Сайт портала PolitHelp ПОЛНОТЕКСТОВОЙ АРХИВ ЖУРНАЛА "ПОЛИС" Ссылка на основной сайт, ссылка на форум сайта

СУДЬБА И УРОКИ «ИСТОРИЧЕСКОГО КОМПРОМИССА»

И. Б. Левин

ЛЕВИН Илья Борисович, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник ИМЭМО АН СССР,

The Fate and the Lessons of the "Historic Compromise"

Among fоrerunners of new political thinking there happens to have been the "historic compromise" strategy pursued in the 70s by the Italian Communist party. The strategy suggested by E. Berlinguer stipulated a new approach to the issue of compromise, and a reconsideration of the labour movement's traditional vision of politics and of socialism. The intention, more particularly, was to have politics reacquire its ethical dimension, and socialism, its historical openness and the character af a process rather than that of a system.

The crisis of the "historic compromise" at the partition of the 70s and the ' 80s was preconditioned both by short-sightedness of the Italian ruling circles and by contradictions in the consciousness of participants in mass movement for renovation of society. Soviet leadership's sluggishness also did its bit. Within that leader-Ship, however, too, projects were maturing in those years — and, at that, not without appreciable influence of the Italian Communists' ideas — to radically transform "real socialism".

Областью, в которой перестройка произвела наибольшие — и наиболее позитивные — перемены, является, по общему признанию, область внешней политики, международных отношений. Отсюда значение нового политического мышления как философии внешней, политики, определявшей роль и место Советского Союза в мировом сообществе начиная с 1985 г. Претворенная в конкретные акты, позиции, договоренности, эта концепция привела к сдвигам, которых десятилетиями не удавалось добиться ни силой, ни уловками.

Важность нового политического мышления вместе с тем, конечно же, не может ограничиваться внешней политикой. Достаточно упомянуть такие его краеугольные положения, как приоритет общечеловеческих ценностей над частными, национальными или классовыми, как установка на разрешение конфликтов через поиск баланса законных интересов, как признание несводимости многообразия окружающего нас мира. Воздействие этих положений на все стороны общественного сознания в нашей стране трудно переоценить.

Однако само новое политическое мышление нередко выглядит, словно Афина Паллада, вышедшая готовой из головы Зевса. Уровень осмысления, интерпретации и систематизации этого понятия заметно отстает от его реального значения. Отстает как от масштаба явления, так и от уровня изучения его на Западе. Например, уже осенью 1088 г Центром по изучению проблем международной политики при ЦК Итальянской коммунистической партии был выпущен сборник серьезных аналитических работ, посвященных внешней политике перестройки (1). Даже на общем солидном научном фоне в этой книге выделяется своей основательностью очерк известного историка-марксиста проф. Дж. Прокаччи — о генезисе нового политического мышления (2); от первых споров о ленинском понятии «передышки» до выпущенной накануне перестройки группой исследователей ИМРД АН СССР книги «Вопрос всех вопросов» (3). У нас, насколько можно судить, пока нет подобных работ, которые бы охватывали в целом истоки нового политического мышления: как внутренние, так и зарубежные.

Такие работу между тем нужны не просто для академической полноты (хотя и это немаловажно). Изучение прошлого опыта, прецедентов позволяет отделять поверхностное и наносное от глубинных, объективно обусловленных тенденций. Возможно, если мы лучше будем знать, отчего не пошли в рост, были затоптаны или замерзли первые побеги нового политического мышления, нам Удаётся лучше распознать опасности, которые угрожают его последующим росткам.

В ряду таких предшественников все еще ждет непредвзятого разбора и оценки опыт политической стратегии итальянских коммунистов середины 70-х годов, оставшийся в истории под названием «исторического компромисса».

* * *

В список потерь, понесенных нами в годы застоя, следовало бы занести практически несостоявшееся знакомство с такой фигурой, как Энрико Берлингуэр. Мимо нашего внимания прошел деятель не итальянского только, но европейского, международного калибра. Не случайно, наверное, к его мнению прислушивались крупнейшие политики, государственные лидеры. Интервью с ним добивались представители ведущих газет, телекомпаний, информационных агентств по обе стороны Атлантики. Свою книгу об Италии 70-х годов французский публицист назвал «Берлингуэровская Италия» (4).

Энрико Берлингуэру посвящены по меньшей мере четыре фундаментальных биографии (5), одна из которых — прижизненная, несметное число статей и очерков. Большинство авторов, пишущих о нем, начинает, как правило, с описания его похорон — день этот потряс Италию и запечатлелся в национальной памяти. На улицы Рима вышло более полутора миллионов человек. За катафалком шли знаменосцы-гонфалоньеры со штандартами всех городов страны. Город был заполнен кумачовыми полотнищами. Популярнейший в послевоенные годы президент, социалист Сандро Пертини, плакал над гробом.

Смерть сразила Энрико Берлингуэра во время предвыборного митинга. Он выступал в Падуе на Пъяцца Делла Фрутта. Вдруг его речь стала затрудненной. Каждое слово давалось ему ценой огромных усилии. Из толпы стали кричать: «Не надо! Отдохни!» Он все же довел выступление до конца и упал. Четыре дня спустя на выборах в Европарламент компартия впервые обошла по числу полученных голосов правящую Христианско-демократическую партию. Политологи назвали это «эффектом Берлингуэра». Но дело было, конечно, не только в героическом конце. Выходец из именитого сардинского рода, политик в четвертом или пятом поколении, Энрико Берлингуэр был чрезвычайно популярен и при жизни. Как пишет знаток жизни римского простонародья М. Феррара, для жителей столичных окраин он был своим, просто Ригетто (фамильярно ласковое от Эйрико) (6). С этим вроде бы не вязался его образ сугубо кабинетного человека: неизменный синий костюм, чуть обвисло сидящий на щуплой фигуре, немного угловатые движения, стеснительная улыбка, упрямое нежелание говорить о себе. За письменным столом он проводил, действительно, большую часть своей жизни, занимаясь подчас самой что ни на есть конторско-aппаратной работой. Работоспособность его была легендарной — как и требовательность к себе.

