Сайт портала PolitHelp ПОЛНОТЕКСТОВОЙ АРХИВ ЖУРНАЛА "ПОЛИС" Ссылка на основной сайт, ссылка на форум сайта

И. Галушко.

ЧТО ЗНАЧИТ БЫТЬ ДЕМОКРАТОМ СЕГОДНЯ? («Круглый стол»)

В предлагаемом вниманию читателя «круглом столе» редакция «Полиса» постаралась совместить людей
с различными функциями в обществе и неодинаковым — жизненным и политическим опытом —
д. ф. н. И. К. Пантина, главного редактора «Полиса», соредактора еженедельника «Демократическая Россия»,
д. ф. н. И. М. Клямкина, члена Высшего координационно-консультативного совета России,
народного депутата СССР Ю. Ю. Болдырева, представителя депутатской группы «Левый центр»,
народного депутата РСФСР И. В. Галушко, заведующего отделом Института проблем рабочего движения и сравнительной политологии АН СССР,
д. и. н, А. М. Салмина.
Естественно, в ходе встречи, продолжавшейся несколько часов, возникали споры, полемические реплики,
но редакция намеренно, несколько сократив стенограмму, представила ее в форме монологов
с тем, чтобы выразить мысль участников в возможно более концентрированном, ясном и последовательном виде.
Публикуем также некоторые избранные моменты дискуссии.

И. К. ПАНТИН.
В ПОИСКАХ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ИЗМЕРЕНИЯ ДЕМОКРАТИИ

Нет ничего, по-видимому, обоснованнее указаний на безусловную важность для нашего общества демократических свобод, плюрализма, свободы слова, законности — слишком долго у нас господствовал грубый произвол и слишком открыто попирались элементарные права человека. Но именно потому, что такие указания необходимы всегда, они не способны выразить специфические политические задачи демократических сил в данный момент. Мало провозгласить себя демократом на основании только того, что ты хочешь свободы для себя и общества, что тебя выбрали согласно демократической процедуре. Надо еще быть демократом, уметь соотносить основные пункты демократического мировоззрения с конкретной общественно-политической ситуацией в стране, с практическими потребностями, выдвигающимися на первый план сегодня.

Дискуссия о демократах н демократии не завершилась еще в самой жизни, но необходимость демократического способа решения проблем заключена в невозможности — в конечном счете — другого, авторитарно-бюрократического. Модернизацию страны никому не удастся обойти, но вопрос здесь в том, какой должна быть политическая «надстройка», способная решить эту задачу. Чтобы открыть перестройке действительные перспективы, необходимо демонтировать командно-административную систему, пересоздать союз республик. А это могут сделать не «нации рабов», а нации граждан. Вот почему политическая свобода, демократическое воспитание народа должны предшествовать изменениям в обществе и экономике.

Дело, конечно, не в том, что надо откладывать назревшие экономические и социальные преобразования до достижения народом гражданской самостоятельности. Нет, проблема в другом. Важнейшим фактором воспитания массы населения становится сам способ проведения реформ. Будут ли произведены изменения, касающиеся государственного строя, народного хозяйства, экономических отношений, национально-государственного устройства «сверху» старым путем конфронтации и «классовой борьбы» или возобладает политика диалога, поиска взаимоприемлемого решения, согласования интересов — от этого во многом зависит и судьба страны, и потенции народа к самоизменению. (... )

Развитие событий за последние два года показало дефицит современных идей и самостоятельной политики у всех политических сил и структур. Отсюда соперничество не программ, а вражда по поводу власти: все чаще речь идет «уже не о проблеме, которую нужно разрешить, а просто-напросто о враге, которого нужно сокрушить» (К. Маркс). [... ] В общественном мнении, благодаря распространению дихотомии «демократ» — «партократ», возникает иллюзия, будто существуют некие «чистые» демократы, демократы по определению, которым противостоят все остальные как «недодемократы» или антидемократы. Но на деле «чистой» демократии не было в свое время на Западе, нет ее сейчас и у нас. Демократия отнюдь не представляет собой нечто единое, а тем более «монолитное». Это конгломерат разнородных политических сил, объединенных борьбой за такой путь развития, который бы втягивал в общественную жизнь большинство народа, его самые широкие круги. Но монополии на демократию не может иметь никто. [... ]

Между тем, повышение гибкости и эффективности государственных звеньев управления, децентрализация и передача обществу многих функций социальной политики, подключение частной хозяйственной инициативы к реорганизации экономики не требуют от политических направлений ничего, кроме объективного отношения к себе и обществу, гражданской честности и решимости противостоять надвигающемуся краху. Идеология, доктрины (за «социализм» или против «социализма») не должны находиться в центре политических дискуссий. И те, кто вновь и вновь навязывают их в качестве главного объекта разногласий, в лучшем случае не ведают, что творят, в худшем — ослепленные своей «правотой» тянут общество в пропасть.

Слово «демократ» в печати сплошь и рядом берется в кавычки, либо — если иметь в виду отношение к нему функционеров КПСС — несет на себе печать явного негативизма. Оставим в стороне амбициозную сторону дела — претензию любого политического движения изобразить свою программу как единственно возможную формулу интересов большинства народа. [... ] Демократия так или иначе и должна выражать волю большинства народа, но как выразить волю большинства в расколотом обществе? Или, несколько иначе, всегда ли воля апатичного, рутинного большинства является демократией? [... ]

Короче, я думаю, что претендовать на звание демократа сегодня может далеко не каждый Демократическую форму правления мало просто признавать как желательную, за нее надо бороться, решая в демократическом духе конкретные задачи, вырабатывая (другого не дано!) демократический ответ на все запутанные вопросы развития страны. Каковы же контуры измерения проблемы «Демократия и демократы сегодня»?

