм Октября оказались катастрофическими для русского общества в том его виде, в котором оно сложилось на протяжении веков Мы видели, что Ленин решился на Октябрь, основываясь на утопии, мы видели, что избежать сталинизма возможно, только лишь отбросив основополагающие принципы марксизма» (34)

Однако разрушение рыночной экономики — мы это видели — означает просто-напросто разрушение экономики, а также разрушение естественного развития общества и замену его государственной монополией на инициативу во всех сферах. В результате бюрократия становится всемогущей, а гражданское общество совершенно бесплодным. Марксова «экспроприация экспроприаторов», совершенная Октябрьской революцией, имела в качестве неизбежного следствия экспроприацию гражданского общества. Лишенное экономических ресурсов, оно стало «зависимым государством», перестало быть относительно независимой сферой и преобразовалось в придаток государства. Более того, гражданское общество подверглось полному огосударствлению, поскольку, как с гордостью отметил Бухарин, комментируя Конституцию 1936 г., организации гражданского общества были превращены в «периферийные органы» государства. Действительно, институты гражданского общества трансформировались в орудия осуществления команд бюрократическо-управленческого Аппарата и его духовного кормчего — коммунистической партии. Короче говоря, Октябрьская революция породила — точно в той мере, в какой она преследовала цель уничтожения всякого следа рынка и естественного развития общества, — самую совершенную форму тоталитарного государства, когда-либо известную истории. Однако именно поэтому эта революция создала иррациональный по своей структуре способ производства, в котором объективные законы экономики были поставлены в условия невозможности действовать, ибо их заменили неизбежно произвольные декреты бюрократическо-управленческого Аппарата. Таким образом, экономика буквально исчезла, поглощенная политикой и идеологией*.

Рассматриваемая с этой точки зрения большевистская революция представляла собой, каковы бы ни были ее исходные намерения, «азиатскую реакцию» на процесс восприятия западного влияния, начатый царизмом по соображениям международной политики. Эта революция реставрировала и усовершенствовала «стальную клетку», в которую заключила гражданское общество. Однако таким образом были искоренены не только любые формы свободы, но и истоки творческой инициативы во всех сферах жизни. Научная, технологическая и торговая несостоятельность, от которой страдает Советский Союз, есть не что иное, как неотвратимое следствие полного огосударствления средств производства. Оно уничтожило рынок, а вместе с ним и самостоятельность гражданского общества.

Если эта оценка исторического значения Октября справедлива, отсюда следует, что есть лишь единственный способ разрушения «механизма торможения». Это разгосударствление Советского Союза, демонтаж шаг за шагом «стальной клетки», созданной Лениным и усовершенствованной Сталиным, возвращение гражданскому обществу той самостоятельности, которая была у него отобрана с момента, когда большевистская партия, верная учению Маркса — Энгельса, начала разрушать рыночную экономику. Таким образом, подъем производительных сил в СССР связан с реставрацией так называемых «буржуазных свобод», которые, впрочем, предусматривают и свободу забастовок, и свободу профсоюзов. Без них условия жизни рабочих ненамного отличаются от условий жизни рабов.

* В действительности экономика СССР никогда не исчезала полностью, поскольку в глубинах системы с момента ее основания утвердился черный рынок, демонизированный обязательной идеологией государства, но терпимый властью (36) Таково еще одно эмпирическое подтверждение, что рынок — это естественный и спонтанный механизм, без которого полностью не может обходиться ни одно сложно организованное общество. Многие из трагедий, порожденные победоносными коммунистическими революциями, вытекают именно из одной «сумасбродной» идеи. Согласно ей, возможно (не говоря о том, что весьма желательно) решать экономические проблемы, абстрагируясь от рынка. Эта идея привела коммунистические режимы к попранию — в тот самый момент, когда они провозгласили своей целью безграничный рост производительных сил — всех институтов и всех принципов, без которых и немыслим этот рост. Более того, указанная идея, будучи в состоянии открытого конфликта с естественными тенденциями гражданского общества, вынудила коммунистические режимы институционализировать то, что Милован Джилас назвал «скрытой формой гражданской войны между правительством и народом» (37).

Необходимо освободить гражданское общество, если есть стремление освободить от пут экономику. Это возможно лишь при условии признания за подданными прав гражданства, среди которых не может не быть права собственности и права свободной купли-продажи. Без указанных двух прав будут отсутствовать минимальные условия, делающие возможным обновление экономики. Словом, чтобы выбраться из пропасти застоя, Советский Союз должен демонтировать структуры коммунистического режима — от единственной партии до единого плана, от монополии на средства коммуникации до монополии на средства производства. Государство должно быть устроено таким образом, чтобы в сфере производства и обмена действовали принципы «буржуазного права», которые гарантируют частную собственность, прибыль, свободу трудового договора и все другие свободы, связанные с нормальным функционированием рыночного хозяйства.

Все это имеет очень определенный и очень горький смысл, ибо означает конец самого великого и вдохновенного мифа нашего времени — мифа о коммунизме, который станет «последней формой устройства человеческого рода» (3, т. 7, с. 551), формой, воплощающей «решение загадки истории» (3, т. 42, с. 116). Однако это также означает, что Маркс был прав, утверждая, что все отсталые общества должны пройти через капитализм, если они хотят разорвать порочный круг нищеты. Игнорирование данного урока было, по всей вероятности, причиной самой великой катастрофы, которая обрушилась на русский народ и на все другие народы, добровольно или принудительно последовавшие его примеру.