Некоторое находили его слог маловыразительным, слишком близким к стилю Официальных партийных документов. Между тем его перу были свойственны некоторые особенности, о которых стоит упомянуть. Например, один из биографов подметил, что в его речи могли соседствовать «разделенное единство» или «расширенная узость» (7). Слушатели или читатели не воспринимали это как нелепость. Литературоведы называют такой прием оксюмороном: он придает речи большую выразительность, подчеркивает диалектичность мысли. В его докладах крайне редки цитаты, хотя он не раз обращается к авторитету классиков: Маркса, Ленина, Грамши. Свободно ориентируясь в концептуальном пространстве, он ссылался на мысль, а не на закавыченный кусок «священного» текста.

Идея "исторического компромисса» была сформулирована Э. Берлингуэром осенью 1973 г. в серии из трех статей, напечатанных в партийном еженедельнике «Ринашита» (8, р. 609—639). Сообщение о военном перевороте в Чили застало генерального секретаря ИКП в момент выздоровления после автомобильной аварии, случившейся двумя неделями раньше во время отпуска в Болгарии. Находясь по предписанию врачей на домашнем режиме, он взялся за обстоятельный анализ случившегося. Разбор причин и условий, приведших к падению правительства Альенде, занимает основное место в статьях: понятие «исторического компромисса» возникает лишь в самом конце последней, третьей статьи. «Острота проблем, стоящих перед страной, постоянно нависающая угроза реакционных авантюр и необходимость открыть наконец Италии надежный путь экономического развития, социального обновления и демократического прогресса делают все более назревшим и безотлагательным достижение того, что можно назвать новым* великим «историческим компромиссом» между силами, объединяющими и представляющими огромное большинство итальянского народа» (8, р. 638— 639). Конкретно имелся в виду союз коммунистов, социалистов и католиков во Имя глубокого демократического преобразования

Не следует думать, что чилийская трагедия послужила Э. Берлингуэру лишь Предлогом для выдвижения этой идеи. Настоятельно подчеркивая коренные различия между Европой и Латинской Америкой, Италией и Чили, он привлекает Внимание именно к тем аспектам чилийской ситуации, которые перекликаются с итальянской.

Конец 1973 г. на Апеннинском полуострове представлял собой чрезвычайно своеобразный период. Свои последние месяцы доживало правоцентристское Правительство Андреотти, приведенное к власти первыми в послевоенной истории досрочными парламентскими выборами 1972 г. Итоги этих выборов явились неожиданностью для всех: с одной стороны, коммунисты вовсе не получили на них той весомой прибавки голосов, которую, как казалось, им должна была принести сотрясавшая страну непрерывно с конца 1969 г. (знаменитой «жаркой осени») стачечная стихия; с другой — почти на миллион голосов больше собрали крайне правые в лице неофашистского «Итальянского социального движения». Отражением этой двоякой неудачи, (или, может быть, точнее, нереализовавшегося успеха) левых сил и явилось образование право центристского кабинета под председательством одного из самых «пластичных» лидеров ХДП: место главных союзников демохристиан — социалистов — в этом правительстве заняли либералы — партия, по итальянским понятиям, отчетливо консервативного толка.

* Впервые понятие «исторического компромисса» было предложено П. Тольятти применительно к коалиции антифашистских сил, сложившейся в ходе войны за освобождение Италии от диктатуры Муссолини.

Рокировка вправо на уровне парламентского большинства была как бы ответом политики на массовое социальное движение. Но этим дело не ограничивалось. Уже с конца «жаркой осени» в политическую жизнь страны стали вторгаться акты террора: убийство полицейского в день всеобщей забастовки 19 ноября 1969 г., взрыв в банке на миланской Пьяцца Фонтана 12 декабря того же года (16 убитых, свыше ста раненых) Италию лихорадили разоблачения заговоров, реальных или выдуманных попыток государственного заговора (вроде провалившегося путча «черного князя» Валерио Боргезе в декабре 1970 г. ). Общим для всех этих вылазок была их реакционная окраска, более или менее явная «подпись» неофашистов.

Весной 1972 г. в этой истории была открыта новая глава. На окраине Милана (где как раз в те дни заседал XIII съезд ИКП) был обнаружен труп крупного издателя Дж. Фельтринелли, известного своими связями с «ультралевыми» и погибшего, по-видимому, в момент совершения диверсионного акта (попытки взорвать мачту высоковольтной линии). Ясности на сей счет нет и поныне, но именно от этого факта обычно ведут родословную «красного», левоэкстремистского терроризма. Далее вереницей по нарастающей потянутся убийства, похищения, запугивание — все то, что через многие годы сложится в понятие «свинцового десятилетия». По следам первых же эпизодов «левого» террора демохристианские политики принялись нагнетать кампанию страха перед противоборством «двух экстремизмов», «черного» и «красного», — это тоже работало на подготовку «чилийского варианта».

В то же время энергия подъема массового рабочего движения, взметнувшегося на рубеже 60—70-х годов, была далека от исчерпания Рост движения шел вглубь, в сторону качественного углубления требований и лозунгов. На предприятиях ширилась сеть новых, унитарных органов рабочей демократии — фабрично-заводских советов (ФЗС), они властно вторгались в хозяйские прерогативы, наглядно показывали, как возросло могущество организованного рабочего класса, и одновременно подталкивали профсоюзы к объединению, слиянию в единую организацию (9). Повышались влияние и популярность компартии, наиболее тесно ассоциировавшейся в глазах избирателей с рабочим классом. На очередных парламентских выборах в 1976 г. ИКП ожидал самый большой успех за все послевоенные годы — 34, 4 % голосов! Так что отклонение стрелки политического равновесия вправо в 1972—1973 гг. было лишь кратким эпизодом, зигзагом, своего рода интермеццо. Такова была обстановка, в которой родилась идея «исторического компромисса»: резко обострившиеся страхи и тревоги и одновременно не только не перечеркнутые, но и получившие новые подтверждения надежды на близкие радикальные перемены во всем комплексе социальных отношений.