Девальвация — благодаря развитию НТР — относительных, временных преимуществ государственно-монопольной системы хозяйства, приведшая ее к кризису, казалось бы, должна была заставить КПСС как правящую партию радикально пересмотреть место нашей страны в мировом сообществе и по-новому определить пути ее развития. Однако инициаторы перестройки, думается, явно недооценили консервативное сопротивление новому курсу, возникшее как внутри правящей партии, так и вне ее и стократно усиленное конфликтами и потрясениями, особенно в области межнациональных отношений, неизбежно сопровождающими всякий крутой перелом. В обстановке, настоятельно требующей поддержки реформ самыми широкими кругами, КПСС втягивается в конфронтацию с «демократами». И вот уже основным идеям демократии, за которые всегда выступала РСДРП, противопоставляется видоизмененная (почти уваровская) формула «народности, государственности, патриотизма».

Впрочем, и радикальные реформаторы (демократы) оказались не на высоте. Перед лицом эрозии старой власти, усиливающегося экономического хаоса элементы «новой демократической власти», не умея создать соответствующие ее природе инструменты действия, часто склоняются к использованию прежних, по существу волевых методов управления обществом и экономикой. На идеологическом уровне это обычно объясняется недостатком власти на местах, саботажем «центра», сопротивлением аппарата и т. п. Но реально, на деле, слабость власти демократов, по-моему мнению, коренится больше всего в непривычке нашего общества — сверху донизу — к демократическим, правовым методам самоуправления, к добровольному исполнению законов.

Словом, первое измерение проблемы «что значит быть демократом сегодня» задается объективными препятствиями, стоящими на пути демократизации нашего общества: они связаны с прошлым страны, с вековыми традициями деспотизма, «Мы во все вносим идею произвола. Юридические формы и личные усилия для нас кажутся бессильными и даже смешными, мы ждем всего, мы хотим все сделать силою прихоти, бесконтрольного решения... Каждый из нас — маленький Наполеон или, лучше сказать, Батый» (Чернышевский, «Апология сумасшедшего»).

Второе измерение я бы связал с внутренним расколом нашего общества, который наглядно, хотя и не всегда точно отражается в политической жизни. Перестройка изменила пока только спектр политических сил страны. Представители либерально-социалистического реформизма объявили от имени КПСС об осуждении репрессий сталинского времени, о предстоящей демократизации политического строя, о намерении создать «открытое общество», о «новом мышлении» и т. д. Я бы назвал этап развития страны, последовавший за этим, периодом эйфории, а если сказать резче, то периодом господства сентиментально-обломовских взглядов на демократию. Думается, что господствующую психологию этого этапа можно выразить следующим образом: останется все, как и раньше (власть КПСС, «дружба народов» и т. п ), но прежние отношения отдельного человека с государством, наций с Союзом примут добровольный характер, будут развиваться в обстановке гласности, свободы, демократии, что несомненно предпочтительнее, чем командно-административная система. Никто не покушался на саму политическую систему, которая сформировалась на протяжении десятилетий. Никакого серьезного политического размежевания внутри перестроечных сил тоже практически не было. Различия по взглядах казались относящимися лишь к практическим деталям предстоящих преобразований. Скоро выяснилось, — чему помог разраставшийся всеобъемлющий кризис общества — что далеко не все в КПСС, и вне ее согласны с перестройкой. В этих условиях либерально-социалистическое крыло КПСС во главе с М. С. Горбачевым утратило инициативу, «потеряло темп» и перешло к глухой обороне. Видя громадное усиление влияния правого, традиционалистского крыла в партии, сторонники реформ покидают ряды КПСС и становятся «демократами», оставшиеся же внутри КПСС теряют свое влияние. (... )

Стало ли от этого демократическое движение в стране сильнее? Однозначный ответ на этот вопрос дать трудно. Да, если из недовольства нынешними действиями КПСС родится не просто конфронтация с ней, а продуманная демократическая политика, нацеленная на скорейший выход из кризиса, способная объединить все честное, энергичное, живое, что еще, к счастью, сохранилось в разных слоях населения. Нет, если дело ограничится «демократическим чванством», нежеланием вести трудный политический диалог, экзальтированными надеждами на то, что именно демократам и только им суждено вести наше общество к новым судьбам. Боюсь, что демократам в нашей стране сегодня не достает как раз этих качеств: умения вставать в «диапазон силы» своих оппонентов, вырабатывать альтернативу, которая бы отличалась оптимальностью выбора, а не простым неприятием позиции «других», умения противостоять тоталитарным тенденциям в сфере идеологии и власти, где бы они ни возникали — у «себя» или у этих «других».

И, наконец, третье, последнее измерение связано с положением демократов в предстоящих экономических и политических преобразованиях. «Введение» рынка с «настоящими» рыночными отношениями, разгосударствление собственности, создание смешанной экономики, развитие гражданского общества и многопартийности — меры, которые исторически в мировой практике были мерами буржуазного прогресса. Но история распорядилась так, что в нашем обществе эти неотложные преобразования, «буржуазные» — здесь без кавычек не обойтись — по своему социально-экономическому содержанию, осуществляются силами анти- или небуржуазно настроенных слоев. Это создавало в прошлом (после 1917 г. ) и ныне громадные трудности, касающиеся прежде всего способа действия реформаторов: он должен считаться с психологией и традициями массы и одновременно быть радикальным — не повторять буквально прошлое других народов, а укоренять на нашей каменистой почве наиболее высокие (раньше их называли «социалистическими») результаты общечеловеческого развития. Здесь — средоточие и новых возможностей, и новых опасностей. [... ]

И последнее. Политическая армия демократии в принципе громадна: по чувству, по инстинкту, по симпатии демократические идеи поддерживают сегодня десятки миллионов людей. Но надо уметь работать с ними, упорно, терпеливо поднимать их до ясного демократического сознания, до выдержанной демократической программы. «Демократом» в эпоху перестройки объявить себя легко, гораздо труднее быть им на деле, решать конкретные вопросы с позиций демократизма, завоевывать доверие масс серьезной продуманной политикой, повседневной работой, борьбой с экономическим хаосом, единством слова и дела.