Таким образом, России предоставляется возможность выхода из того тупика, в который ее завела КПСС. Освобождаясь от претензии на построение невозможного, — говоря в обобщенном плане, «экономики без экономики», — русские могут остановить деградацию своего образа жизни и воссоединиться, пройдя длинный и трудный путь, с сообществом передовых промышленных стран, из которого они были выведены Октябрьской революцией. Правда, придание вновь русской экономике рыночного характера представляет собой перестройку таких крупных размеров и полную таких и стольких противопоказаний, что неминуемо вызывает чувство пессимизма. Даже если допустить, что Номенклатура сумела поставить правильный диагноз недуга, поразившего жизненные ткани советского общества, и что, следовательно, она твердо намерена вступить на путь рыночной экономики и самостоятельности гражданского общества, то каковы шансы возможностей совершить такую контрреволюцию, не «взрывая» системы? В самом деле, рыночная экономика не означает лишь развитие производительных сил, технологический прогресс и постоянный рост жизненных шансов. Она также означает безработицу, инфляцию, сильные диспропорции в распределении богатства и вспышки собственнического индивидуализма, т. е. все те явления, которые в их сочетании могут сделать советское общество неуправляемым или прямо столкнуть его в пропасть гражданской войны. Это означает, что «великий больной» XX века — советская империя — находится в условиях, очень напоминающих те, в которых был «великий больной» XIX века — Оттоманская империя. Излечение возможно лишь с по мощью шоковой терапии, с высоким риском.

1. «Правда», 29. V. I990.

2. См. Pellicani L. L'anti-economia coilettivistica. — "II Socialismo del Future", 1990, N 2.

3. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч.

4. Labriola A. Capitalismo. Napoli, 1926, p. 15.

5. Lange O. Economia politica. Vol. I. Roma, 1974, p. 169.

6. CM. Ambartsumov Y. NEP: A Modern View. Moscow, 1988.

7. Hartwell R. M. La rivoluzione industrial. Bari, 1973, p. 124.

8. Kriedte P., Medick H., Schlumbhom J. L'industrializzazione prima dell'industrializzazione. Bologna, 1984.

9. Macfarlane A. The Origins of English Individualism. Oxford, 1987, p. 196.

10. Бухарин H. И. Проблемы теории и практики социализма. М., 1989, с 102.

11. Saul S. В. Industrializzazione: il caso inglese. — In: La rivoluzione industnale fra il Settecento e 1'Ottocento. Milano, 1984, p. 34.

12. Fourastie J. Le grand espoir du XX siecle. P., 1963, p. 32.

13. Zaumthor P. La vie quotidienne en Hollande au temps de Rembrandt. P., 1990, p. 303.

14. Cox 0. C. The Foundations of Capitalism. N. Y., 1959, p. 223.

15. CM. Haitsma Mulier E. O. G. La societa delle Sette Province Unite nel Seicento. — In: La Storia a cura di Nicola Tranfaglia e Massimo Firpo. Vol. V. Torino, 1986, p. 409. Следует добавить, что эту половину Иохан вам Ольденбарневельдт считал самой здоровой и самой богатой частью населения страны (Цит. по: Duke A. The Ambivalent Faces of Calvinism in the Neetherlands. -- In: International Calvinism. Oxford, 1986, p. 109.

16. Wilson C. La Repubblica Olandese. Milano, 1968, p. 52.

17. Цит. по: Benassar B. L'lnquisizione о la pedagogia della paura. — In: Storia dell'Inquisizione spagnola dal XV al XIX secoio. Milano, 1980, p. 95.

18. См. Монтескье Ш. Избранные произведения. М., 1955.

19. См. Pellicani L. Saggio sulla genesi del capitalismo. Milano, 1988.

20. Fourquin G. Storia economica dell'Occidente medievale. Bologna, 1987, p. 246.

21. Lepage H. Domani il capitalismo. Roma, 1978, p. 80.

22. Il Libro del signore di Shang. Milano, 1989, p. 153—154, 253.

23. CM. Fraenkel E. II doppio Stato. Torino, 1983.

24. Commons J. R. I fondamenti giuridici del capitalismo. Bologna, 1981, p. 408.

25. Losano M. G. I grandi sistemi giuridici. Torino, 1978, p. 36.

26. См., в частности, важную работу: Borsa G La nascita del mondo moderno in Asia Orientale Milano, 1977.

27. Цит. по.: Jones E. L. 11 miracolo europeo. Bologna, 1984, p. 199.

28. Braudel F. Grammaire des Civilisations. P., 1987, p. 341.

29. Цит. по: Bonney R. L'absolutisme. P., 1989, p. 66.

30. Williamson O. E. Le istituzioni economiche del capitalismo. Milano, 1987, p. 126

31. Hayek von F. A. Conoscenza, mercato, pianificazione. Bologna, 1988, p. 315.

32. Горбачев М. С. Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира. М, 1988

33. Шмелев Н. П. Авансы и долги. М., 1989, с. 12.

34. Cipko A. Dalla nostra esperienza di costruttori dell'impossibile. — "Mondoperaio", 1990, N 6, p. 59.

35. Ленин В. И. Полн. собр. соч.

36. См. Mandel E. Trattato di econornia marxista. Roma, 1974. . 37. Gilas M. La nuova classe. Bologna, 1957, p. 99.

(Перевел с итальянского В. К. Коломиец).