* * *

Стратегия «исторического компромисса» рождалась не на голом месте» не была плодом внеземного озарения Этой формулой, как мы видели, пользовался еще Тольятти. При нем и его преемниках проблема союзов рабочего класса, социальных и политических, занимала без преувеличения центральное место во всей тактико-стратегической разработке ИКП (10). Напряженно размышлял над этой проблемой и Э. Берлингуэр. В его Выступлениях начала 70-х годов постоянно повторяется мысль о том, что если проведение реформ (какими бы прогрессивными они ни выглядели) оборачивается сужением союзов рабочего класса, то за этим неизбежно последуют поражение и отлив самого рабочего движения (11). Еще до Чили, в докладе на XIII съезде ИКП в марте 1972 г. он говорил о сложности социального состава итальянского общества, об огромном удельном весе промежуточных слоев, переплетенности главных национальных вопросов (крестьянского, южного, женского) и делал вывод: «В такой стране, как Италия, новая перспектива может быть реализована только при сотрудничестве трех главных народных течений: коммунистического, социалистического, католического... Мы готовы взять на себя свою часть ответственности» (8, р. 409—420).

У «исторического компромисса» были, таким образом, определенные истоки, конкретное предварение Были ли у него столь же определенные конец, завершение? И если да, то по какому временному рубежу они проходят? На этот счет в итальянской марксистской литературе нет единодушия. Некоторые авторы полагают, что об «историческом компромиссе» можно говорить лишь до 1976 г.; дальнейшее противоречит этой стратегии, чуждо ей (12),

У такой точки зрения есть весомые — главным образом психологические — резоны. После головокружительного успеха на выборах 1976 г. — с ростом сразу на 7 с лишним процентов! — ИКП в протяжении последующих трех лет фактически вплотную подошла к правительственному сотрудничеству с социалистами и христианскими демократами. В историю это время вошло как трехлетие «национального единства», или «Демократической солидарности». Это и было, казалось бы, претворение в жизнь стратегии ИКП На деле, однако, все обстояло иначе. Полоса «национального единства» наступила как-то непредвиденно быстро. Выход партии из оппозиции, смена ее неизменно жесткого на протяжении всех послевоенных лет отношения к ХДП — все это надвинулось слишком стремительно и для партии в целом, и для ее руководства (для сравнения: смена центристских правительств Италии левоцентристскими в начале 60-х годов вынашивалась и подготовлялась ее инициаторами чуть ли не десять лет).

Неожиданным — и вынужденным! — было само вхождение коммунистов в правительственную коалицию в роковой день похищения А. Моро 16 марта 1978 г*. Компартии, иначе говоря, пришлось действовать не в соответствии с собственным «сценарием», а под драматически жестким диктатом обстоятельств.

Все это так. И все же трудно согласиться с попыткой — весьма распространенной — отделять «хорошую» теорию от «плохой» практики. Реальная история никогда не дает условий для стерильно чистого эксперимента. И неучет этого обстоятельства в постулатах теории выявляет слабости ее самой. «Выключая» теорию (стратегию) из фазы практической реализации (тактики), мы обедняем собственные возможности анализа, понимания достоинств и недостатков теорий. Чтобы лучше понять новаторский потенциал, заключавшийся в берлингуэровском замысле «исторического компромисса», его, конечно же, следует рассматривать в полном объеме, т е. во всей его временной протяженности — 1973—1978 гг. — и с учетом тех лозунгов и установок, которые выдвигались тогда партией, в том числе таких как «суровая экономия», «элементы социализма», «еврокоммунизм».

Итак, в чем же заключался этот новаторский потенциал? Прежде всего — в своеобразий обращения к самому понятию компромисса. Обращение к компромиссу как средству политической борьбы само по себе вовсе не ново, в том числе и в истории рабочего движения. Трудно найти обществоведческую работу, в которой бы рано или поздно не встретилось — в качестве образца искусства компромисса — упоминание о Брестском мире и нэпе. Эти ли тиражированные до бесконечности примеры или что иное, но в нашем идеологизированном сознании прочно засело отождествление компромисса с критической, тупиковой ситуацией. Компромисс в такой трактовке, попросту говоря, оправдан, когда нет иного выхода.

* Этому дню предшествовала серия конфиденциальных контактов между Э. Берлингуэром и А Моро. На последней из встреч председатель ХДП сообщил, что так и не смог преодолеть сопротивление руководства своей партии полноправному участию коммунистов в коалиционном правительстве. В ответ лидер компартии заявил, что депутаты-коммунисты проголосуют против кабинета "Лишь драматическое изменение ситуации в связи с похищением А Моро скраснобригадниками» заставило руководство ИКП пересмотрев свое решение (13)

Идея «исторического компромисса» была предложена Э. Берлингуэром, как мы видели, отнюдь не в безвыходной ситуации. Левые силы в тот момент не только не потерпели поражения, но л стояли на пороге новых успехов. Речь шла, следовательно, не об оборонительном, а о наступательном применении компромисса. Но свести дело лишь к компромиссу как способу развить наступление другими средствами было бы неверно.

В основе замысла «исторического компромисса» нетрудно разглядеть тот поиск баланса законных, или разумных, интересов, который сегодня рассматривается как один из наиболее продуктивных элементов нового политического мышления. Провозгласить такого рода принцип в момент, когда ключевым словом было «завоевания» («классовые завоевания», «пролетарские завоевания» и т. д. ) и когда даже уравновешенные, казалось, лидеры профсоюзов выступали за превращение зарплаты в «независимую переменную величину» (14), значило проявить незаурядную интуицию. Лозунг «исторического компромисса», по существу, призывал к критическому осмыслению тех пределов, той ограниченности «коммунистической модели политики» (15, р. 11—40), которые выявятся лишь во второй половине 80-х годов: у нас — с началом перестройки, в ИКП — с дискуссиями на ее XVII—XIX съездах. Кризис этой «модели» выразился в исторически обусловленной необходимости рассоединения политики и Проекта глобального переустройства общества. Исчерпанной в «модели» оказалась не сама по себе надежда на улучшение жизни масс средствами политики, а сведение политики к инструменту подготовки качественного скачка в жизни общества. Подобное представление о политике, как подчеркивает один из ведущих итальянских советологов проф Рита Ди Лео, оперирует исключительно такими понятиями, как глобализм (переустройство общества в целом, истории в целом и т. д. ), антагонистичность (черно-белое видение общества, поиск врага, создание образа врага и т. д. ), вертикализм (базис детерминирует политическую надстройку, политическая власть Командует экономикой) (15, р. 12—13). В результате политика как бы утрачивает самостоятельное существование и собственно ей принадлежащее пространство, где договорно-компромиссное начало признается не временным, а постоянным структурообразующим принципом. Политика в этом случае перестает быть процессом, по определению, горизонтальным, опосредующим разные — и разновеликие — частные (групповые) интересы как равные, размещенные в одной плоскости, т. е. демократическим процессом.