И. М. КЛЯМКИН.
ЛОГИКА РЕФОРМАЦИИ ТОТАЛИТАРИЗМА

Мы более или менее отчетливо представляем себе, что такое современная демократия. Это политический режим того общества, которое называется капиталистическим (западного или восточного образца). Демократические структуры начали формироваться в мире по преимуществу еще в прошлом веке, и ориентироваться на них так или иначе должен любой демократ в любое время, в любой стране. Здесь ничего специфически современного нет, как нет ничего характеризующего наши исторические особенности, и потому в подобной логике ответить на вопрос, что же значит быть демократом сегодня и именно у нас, можно только в самых общих чертах.

Если мы согласимся принять вышеозначенное за исходный пункт наших размышлений, то можем не углубляться в вопрос о том, что такое современная демократия на уровне структуры, а сосредоточить свое внимание на процессе движения к ней. Проблема движения к современной демократии в ее известных формах — это прежде всего движение от оригинальной, уникальной исторической точки. Уникальность же заключается в том, что у нас, в России и в Союзе в целом, нет даже элементов современного рынка. И вот еще до того, как возникают рыночные отношения, начинался процесс, названный политической демократизацией. Образовались элементы представительной демократии, а рынка еще не было. Вопрос: можно ли парламентские структуры, возникающие в ходе демократизации тоталитарной системы, использовать для демократизации экономики, т. е. для ее преобразования из административной в рыночную. Быть сегодня демократом — значит отдавать себе ясный отчет в сложности и исторической оригинальности этой проблемы, добровольно и сознательно взять на себя связанное с ней противоречие. Противоречие заключается в том, что демократические институты создаются, а экономических корней у них пока нет. Поэтому они неизбежно слабы, в то время как для решения стоящих перед нами задач перехода к рынку они должны быть чрезвычайно сильны.

О перспективах любого процесса можно рассуждать сколько-нибудь достоверно на основе реального исторического опыта. Очень хорошо, что в этом плане у нас уже есть пример Восточной Европы, присматриваясь к которой, мы можем видеть элементы своего будущего. Интересен для нас, с моей точки зрения, опыт Польши, далеко продвинувшейся по пути развития элементов демократии и энергично использующей их для перехода к рынку. Здесь особенно наглядно видно, что тот тип демократии, который возникает в посттоталитарном обществе при переходе к рынку, чрезвычайно хрупок, слаб, с весьма непредсказуемыми последствиями. Посттоталитарная демократия, как и любая современная представительная демократия, является источником легитимности власти, но источником очень неглубоким, быстро иссякающим. Легитимность дается, как показывает, скажем, пример Мазовецкого, ненадолго, т. к. начало перехода к рынку от тоталитарной системы означает неизбежный рост цен с соответствующими последствиями. Сначала власть приобретает доверие благодаря последовательному антикоммунизму, который в Восточной Европе окрашен в цвета национальной независимости, но доверие тут же отнимается, как только выясняется, что она, власть, не решает быстро все те вопросы, решения Которых от нее ждут. При тоталитаризме тоже всего ждут от власти, но там она держится на насилии и страхе и — в той или иной степени — на идеологии. Демократизация эти опоры выбивает, и власть, даже когда она проводит прогрессивные реформы, становится неустойчивой. В свою очередь, это сказывается на качестве самой демократии, в которую начинают проникать микробы низложенного ею тоталитаризма: поиск «врагов», на которых можно было бы списать неудачи; демагогия, щедрая раздача заведомо невыполнимых обещаний со стороны лидеров, развитие новой мифологии, ожидание социального чуда и возрастающий спрос среди населения на политических авантюристов. (... )

Повторяю: посттоталитарная демократия заряжена взрывоопасной потребностью в социальном чуде, а чудес обычно ждут от тех, кого не знают, — от чужих, от неукорененных политических маргиналов. Короче говоря, в странах, переходящих от тоталитаризма к рынку и демократии, нам предстоит еще наблюдать немало неожиданного — речь идет именно о странах Восточной Европы, которые на этом пути впереди нас. В лучшем случае их ждет перманентная смена коалиционных правительств. В худшем — конфронтация интересов с сопутствующими попытками отодвинуть антирыночные силы, заблокировать их сопротивление силовым способом, т. е. используя тот или иной вариант авторитаризма.

Каковы же, в наиболее общих характеристиках, политические механизмы перехода к рынку в нашей стране? Здесь два момента. Во-первых, и в этом, кстати, один из ответов на вопрос, что значит быть демократом сегодня, нужно знать мировой опыт перехода к современному рынку (т. е. рынку товаров, труда и капиталов). Демократ без исторического мышления — это нонсенс*. К сожалению, у многих лидеров и сторонников нашей демократии историческое мышление отсутствует. И это понятно, если учесть ее посттоталитарную природу. Как тоталитаризм фетишизирует свою историческую уникальность (все, что было до него и существует рядом с ним — это, в лучшем случае, «предыстория»), так и посттоталитарная демократия начинает отсчет исторического времени с нуля, т. е. с самой себя. Поэтому, в частности, с такой неприязнью наши демократы встретили публикации двухлетней давности со ссылками на мировой опыт перехода к рынку, который свидетельствует о том, что движение к современной рыночной экономике часто осуществлялось не через демократию, а поначалу в рамках авторитарных режимов. Какую проблему решали эти режимы? Иногда думают, что они силой загоняли кого-то в рынок. Нет, уже были какие-то сектора и уклады рыночной экономики, и противоречия возникали между ними и укладами архаичными, традиционными. И авторитарные режимы блокировали, в том числе и насильственными методами, сопротивление антирыночных сил, если таковое имело место.

Подобный ход событий при реформировании тоталитарных режимов в Восточной Европе и у нас в Союзе исключить нельзя**. Но я бы не спешил утверждать, что мы обязательно пройдем через авторитаризм. Пока все же большинство бывших тоталитарных государств начали двигаться к рынку через демократию, и в этом историческая оригинальность процесса. Быть сегодня демократом — значит способствовать демократическому переходу к рынку и противодействовать сползанию в авторитаризм.

* Быть демократом сегодня (как впрочем и всегда) — это значит иметь хотя бы общее " представление и об истории революционных политических движений. Скажем, многим из нынешних радикальных критиков большевизма и коммунизма полезно было бы познакомиться с содержанием международной дискуссии начала нынешнего века о политической забастовке. Они бы открыли для себя, что их представления о политической стачке гораздо радикальнее, чем такого радикала, как Ленин.

** Вовсе неспроста в Венгрии и Польше все чаще ссылаются сегодня на довоенных авторитарных лидеров Хорти и Пилсудского, а у нас в связи с ростом авторитарных тенденций чуть ли не хором все, включая региональных руководителей компартий, стали произносить имя Пиночета. Между прочим, могли бы, при желании, найти аналоги и в отечественной истории: тот же Петр Столыпин вытеснял из деревни общинный уклад отнюдь не либеральными средствами.

Это непросто, но в принципе такая возможность не исключена. Да, с одной стороны действует ряд факторов, свидетельствующих о том, что перейти к рынку от тоталитаризма сложнее, чем от какой-либо другой исторической точки, — ведь переход предстоит осуществлять при отсутствии всяких субъектов рыночных отношений, фактически с нулевой отметки. Однако для тоталитарных обществ характерна высокая степень урбанизации, а это значит, что при переходе к рынку здесь не встанет проблема массовой сельской маргинализации, выброса миллионов людей из их социальных ниш и традиционной культуры, что и вело до сих пор к наиболее острым формам конфронтации и социальным взрывам, следовательно, и к авторитаризму. Какие факторы перевесят у нас, сказать пока невозможно, но задачи демократов в этой ситуации можно очертить вполне определенно. Во-первых, опираясь на позитивные факторы, способствовать демократическому переходу к рынку. Во-вторых, если это не удастся и авторитарные тенденции возобладают, способствовать быстрейшему выходу из авторитарного этапа в демократический. [... ]

Все же очень важно видеть общее содержание перехода от тоталитаризма к демократии, ведь оно не зависит жестко от того, кто в данный момент стоит у власти. Да, коммунисты, как показывает исторический опыт, в меньшей степени способны решать эту проблему, чем силы, приходящие им на смену. Да, нашим демократам прежде всего предстоит отодвинуть от власти КПСС (точнее — ее аппарат), так как ее тормозящая сила велика, а ее реформаторские возможности ограничены. Отстранены должны быть не просто отдельные личности, а структуры, которые представлены на политической авансцене этими личностями. В свою очередь, лозунг «отставка структур» предполагает, что демократы делают заявку на власть. Но претендовать на власть — значит иметь структуры, способные осуществлять власть. Наконец, претендуя на нее, надо отдавать себе отчет в том, что ее нельзя получить, если общее соотношение сил не в пользу демократии, что любое неконституционное действие в такой ситуации может спровоцировать насилие со стороны действующих властей: власть добровольно не уйдет, она готова защищать себя силой. (... ]

Едва ли не любимой фразой Вацлава Гавела после того, как он был избран президентом, стала следующая: «Мы думали, будучи в подполье, что главное — это устранить коммунистов. А когда мы их устранили, мы поняли, что главное начинается после них». Самая трудная проблема — реформирование тоталитарной экономики. А в связи с тем, что безболезненного реформирования не получается, так как это связано с непопулярными мерами, которые невозможно проводить демократически (нельзя получить сколько-нибудь устойчивую поддержку большинства на проведение непопулярных мер), то вполне закономерно начинается поиск врага. Образ врага — это духовно-психологическая основа не только тоталитарной экономики. Оказывается, что при переходе от тоталитарной экономики к рыночной спрос на «врагов» (или «козлов отпущения») не только не исчезает, но может даже усиливаться. Мы видим это в Восточной Европе. В несколько иных условиях то же самое можно наблюдать в Прибалтике: когда Народные фронты, придя к власти, не смогли ничего серьезного сделать в экономике, на первый план выдвинулись националистические фракции этих движений, готовые искать и находить виновников неудач в других народах. Потому, многие демократы, отойдя от движений, инициаторами которых они в свое время были, поступили, на мой взгляд правильно. Если какая-то демократическая сила, придя к власти, начинает изменять самой себе (не важно, по каким причинам), то в такой ситуации быть демократом — значит быть в оппозиции, даже если речь идет об оппозиции по отношению к силам, выполняющим какую-то прогрессивную историческую работу. (... )

Что касается ситуации в России, то мы еще не подошли к этой первой стадии перехода к рынку, т. е. не приступили к освобождению цен в потребительском секторе. И я думаю, что мы к ней по-настоящему не приступим до тех пор, пока наша демократия не получит реальную власть. Поэтому быть демократом сегодня в нашей стране — значит претендовать на такую власть. А претендовать на власть может только демократия, организованная в масштабе страны. Этого у нас нет, и поэтому, кстати, наша демократия не смогла ничего противопоставить тому откату вправо, который начался осенью 1990 г В свою очередь претензия на власть не должна сопровождаться эйфорией насчет того, что демократия способна быстро и легко решить все проблемы только потому, что она — демократия. Надо отдавать себе отчет в том, что и у нас, как и в Восточной Европе, к власти может прийти только демократия посттоталитарного типа — хрупкая, слабая, с непредсказуемыми последствиями. Быть в таких условиях демократом — значит осознать историческую ограниченность данного типа демократии как свою собственную теоретическую и политическую проблему.