«Исторический компромисс» как раз и знаменовал восстановление политики в ее правах, возвращение ей способности служить инструментом гегемонии* той социальной и политической группы, которая объективно — не в силу декларированной кем-то «исторической миссии», а путем неукоснительного, день изо дня подтверждения — обнаруживает большую глубину и точность предвидения тенденций развития.

* Термин «гегемония» берется здесь в грамшианском смысле. Напомним, что, отталкиваясь от ленинской трактовки этого понятия, А. Грамши шел дальше гегемония в его интерпретации — это такая комбинация элементов господства и руководства, которая обеспечивает данной социальной и политической группе возможность управлять обществом на основе согласия управляемых.

Предложение католическим и социалистическим массам включиться на равных основаниях в работу по реформированию итальянского общества реализовало подобное понимание политики; более того придавало ему глубину и устойчивость и в этом смысле было направлено на укрепление итальянской демократии в момент, когда она, подвергаясь суровым испытаниям, остро нуждалась в поддержке.

В середине января 1977 г. на собрании левой интеллигенции в римском театре «Элизео» Э. Берлингуэр выдвинул один из самых примечательных — и жестоко оспариваемых — лозунгов в своей жизни. По-итальянски он умещается в одном слове — «аустерита»; по-русски требует, как минимум, двух — «суровая экономия», хотя и не передает при этом присущего итальянскому понятию оттенка самоограничения, добровольного и потому внушающего уважение отказа от роскоши и излишеств. Автор лозунга вкладывал в него двоякий смысл. С одной стороны, речь шла о пересмотре отношений с «третьим миром» как поставщиком дешевого сырья для развитых стран Запада, об изменении ситуации, при которой ничтожное меньшинство человечества потребляет львиную долю энергетических и иных природных ресурсов земного шара. Подчеркивая необходимость «проникнуться полным пониманием потребностей развития и справедливости этих (развивающихся. - И. Л. ) стран и установлением по отношению к ним политики сотрудничества на основах равноправия» (16, р. 25), лозунг звал на борьбу за новый мировой экономический порядок, опирающийся на рациональное использование природных ресурсов и функционирование наднациональных регулирующих органов, развивающихся — в тенденции — к чему-то вроде «мирового правительства». Задолго до появления в западных парламентах первых «зеленых» и представления общественности первых масштабных программ «альтернативной экономики» лидер итальянских коммунистов концентрировал внимание на «качестве развития».

С другой стороны, «аустерита» была ответом — или, для точности, проектом ответа — рабочего движения на экономический кризис, в котором оказалась страна. «Политика сурового самоограничения, строгости, войны с транжирством стала неотвратимой необходимостью для всех», — говорил Э. Берлингуэр, но тут же подчеркивал, что такая политика является «одновременно тем рычагом, нажимая на который можно двинуть вперед борьбу за преобразование общества в его структурах и основополагающих идеях» (16, р. 25). Речь шла о том, какая политическая сила и в чьих классовых интересах осуществит и использует политику «отказа от определенных благ и принесения определенных жертв». Лишения не могли обойти стороной и широкие слои трудящихся, однако вес и Влияние, завоеванные рабочим движением, позволяли ему потребовать — в контексте политики «аустерита» — поворота от «безумного раздувания частного потребления» к «социально-экономическому укладу, вдохновляющемуся и руководствующемуся принципами общей максимальной производительности, рациональности, экономичности, справедливости, доступности таких подлинных благ, какими являются культура, образование, здоровье, свободные и здоровые отношения с природой.... Ограничивающее свои потребности общество может быть также более справедливым, менее неравным, реально более свободным, более демократическим, более человечным» (16, р. 27).

Говоря словами наших сегодняшних споров, Э. Берлингуэр предлагал воспользоваться мерами (объективно ставшими неизбежными) антикризисной политики для регулирования рыночной экономики, навязывания ей целей и задач, которые рынок никогда не ставит сам себе; причем предлагал рабочему движению выступить инициатором и гарантом проведения такой политики. «Вот почему мы говорим, что да, аустерита есть необходимость; но она станет также возможностью для обновления, для преобразования Италии. Конечно, возможность эту еще нужно целиком завоевать, но именно поэтому такой шанс нельзя упустить» (16, р. 27).

В берлингуэровской трактовке в лозунге «аустерита» не было, таким образом, ничего от францисканской проповеди бедности как добродетели, что ему порой пытались приписать. Было другое: настойчивое подчеркивание, что «политика аустерита должна иметь целью (и именно поэтому она Может — должна — быть поддержана рабочим движением) установление справедливости, эффективности, порядка и, добавлю, новой морали» (16, р. 25—26). Э. Берлингуэр здесь возвращался, или, точнее, продолжал линию, четко определившуюся уже в процессе разработки платформы XIV съезда ИКП. Уже тогда, в 1974 г., в разгар моды на новейшие левацкие теории «отказа от труда», «первенства потребностей» и т. п. секретарь ИКП поразил многих нарочитым подчеркиванием в своем докладе того места, где говорилось: «Из кризиса нельзя выйти без периода суровых усилий всего народа». «Суровые усилия, — пояснял он тут же, — означают, что нужно производить больше, не транжирить, а экономить и хорошо применять все виды ресурсов... Чтобы лучше жить, нужно изменить кое-какие привычки... » Обращаясь в особенности к молодежи, Э. Берлингуэр говорил о «внутреннем самопринуждении к строгости и дисциплине занятий», о необходимости воссоздания — вопреки проявлениям разнузданного эгоизма и индивидуализма — чувства солидарности и взаимной поддержки между людьми» (17, р. 47—49).