Ю. Ю. БОЛДЫРЕВ.
ДЕМОКРАТИЯ В ГРАНИЦАХ ВОЗМОЖНОГО

Большинство из нас, демократов, воспринимает демократию ситуативно — как демократы у власти. Но правильнее ставить вопрос так: что важнее демократам — удержать власть, либо, даже ценой ухода от нее, сохранить некоторые демократические завоевания, в частности, механизм чередования у власти? Ответы бывают разные. Многие из нас считают, что необходимо остаться у власти чуть ли не любым путем, так как если «мы» уйдем, то придут «они». Я, однако, понимаю демократию не как нахождение у власти «хороших», «умных», а как механизм, который в максимальной степени позволяет быть у власти тем, за кем идет большинство населения.

Демократы, действующие сегодня во властных структурах, объединяют в себе как бы две функции — представительства граждан и другую, которую можно назвать просветительской. Мы считаем, что понимаем нечто и стараемся донести наше понимание до граждан. Отсюда вероятен вывод: значит, мы знаем лучше, чем простые граждане, что надо и чего не надо. Так, рассмотрение вопроса о праве отзыва депутата показало, что депутаты уже в большой степени склонны отказать гражданам в праве определять, кому быть у власти. Мы как бы присваиваем себе право решать за граждан. Более того, мы столкнулись сегодня с тем, что находящиеся у власти стали увеличивать свои полномочия (расширение полномочий президента, принятие Съездом конституционных решений без внесения изменений в Конституцию СССР и т. д. ). Естественно, что такая логика ведет к узурпации власти. Многие из нас сегодня склонны к укреплению своих полномочий, а когда того добивается наш политический оппонент, — мы выступаем против. Здесь я бы сформулировал определенный постулат демократии: находящиеся у власти не должны изменять в сторону увеличения свои полномочия, они могут это делать для тех, кто придет после них.

Задача демократов заключается не в том, чтобы прийти к власти только им самим и проявить себя, свою политику и т. д., а в том, чтобы в принципе найти какие-то способы ограничения и рассредоточения власти. Но современные демократы, к сожалению, до этого еще не доросли. Большинство из нас будет цепляться за имеющиеся элементы власти до последнего, исходя из того, что если уйдем «мы», то придут «они». Мы, к сожалению, не признаем права на существование какой-то иной оппозиции, кроме тоталитарной, хотя ясно, что в любом цивилизованном обществе есть демократическое большинство и не менее демократическое «меньшинство, как главная гарантия того, что у людей существует право достойного выбора. И если мы, находясь у власти, не будем способствовать формированию демократической оппозиции, нам вынуждены будут предпочесть наших оппонентов. Тем более не стоит отдавать право на оппозиционность в монополию тем силам, которых в любом обществе к власти просто не подпускают. Так что одна из наших основных задач должна была бы заключаться в содействии созданию многопартийности, точнее, противоборствующих демократических коалиций. [... ]

Одной из существеннейших черт наших демократов сегодня должна быть способность не обманывать людей. Ведь и у нас нет гарантии того, что мы всегда правы. И если мы людей обманули и повели их куда-то силой, то этот путь принципиально ничем не отличается от отвергаемого нами пути большевистского. Не важно, в какую сторону мы пойдем, важно, что в любом случае путь должен корректироваться. Если идти по пути обмана, считая, что лучше всех знаем, куда именно надо идти — ясно, что мы заведомо приведем не туда. Есть и другой вариант — сказать людям правду и дать возможность выбирать готовы ли вы отказаться от того, что у нас понимается под «социалистическим выбором», в пользу капиталистической системы, основанной на частной собственности на средства производства, на свободном рынке труда и капитала. И я вполне допускаю, что люди могут ошибиться, выбрать не то, что я хотел бы предложить. [... ]

В конце концов люди способны поверить, но поверят они тем, кто на протяжении всего времени не обманывал их. Парадокс здесь в том, что, с одной стороны, демократы заинтересованы в решениях компетентных людей, но, с другой стороны, мы должны понимать, что нельзя позволить даже специалистам решать за народ, потому что и у этих людей могут быть свои интересы. И суть демократии, по-моему, заключается в том, что решают, в конечном счете, дилетанты. Но они решают не на основании своего представления о правильности, а с помощью верной методологии принятия решения. [.. ] Одна из проблем сегодняшних демократов в том, что до понимания подобного механизма демократии мы еще не дошли, во всяком случае вряд ли где у нас такой механизм реализуется. Как правило, демократы, пришедшие к власти, не столько демонополизируют систему экспертизы или обращают внимание на методологию принятия решения, сколько отдают право решать «своим» С точки зрения демократизма — это ничуть не лучше того, что было Большим шагом вперед для нас было бы, если бы мы все-таки признали, что наша точка зрения — не единственная. [. ]

Суть демократии не в том, чтобы раз и навсегда избрать самых лучших, а в том, чтобы люди научились выбирать. Наше убеждение в том, что «на переправе коней не меняют», что в переходный период главное — обеспечить стабильность, избрав на все пять лет депутатов и т. д., — величайшее заблуждение, так как демократии мы можем научиться только пройдя последовательно цепь выборов. Чем быстрее люди пройдут несколько циклов выборов, тем быстрее они осознают реальную сущность демократического процесса.

Демократия и демократы переживают кризис, начиная с первого дня Он не сиюминутен, ибо является отражением кризиса в нашем обществе прежде всего в мировоззренческом плане. Я имею в виду эклектичность менталитета советского человека в переживаемый нами переходный период. Если бы я имел возможность заниматься социопсихологией, то в пояснение я бы попытался построить такую схему, где на верхнем уровне находятся абстрактно-политические пристрастия (очевидные рассуждения типа «Ельцин хороший, он за «нас», а Полозков плохой»; или оценка того же Горбачева, который вчера был «хорошим», а завтра будет не «наш», «плохой») Конечно, в них слишком много эмоций, но именно такие пристрастия и проявляются ныне наиболее массово и ярко.