Подсобное подчеркивание этических мотивов проливает свет на еще один очень важный аспект берлингуэровского понимания «исторического компромисса». Разумеется, темы морали — личной и политической добропорядочности, ответственного отношения к общественному долгу, безупречности в «распоряжении государственными средствами — не могли оставить равнодушными массы, особенно массы католиков, болезненно переживавших нескончаемую череду скандалов, связанных с именами политиков-демохристиан (знаменитым осталось предвыборное воззвание известного (и весьма консервативного) публициста И. Монтанелли: «Зажмите себе нос и еще раз проголосуйте за ХДП!»). Но было бы неверно сводить дело к стремлению привлечь голоса избирателей-католиков. Лозунг «аустерита» был выдвинут в критический для массового рабочего движения момент, когда его цели — провозглашенные и реальнее — стали резко расходиться. Цели на знамени движения были прежними: социальная справедливость и демократия; на практике же все чаще выходило: уравниловка и митинговый диктат большинства над меньшинством (18).

В таком перерождении целей было «повинно» само единство массового, профсоюзного движения, в рядах которого впервые после раскола 40-х годов бок о бок шли коммунисты и социалисты, с одной стороны, и католики — с другой. Гипотетически рассуждая, встреча двух политических субкультур —социалистической и католической — могла обогатить и облагородить лозунги трудящихся сочетанием коллективистских, классово-солидаристских ценностей первой и этического напряжения, стремления к индивидуальному совершенствованию, свойственных второй. Однако в реальной истории, когда в движение приходят миллионы, массовое сознаний отбирает и синтезирует идеи не по отвлеченному критерию «идеологического оптимума». Во всяком случае, для того «массового рабочего», который стал главным действующим лицом «жаркой осени» и последующих грандиозных кампаний, более близким оказалось сочетание убежденности в своей классовой правоте с приверженностью к эгалитарно-аскетическому христианскому идеалу.

* Эта мысль о "встрече двух культур» была в особенности подчеркнута А. Тато, многолетним Личным секретарем и близким другом Э Берлингуэра, в беседе с автором этих строк

«Исторический компромисс» в этих условиях означал не только предложение политического союза (на всех уровнях: от массовых «низов» до партийных «верхов»), но и подчеркивание взаимодополняющего характера двух субкультур*, способных сообща противостоять корпоративному сужению, объективно эгоистическому утилитаризму стачечных требований и лозунгов, толкавших рабочее движение в тупик. Не случайно, разъясняя смысл идеи «аустерита», Э. Берлингуэр определял ее как «освободительный акт для широких масс, подверженных старым стереотипам послушания и нетерпимой социальной маргинализации». Этот акт «созидает новую солидарность... становится широким демократическим движением на службе дела социального преобразования» (16, р. 26).

По выражению одного из политических обозревателей той поры, «аустерита» была не столько программой, сколько «идеей — стимулом, идеей — ориентиром», побуждавшей искать новый тип развития «с акцентом скорее на качестве, нежели на количестве» (19), Причем неотъемлемой частью этого «качества» выступал моральный компонент, этическое измерение политики, ее ценностный срез. Значение борьбы Э. Берлингуэра за эти цели стало возможно оценить в полной мере лишь доброе десятилетие спустя, когда и Италию захлестнули модные неоконсервативные концепции «политики как технологии», политики вне ценностных критериев; концепции, подготовляющие не столько рационализацию политики, сколько наступление антидемократических сил (20).

* * *

Примерно в то же столь плодотворное для него время подготовки к XIV съезду. Э. Берлингуэр высказывает еще одну идею, существенно дополняющую стратегию «исторического компромисса». Говоря о «спасении и возрождении страны, ее продвижения вперед», он высказывается за «осуществление мер и программ, которые в некоторых аспектах являются мерами и программами социалистического типа» (17, р. 50).

Так возникает — и сразу же оказывается в центре жгучего общественного интереса — тема «элементов социализма». Но прежде чем продолжить рассказ о ней, обратим внимание на одну деталь: всякий раз, когда Э. Берлингуэр заговаривает об «элементах социализма», он вводит многочисленные оговорки: «некоторые направления и мероприятия, которые, по нашей оценке, относятся к социалистическому типу», «то, что мы называем элементами социализма» и т. д. (17, р. 50—51). Дань осторожности? Доктринальная скрупулезность? Не будем спешить с догадками

Вряд ли о чем-нибудь еще журналисты так допытывались у Берлингуэра, как об «элементах социализма». Любознательность интервьюеров подогревалась, помимо всего прочего, несовпадением ответов: в одном из выступлений, например, «элементы социализма» представали как некий комплекс нововведений во всех сферах жизни — производстве и распределении, потреблении и нравах, природе власти и демократических процедурах; в другой раз они связывались главным образом с экономическим программированием, целенаправленным и планомерным управлением народным хозяйством. В третьем случае можно было понять так, что «элементы социализма» заключены в конкретных реформах систем здравоохранения, народного образования, жилищной и транспортной и т, д. '

Подобные разъяснения только еще больше запутывали проблему. Никому при этом (насколько нам известно) не приходило в голову изменить сам вопрос: из какого понимания социализма исходит автор, как представляет себе переход к этому строю?

Здесь можно себе позволить только самый схематичный экскурс на тему о социалистическом идеале Э. Берлингуэра. Обратим внимание лишь на три момента. Прежде всего в его представлениях о социализме нет ничего от нормативно директивного подхода, теоретически вычисленной модели, реестра «отличительных черт», в соответствии с которым можно декретом объявлять социализм частично построенным, построенным в основном, завершенным, развитым и т, д. Вслед за П. Тольятти, выдвинувшим еще на X съезде ИКП (1962 г, ) идею «постепенного развития, в котором весьма трудно точно определить, когда произойдет качественное изменение» (21, с. 808), Э. Берлингуэр делает упор на становлении, реальных преобразованиях; в его видении социализма присутствует в первую очередь элемент процессуальности, т. е. зависимости качественных характеристик от протекания процессов, не имеющих предустановленных временных рамок.

Далее. Конкретное «качество» будущего строя зависит от широты, многообразия движения, его социального и идейно-политического состава. Скажем, П. Тольятти начиная с 1960 г. неоднократно высказывал мысль о том, что средние слои могут участвовать не только в борьбе за социализм, но и в управлении делами социалистического общества («в своих формах организации приблизиться к формам социалистического управления» (21, с. 293)). Э. Берлингуэр пошел дальше: к признанию необходимости сохранения оппозиции, чередования у власти разных политических сил — демократии как основополагающему элементу социализма. «Приобретенный опыт, — говорил он, например, в Москве на праздновании 60-й годовщины Октябрьской революции, — привел нас к заключению... что демократия ныне — это не только то поприще, на котором классовый противник вынужден отступать, но и та историческая универсальная данность, на которой следует строить самобытное социалистическое общество. Вот почему наша унитарная борьба — в которой мы постоянно ищем союза с другими итальянскими и западноевропейскими силами социалистической и христианской ориентации — нацелена на осуществление нового, социалистического общества, которое бы гарантировало все личные и коллективные, гражданские и религиозные свободы, неидеологический характер государства, возможность существования разных партий, плюрализм* в общественной, культурной и духовной жизни» (16, р. 29—30).

Наконец, демократия, о которой говорит Э. Берлингуэр, уже прошла обогащение практическим опытом событий, которых не знали деятели поколения Тольятти: «студенческой революции» 1967—1968 гг., «жаркой осени» 1969 г., грандиозными стачками, завоеваниями и драмами 70-х гг. И когда Э. Берлингуэр многократно возвращается к мысли об отстаивании и распространении «широкой, разнообразной и крепкой демократической ткани» (17, р. 36), следует помнить, что это говорит человек, на глазах которого рождались и утверждались органы областного самоуправления и советы в городских районах, система самоуправления в школах и вузах, цеховые делегаты и знаменитые фабрично-заводские советы. И не просто рождались, но и порождали массу дотоле неведомых рабочему движению проблем. Как примирить интересы рабочего самоуправления (предприятия, отрасли) с интересами самоуправления территориального (муниципалитет, совет провинции, области)? Как совместить стабильность рабочего места и трудоустройства молодежи, гарантии от увольнения и мобильность трудовых ресурсов, без которой национальной экономике грозит паралич? Как быть с противоречием между эгалитарными по необходимости требованиями массового рабочего движения (для массового движения уравнительные требования — стержень борьбы за социальную защищенность) и растущей социальной дифференциацией — следствием завоеваний самого рабочего класса? И так далее, до бесконечности.

* Это первый случай, когда слово «плюрализм» {в политическом смысле) появляется в советской печати; годом раньше в тексте речи Э. Берлингуэра на XXV съезде КПСС бдительные цензоры заменили его «многообразием» (22, р 272, 335).

Подобные дилеммы осложнялись и обострялись возникновением новых демаркационных границ на карте социальных конфликтов; границ, не повинующихся силовым линиям между полюсами труд - капитал. Э. Берлингуэр внимательно следил за так называемыми новыми общественными движениями и постепенно приходил к убеждению насчет слабой приспособленности традиционных инструментов политики — в первую очередь партий, выражающий определенные классовые интересы, — к разрешению проблем таких социальных слоев, как молодежь, женщины, пенсионеры; к верному выбору в вопросах экологии, удовлетворению запросов «постиндустриального» общества и т д. Особенно большое место эта проблематика занимала в последних статьях и выступлениях Э. Берлингуэра (16, р. 78).

* * *

По мере развития событий концепция «исторического компромисса», как можно видеть, разрасталась и разветвлялась, вбирала в себя все новые пласты политического опыта и анализа. В свою очередь компартия — да и, шире, рабочее движение в целом — черпала в идеях «исторического компромисса» стимулы к борьбе за расширение единства демократических сил. На расстоянии особенно ясно видно, насколько плодотворные перспективы открывала эта политическая стратегия перед Италией, да и не одной только Италией. Тем контрастней на этом фоне выглядит непонимание и неприятие стратегии «исторического компромисса» теми, кому она адресовалась.

«Исторический компромисс» был отвергнут прежде всего основным собеседником ИКП, каким выступала ХДП. Весь курс этой партии по отношению к коммунистам в протяжении трехлетия «демократической солидарности» пронизан двуличием, подчинен фактически одной близорукой цели: сыграть на вынужденной двойственности положения ИКП и тем самым максимально истощить ее. Похищение Моро 16 марта 1978 г. до крайности обострило драматизм ситуации для коммунистов. Против воли они оказались «в одной Лодке» с демохристианами именно в такой момент, когда пороки ХДП и созданной ею системы власти выявились с наибольшей наглядностью. Трагифарс 55-дневных «поисков» Моро был, конечно, губителен для репутации всех партий, занявших жесткую позицию) по отношению к террористам. Даже на видавших виды политиков поведение лидеров ХДП производило тягостное впечатление; особенно отталкивающим оно выглядело для Э. Берлингуэра с его всегдашней обостренной щепетильностью в человеческих отношениях.

Между тем речь шла не просто о политической бирже, где выяснялось, кто выиграет и кто проиграет, если «краснобригадники» убьют Моро. Лишь три года спустя стало выясняться, что чиновники и политики, уводившие розыск в сторону от истинного следа, были так или иначе связаны с небезызвестной ложей П-2, Однако уже в те дни подозрения насчет «заказчиков» похищения сгущались в нескольких определенных направлениях. Одно из них было связано с Вашингтоном, ЦРУ, угрозами Киссинджера в адрес Моро; другое — с самими лидерами ХДП. Три (три!) процесса над убийцами, состоявшиеся в минувшие годы, так и не развеяли до конца сомнений (23).