На втором уровне я бы поместил сущность мировоззрения этих людей. Тогда выяснится, что мировоззрение сторонников демократов далеко от представлений о сущности демократии. И их политические пристрастия не логичны по отношению к собственному мировоззрению.

На третьем уровне — интересы краткосрочные. Например, демократы рассчитывают на поддержку шахтеров, но ясно, что в случае каких-то реформ шахты могут стать нерентабельными, а шахтеры — безработными. Так что с позиций их сегодняшнего корпоративного интереса им нужны не столько радикальные реформы, сколько продолжение такой ситуации, когда они имеют возможность с помощью стачек и других форм коллективной борьбы отстаивать перед лицом государства свои материальные требования. Ведь действительно коренные реформы способны принести им завтра скорее ущемление интересов. Таким образом, краткосрочные политические интересы (шахтеров, кооператоров, ИТР) явно вступают в противоречие с их политическими пристрастиями.

На четвертом уровне я бы поместил некоторые долгосрочные интересы. Ясно уже, что те же шахтеры не заинтересованы в реформах, которые могут негативно сказаться на их сегодняшнем социальном статусе. Но долгосрочные интересы (например, жизнь детей, внуков) диктуют необходимость подчинить себе текущий интерес — ведь нужно чем-то пожертвовать ради будущего Сейчас, кстати, весьма распространено такое популистское представление, согласно которому «от людей нельзя требовать жертв» Это глубочайшее заблуждение. От людей нельзя требовать жертв, предлагая им только утопии.

В разговоре о демократии просто необходимы несколько слов о коммунизме. А вот если говорить о коммунизме, надо говорить об антикоммунизме. Если рассматривать под антикоммунизмом ту часть либерального течения, которое отстаивает необходимость частной собственности, то я бы мог говорить о необходимости антикоммунизма как составляющей демократии и о невозможности демократии без признания частной собственности Но это не следует из нашего обыденного демократического мировоззрения, т. е. среди нынешних демократов, особенно в первое время, много людей, которые не считали обязательным для демократии признание частной собственности. До сих пор представление о возможности «народной» собственности, различных других половинчатых решений — наиболее существенная составляющая коммунизма. Но наши коммунисты сегодня, также как и все население, неоднородны. Среди них можно выделить людей, которые свято верят, что общественная собственность — это хорошо и что в экономическом отношении они вовсе не склонны узурпировать власть. Есть там и другие люди, готовые согласиться на частную и любую другую собственность, но одновременно абсолютно убежденные, что метод, который использовали большевики в свое время, — именно тот метод, которым можно и нужно пользоваться. Главная вина большевиков перед обществом и историей не в том, что их путь обобществления и т. д. был ложным, а в том, что они узурпировали власть и лишили граждан права выбора, порвав тем самым обратную связь между обществом и властью. Вот в чем вина большевиков как политической силы и именно этим они опасны Впрочем, среди коммунистов есть и люди, которые не привержены решению проблем с позиции силы и мессианству, и в принципе они способны вписаться в демократические властные структуры. Но если для какой-то политической силы в целом тоталитарная составляющая является ведущей, если ее идеология не может существовать без этой составляющей, то общество, видимо, должно прийти к выводу о невозможности существования такой партии и ограничить распространение ее идеологии, как направленной на насильственное изменение нормального процесса функционирования общества.

Тоталитарный метод действия вообще очень глубоко «сидит» в нашем человеке, начиная с пионерского возраста Мы поднимали руку и говорили: «К борьбе за дело Коммунистической партии всегда готов». Не так важно было знать, какое именно дело, как важно было понимать, что это дело партии, значит — хорошее и мы к борьбе за него готовы. У нас культивировался образ прямого, несгибаемого человека, который шел в огонь и воду, не слишком задумываясь. Он должен был быть не столько вдумчивым, сколько убежденным. Естественно, это не могло не наложить своего отпечатка на те демократические силы, которые вышли из такого тоталитарного общества. Вполне понятно, что люди, выросшие из него, яростно отрицая коммунизм, тоталитаризм и прочее, несут черты прошлого, точно так же как и дети, не любящие какие-то качества в своих родителях, с ужасом обнаруживают их в себе. Не случайно сегодня многие из тех, кто считает себя демократами, склонны присвоить себе некую мессианскую функцию, С моей точки зрения, большинство демократов виновно перед гражданами страны уже в том, что они поставили знак равенства между собой и демократией, заявляя, что будущее за демократами, т. е. не за собственно демократией. Споры о мировоззрении, о механизмах функционирования общества и т. д. подменяются спором «мы и они», а это уже приближается к известному «кто был ничем, тот станет всем» [... ]

Вышесказанным я хотел бы подчеркнуть, что для демократии существенно не столько отрицание или приверженность каким-то постулатам (патерналистской роли государства, необходимости социальной защиты всех слоев населения и т. д. ), сколько неприятие того метода действия, который взяли на свое вооружение большевики. Демократия невозможна без осознания того, что мы все — всего лишь обычные люди, с обычной человеческой мотивацией, стремлением, пристрастием и т. д.. В этом смысле демократы от коммунистов мало чем отличаются. Демократия по существу невозможна без элементарной терпимости к разным средствам самореализации. До тех пор, пока я настаиваю на том, что мой метод самореализации имеет право на существование, а ваш — нет, так как он якобы неправильнный, глупый, антиобщественный, до тех пор никакой демократии не будет. Я ведь не лучше от того, что могу самореализоваться именно в этом, а другой человек может самореализоваться, например, в других, для меня неприемлемых проявлениях. Но и он имеет право на самореализацию такое же, как и я. До тех пор, пока мы не признаем любого человеческого стремления к счастью в самых, пусть даже неожиданных для нас (но не антиобщественных) формах, пока мы не признаем естественность любого человеческого стремления к самореализации по-своему, — никакой демократии у нас не может быть.