«Исторический компромисс» был встречен в штыки и социалистами, которым в замысле Э. Берлингуэра отводилась без преувеличения ключевая роле. Их новый лидер Б. Кракси, возглавивший ИСП в 1976 г., когда электоральный вес этой старейшей партии впервые упал ниже 10 %-ной отметки, оперировал тем доводом, что социалистам нужно попросту думать о спасении от гибели и что для этого необходимо прежде всего отмежеваться от коммунистов. Переговоры между ХДП и ИКП, любые намеки на возможность сотрудничества между ними переживались соцпартией особенно болезненно Даже многие годы спустя стратегия «исторического компромисса» и личность ее инициатора вызывала в социалистической прессе состояние, близкое к аллергии (25).

Впрочем, эта стратегия далеко не сразу и не целиком была поддержана партией самого Э. Берлингуэра, С самого начала ее с большой настороженностью (чтобы не сказать неприязнью) встретили руководители старшего поколения, в частности Л. Лонго. Когда же логика событий после 1976 г. - так неожиданно быстро! — заставила руководителей ИКП на местах переходить сразу к практическому воплощению этой политической линии (а большинство из них восприняло ее едва ли не просто как команду к «повороту» в сторону ХДП), непонимание, недовольство, глухое брожение охватило и всю членскую Массу (26, р. 226).

Представление о социальной подоплеке этой реакции дает пример профсоюзов. Их руководство, особенно лидеры ВИКТ во главе с Л. Ламой разработали платформу (по названию дворца съездов в римском районе ЭУР, где она была принята в феврале 1978 г., ее называют обычно платформой ЭУР), которая по существу выражала основные положения «исторического компромисса» — но только применительно к своей профсоюзной, коллективно-договорной стратегии. Так, «платформа ЭУР» содержала согласие на увольнения избыточного персонала, обязывала рабочих к сдержанности в экономических требованиях, содержала другие важные уступки предпринимателям. Взамен она требовала сохранения и расширения тех политических, контрольных позиций, которые профсоюзы уже завоевали к этому времени; позиций, которые позволяли бы рабочему движению, не подрывая конкурентоспособности итальянской экономики, направить ее развитие на разрешение первоочередных национальных задач трудоустройство молодежи и преодоление отсталости Юга (9).

Утвержденная подавляющим большинством голосов на общенациональной конференции профделегатов «платформа ЭУР» обычно расценивается как свидетельство высокой классовой сознательности, замечательный образец политической смелости и дальновидности (27). Но ожидаемого действия она не возымела, ибо «в низах», на предприятиях логика такого «обмена» была далеко не очевидной. Более того, у рабочих было более чем достаточно оснований подозревать, что их добровольные жертвы будут восприняты хозяевами просто как проявление слабости с соответствующими последствиями для зарплаты и условий труда. Если некоторые группы патроната и вынашивали идею использовать компартию как гаранта социального мира на производстве (25, р. 95—96), то основная часть предпринимателей была настроена на реванш.

Не получая поддержки, замысел «исторического компромисса» лишался своих главных резонов. В январе 1979 г., не дожидаясь санкции партийного съезда, руководство ИКП декретировало выход коммунистов из правительственного большинства, фактически — разрыв с политикой «национального единства» Политик большого личного мужества, Э. Берлингуэр продолжал, правда, отстаивать свою линию на «демократическую солидарность" (вступившая в полосу тяжелого кризиса ХДП, по его убеждению, в конечной счёте, не могла не прийти к этому курсу). Он защищал ее даже после поражения ИКП на выборах 1979 г. Лишь в марте 1983 г. партия окончательно сменила стратегию, перейдя к политике «демократической альтернативы» — борьбы за создание большинства, альтернативного демохристианскому, стержнем которого была бы ИКП.

Большинством рядовых коммунистов перемены, судя до всему, были встречены с облегчением (26, р. 74—75). Все возвращалось на, круги своя: к ясным, привычным разграничениям «мы» — «они». Партийной массе импонировал возврат к жестким тонам в выступлениях самого Э. Берлингуэра, например, в его обращении к бастующим рабочим у проходных ФИАТ осенью 1980 г — позже, после поражения стачки, эти речи не без основания вспоминались как запоздалая дань «баррикадному» периоду борьбы. Э. Берлингуэр действовал, как всегда, по убеждению, но вынужденная расправа с собственной надеждой, Похоже, сказалась на нем даже чисто физически. Пришедший брать интервью журналист так описывает его: «... Лицо никогда не щадившего себя человека, на котором проступили теперь черты износа. Утомленный вид. Черные круги под глазами. Глубокие, как надрезы, «морщины... Проступившая к концу дня седая щетина... » (28). В ту пору ему было еще далеко до шестидесяти.

Веру в правильность основных положений «исторического компромисса» Э. Берлингуэр сохранил до конца жизни. Но тогда, на рубеже 70—80-х годов, поведение партнеров по парламентской коалиции практически не оставляло ему выбора. Картина отвратительного политического торжища, открывшаяся его взору в особенности в дни похищения и затем смерти А. Моро, суетливое интриганство христианских демократов, закулисные Сепаратные ходы социалистов — уже одно это могло вызвать непобедимое отвращение к каким бы то ни было поискам сотрудничества.

* * *

«Исторический компромисс» постигла типичная участь идей, опередивших свое время, явившихся в мир до того, как созрели условия -их реализаций. Та же, в сущности, участь, которая выпала на долю другого великого выходца с Сардинии, А. Грамши. «Отечество» пророка — это, конечно же, не столько место, сколько время. Можно считать, что Э. Берлингуэру в этом смысле «повезло»: лишь каких-нибудь десять с небольшим месяцев отделяют день его смерти от апрельского пленума ЦК КПСС 1985 г. Меньше года — и те идеи, которые были им положены в основу стратегии «исторического компромисса» — поиск-баланса разных интересов как путь к завоеванию новых рубежей демократии и цивилизации, возвращение политике ее этического измерения, социализм как плод живого творчества масс, не сводимый к эталонам, нормам и предписаниям, — стали превращаться в принципы государственной политики одной из двух великих держав.