И. В. ГАЛУШКО.
«ВЕЛИКОЕ ПРОТИВОСТОЯНИЕ» В РОССИЙСКОМ ПАРЛАМЕНТЕ

В основе кризиса новорожденной демократии лежит отсутствие практического опыта осуществления демократии в стране, неумение самих демократов добиваться своих целей демократическими методами

Сегодня, на мой взгляд, многих смущает экстремизм со стороны тех, кто называет себя демократами, особенно после того, как они почувствовали, что могут иметь какую-то реальную власть, завоевали большинство в ряде Советов И вот, когда они ощутили эту власть и встретили сопротивление, то стали прибегать к тем формам действия, которые осуждали сами, будучи в меньшинстве. Поэтому я бы сказал, что для успешного развития демократии мы должны найти такие силы в обществе, которые могли бы сдержать и правый, и левый экстремизм. До сих пор нам это не удавалось. Мы в большинстве своем экстремисты, независимо от политических взглядов. Каждый готов отстаивать только свою правду. А правда, как и жизнь, многолика, И только научившись слушать и слышать друг друга, можно найти пути решения непростых проблем, раздирающих наше общество Любая претензия на исключительную правоту, как в области теории, так и в практических действиях, ведет в тупик, к застою, о чем ярко свидетельствует более чем 70-летний опыт функционирования нашего государства. [... ] КПСС сделала значительный шаг вперед, в частности, в подходах к формам собственности, к развитию демократии, гласности и т. п., т. е. были приняты довольно радикальные решения по сравнению с предыдущими. Но часть партии осталась неудовлетворенной. И здесь многие коммунисты стали перед дилеммой — либо оставаться в рядах партии, либо уйти из КПСС и образовать какие-то политические группы или партии. На мой взгляд, те, кто ушел из партии в переломный момент, допустили грубую политическую ошибку. Они сыграли не на пользу демократии, а как раз наоборот, так как с их уходом КПСС стала более консервативной, процесс демократизации внутри партии значительно замедлился. Более того, итоги последовавших выборов подтвердили, что большинство рабочих депутатов склоняется скорее к поддержке демократических сил в парламентах. Можно понять этих людей, пытавшихся найти истину и у тех» и у других, но в конечном итоге отдавших предпочтение демократам. Они сейчас стоят на четких демократических позициях. Забастовочное движение в Кузбассе как раз опровергает тезис об исключительном влиянии компартии на рабочих.

К тому же, когда разгорались события в Кузбассе, среди демократов нашлись желающие поехать в эти регионы пообщаться с рабочими, но не было таких людей среди делегатов XXVIII партийного съезда, т. е. коммунисты нарушили все принципы работы партии в массах, которые закладывал Ленин.

Среди рабочих идет активный поиск тех сил, которые действительно привели бы их к лучшей жизни. И даже зная, что порой решения парламента требуют от них некоторых лишений, они все равно на них идут, исходя из своих долгосрочных интересов.

Совершенно ясно, что КПСС и ее подотряд КП РСФСР не являются политической партией в классическом смысле. Мы избирались депутатами не по партийной принадлежности, порой шла борьба коммунистов между собой. Предложение сразу же создать фракцию в Верховном Совете не увенчалось успехом. По-прежнему секретари Компартии России, считая себя подлинными носителями коммунистической идеи, работают только с теми, кого они полагают «истинными коммунистами», а это около 1/4 депутатов, называющих себя «коммунистами России». Остальные работают по своим депутатским группам, общаются между собой.

Попытка же образовать нечто вроде партийного клуба противоречит самой идее партэлиты относительно того, что коммунист-депутат должен выполнять «указаловку» ЦК. Нужно искать какую-то иную организованную форму внутри парламента для объединения коммунистов-депутатов, для коллективного поиска путей решения проблем.

Если судить по составу Верховного Совета РСФСР, большинство там все-таки составляют коммунисты, большинство из которых своими действиями, своим отношением к предложениям «Демократической России» показывают, что активно работают на пользу демократии. К таким группам я бы отнес «Левый центр», «Коммунисты за демократию», саму «Демократическую Россию», часть группы «Россия». Таким образом, влияние коммунистов в парламенте значительно, хотя мы стараемся этого не подчеркивать. [... ]

Сегодняшнее утверждение «истинных коммунистов» о том, что демократы являются «апологетами капитализма» так же неверно, как и утверждения демократов о том, что наша страна в течение 70 лет шла «вне столбовой дороги развития цивилизации». Этот процесс можно рассматривать только во взаимозависимости, взаимодействии двух мировых систем. Капитализм сумел многое взять у социалистической системы хозяйствования. Сегодня все чаще можно слышать, что капитализм не такой, каким еще недавно его трактовали в наших учебниках. Но мы, напротив, всегда стремились отгородиться от позитивного опыта иной общественной системы и стали присматриваться к нему только в годы перестройки Другое дело, что теоретическая мысль нашей компартии оказалась неготовой к осмыслению начавшихся процессов, и КПСС по-прежнему отстает в практических действиях от движения общества. [... ]

В свою очередь, если брать взаимоотношения капитализма и социализма, то мы, на мой взгляд, проиграли в главном — в экономическом соревновании. Сегодня идет поиск тех методов, стимулов, которые бы позволили нам, сохраняя приверженность принципам социальной справедливости, в итоге добиться повышения производительности труда, наращивая объем производства и качества продукции для удовлетворения потребностей общества. В данном смысле совершенно очевидно, что рынок — не самоцель. Это необходимый инструмент экономики, который должен заменить административно-распределительную систему. Инструмент необходимый, ио недостаточный для демократизации экономических процессов. Я вижу демократию в экономике как разнообразие форм собственности. Но процесс воссоздания плюрализма форм собственности привел к тем острым разногласиям, которые раздирают парламенты, республики и людей. В то же время мировой экономический опыт показывает, что если человек является собственником, то он работает эффективнее, более активно ищет возможности реализации своего материального и интеллектуального потенциала. В этой части, на мой взгляд, компартией допускалась очень серьезная теоретическая ошибка, когда идеальной основой экономики считалась только госсобственность. Процесс тотального огосударствления собственности привел к отчуждению человека от результатов своего труда, потере интереса к труду.