Мог ли Э. Берлингуэр предполагать, что зароненные им семена дадут всходы в Москве? Вряд ли, конечно, если вспомнить, что незадолго до того печать КПСС аттестовала «исторический компромисс» как мертворожденную идею (29). Следы той полемики с «братскими партиями» были еще свежи. Хуже того, Берлингуэра тогда, на рубеже 1982—1983 гг., серьезно беспокоила, по его собственным словам, та «скрытая возня» в рядах ИКП, которая «направлялась извне» и имела целью «подрыв единства» партии (30). До обмена ли идеями тут было? Вот разве что краткий эпизод десятью годами раньше. Биограф пишет о нем так:

«... Турин, сентябрь 1972 года. Национальный фестиваль «Униты». Как всегда, в нем участвует советская делегация. В ее составе числится относительно молодой (41 год) партийный работник с периферии секретарь Ставропольского крайкома М. Горбачев... С просьбой о встрече с Берлингуэром он обращается к секретарю Туринской федерации ИКП Д. Минуччи. Свое желание он объясняет тем, что его поразило выступление итальянского лидера на Международном совещании коммунистических и рабочих партий в Москве в июне 1969 года. То была самая жесткая речь, которую когда-либо произносил в Москве иностранный руководитель («Мы отвергаем мысль о том, что может быть единая и годная для всех ситуаций модель социалистического общества... Что касается нашей страны, то мы боремся за продвижение к социализму по демократическому пути... Документ, предложенный для нашего одобрения, недооценивает трудности, неудачи, разрывы, произошедшие в социалистическом лагере и рабочем движении, и не исследует их причин»)... За столом фестивального ресторанчика, пропахшего пригоревшим, оливковым маслом и макаронной приправой, под аккомпанемент приглушенных романьольских мелодий секретарь ИКП и будущий реформатор Советского государства довольно долго беседовали друг с другом». По словам другого биографа, «беседа длилась почти час, потому что и Берлингуэр почувствовал большой интерес к столь необычному советскому товарищу..., толковавшему о проблемах социализма без обычного доктринерского багажа» (22, р. 222—223; 26, р. 124). До провозглашений «исторического компромисса», напомним, оставалось чуть больше года; до начала перестройки — более двенадцати долгих, трудных лет, оставивших немало опустошений в нашей стране, обществе, душах. Идеи продолжали передвигаться, соприкасаться, взаимодействовать... Современнику на этом лучше поставить точку. Историку будущего, возможно, удастся сказать больше. С высоты иных времен ему, вероятно, будут виднее и дебри проблем, в которых плутали люди на рубеже двух последних десятилетий XX века; и те точки, в которых накапливалась (или растрачивалась) энергия для последующих рывков вперед; и непрерывность течения карстовых рек истории там, где взгляд современника улавливал лишь внезапный обрыв преемственности и столь же неожиданное ее возрождение.

1 La politica estera del la perestrojka. Roma, 1988.

2. Procacci G. La coesistenza pacfica. Appunti per la storia di un concetto. In: La politica estera della

perestrojka, p. 35—84. 3 Вопрос всех вопросов. М., 1985.

4. Meney P. L'Ualie de Berlinguer. P., 1976.

5. Gorresio V. Berlinguer. Milano, 1976; Valentini C. Il compagno Berlinguer. Milano, 1985; idem.

Berlinguer il segretario. Milano, 1987; Fiori G. Vita di Enrico Berlinguer. Roma — Bari, 1989;

A A. vv. Enrico Berlinguer. Roma, 1985. 6 Annonimo Romano. Er compromesso rivoluzzionario. Roma, 1975.

7. Gorresio V Berlinguer, p. 10.

8. Berlinguer E. Riflessioni sull'Italia dopo i fatti del Cile. — "Rinascita", 28. IX., 5, 9. X. 1973. Ora in: Berlinguer E. La "questione comunista" 1965—1975. A cura di A. Tato. Roma, 1975, vol. II.

9. Подробнее см Левин И. Б. Рабочее движение в Италии. 1966—1976. М., 1983, с. 299—301.

10. Подробнее см. Холодковсшй К. Г. Рабочее движение в Италии. 1959-1963. М., 1969.

11. "Unita", 2. VII; 12. XI. 1971; 14. 111, 1972.

12. См., например, Vacca G. Tra compromesso e solidarieta. Roma, 1987.

13. АЛ. vv. Enrico Berlinguer. Roma, 1985, p. 106—107.

14. CM. Lama L II potere del sindacato / Intervista di F. D'Agostini. Roma, 1978.

15. CM Di Leo R La pohtfca di tipo comunista: il caso del PCUS. — In: Quaderni dell'Istituto Univer-sitario Orientale di Napoli, 1988, N 1.

16. Berlinguer E. Attualita e futuro. Roma, 1989.

17. Bertinguer E. La proposta comunista. Torino, 1975, p. 47—49.

18. Подробней см. - Западная Европа 80-х годов. М., - 1988, с. 321—324. 19 Gismondi A. Alle soglie del potere. Milano, 1986, p. 136.

20. См. Левин И. В., Кисовская H- К., Ярополов Е. И. Идеи и проблемы левых в Италии 90-х годов. — Демократическая альтернатива неоконсерватизму. М., ИМЭМО, 1991 (ротапринт), т. 2.

21. Тольятти П. Избранные статьи и речи. Т. 2. М., 1965, с. 808.

22. Fiori G. Vita. - di Enrico Berlinguer. Roma — Bari, 1989, p. 272, 335.

23. См. Кин Ц. И. Итальянский ребус. М., 1991

24. См. Merkel W. Prima e dopo Craxi. Padova 1987.

25. См., например, Pini M. II PCI dal compromesso storico all'austerita. — "Mondoperaio", 1990, N 1.

26. Valentini C. Berlinguei; il segretario. Milane, 1987.

27. Couffignctl G. Les syndicate italiens et la polttique. Grenoble, 1978.

28. Pansa 0. Ottobre addio. Milano, 1982.

29. «Коммунист», 1982, № 4, с. 73—91.

30. "Espresso", 31. X. I982.