Считается, что наибольшей монополией на истину, в том числе в вопросах собственности, обладает группа «Коммунисты России», объединяющая в основном руководящий состав советских и партийных органов, генералитет, часть директоров предприятий. Но разброс мнений коммунистов широк, большая их часть считает возможным плюрализм форм собственности, так как, по их мнению, это стимулирует производительность труда. Другая часть — не приемлет его, полагая, что достаточно найти более честных людей, заменить не оправдавших доверие лидеров и тогда проблемы сами собой решатся на прежней экономической основе. Один из экономистов назвал такой подход экономическим и технологическим романтизмом. «Что сделать» и «как сделать» прорисовываются только сегодня, когда позади шестилетие перестройки. Считаю, что демократии политической должно соответствовать в экономической основе нашего государства разнообразие форм собственности. [... ] Таким образом, нужно, чтобы каждый человек в обществе имел какую-то личную долю в том материальном базисе, который уже создан. (... )

Но что же мы имеем сегодня? Продолжается активная дискредитация идей рынка, поэтому надеяться на легкое его внедрение не приходится. Ведь даже в Польше, где в отдельных отраслях экономики частная собственность составляла около 70%, процесс приватизации идет очень тяжело. Нам же будет значительно труднее. Сумеет ли наше общество найти в себе силы пережить настоящий этап дестабилизации, вызванный как ошибками руководства страны и республик, особенно в экономической области, так и объективными процессами ломки старого и мучительного, медленного формирования новых экономических отношений? Трудно однозначно ответить на этот вопрос. [.. ]

Происходящие процессы столь сложны, что я хотел бы в этой относительно короткой дискуссии уйти от высказывания каких-то категорических прогнозов. Убежден в одном. Сейчас наиболее опасен как правый, так и левый экстремизм. Только политика здравого смысла, ориентированная не на удовлетворение личных амбиций кого бы то ни было, а на интересы людей, на поиск гражданского мира, способна дать продуктивные результаты

А. М. САЛМИН.
ВВЕДЕНИЕ В ДЕМОКРАТИЮ

Быть демократом сегодня для тех, кто хочет им быть, это создавать институты, без которых демократия, как форма правления, невозможна, но которые, сами по себе, не обязательно являются собственно демократическими. Мне не хотелось бы, чтобы все сказанное мной дальше воспринималось как отвлеченные рассуждения. У меня нет никаких иллюзий насчет того, что происходит у нас в политике: «демократ» — это сейчас почти любой (мало найдется тех, кто осознанно и твердо скажет: «Я последовательный и убежденный антидемократ по таким-то причинам») и, следовательно, почти никто. [... ]

У нас демократы появились в известном смысле раньше, чем демократия: я имею в виду всего лишь идею политической системы, «Демократ» у нас — это человек, не считавший установившийся после 1917 г. политический режим воплощенным совершенством. Режим, не спускавший никому, по крайней мере в принципе, не только протеста, но и помысла о его несовершенстве, делал бы любого просто мыслящего человека оппозиционером и в этом смысле — «демократом», если бы не одна любопытная особенность этого режима. Родившись из движения, сознававшего себя «демократическим», наш доморощенный «социализм» не только не отрекся от своего происхождения, но и всячески его подчеркивал. Без практического воплощения идеи «социальной справедливости», без умелой или неумелой, бывало по-разному, эксплуатации недоверия «простого человека» ко всему, что «лучше» и т. д., он бы недолго продержался в стране и не сумел бы стать столь значимым символом для многих, слишком многих, за ее пределами. Нормальный человек не мог не понимать, что «номенклатура», «партократия» — неизбежная плата за его «право» на «справедливость» в отношении ближнего, «соседа». Правда, и номенклатура должна кое-чем пожертвовать при этом: ее влияние в гражданском обществе, по определению, оставалось незаконным, ее терпели; пока оставаясь всем тем, чем она была, она демонстрировала готовность жить тише воды, ниже травы.

Наконец, эта, весьма сплоченная внутренне и доказавшая свою долговечность система испытала кризис (почему — тема иных рассуждений), жесткий контроль за всем на свете ослаб и недовольные получили возможность так или иначе выразить себя, что многие и сделали. Поднявшаяся «демократическая волна» оказалась, естественно, не вполне однородной. Сознательно упрощаю картину, но и те, кто ориентировался на социальное «равенство» в ущерб политической «свободе», и те, кто отдавал преимущество «свободе» (связанное с именем Токвиля разведением двух традиций) считали себя «демократами», видя в оппонентах: первые — «псевдо-демократов», вторые — «популистов» и т. д.; «демократами», в том практическом смысле, какой придает этому слову любое спонтанное массовое движение, уклоняющееся от всяких авторитетов (подлинных и мнимых) и желающее для себя всего сразу, но с некоторыми оттенками. «Слабые», «пассивные» инстинктивно предпочитают, скорее, «равенство», а «сильные» и «деятельные» — скорее «свободу». На какое-то время оба течения, опасаясь разрыва и заклиная себя и друг друга тем, что у «перестройки нет противников», сливаются, затем, когда страх перед возвращением «тоталитаризма» несколько отступает, а положение в стране еще более ухудшается, обнаруживают, к некоторому облегчению политического центра, противников друг в друге. Попытки навести мосты, предпринимаемые время от времени с обеих сторон, оказываются не очень успешными. Воссоздать единство удается, увы, чаще всего там, где находится общий противник: в республиках с сильными сепаратистскими тенденциями или вовлеченных в конфликт с соседями. Но там, где сепаратизм не имеет под собой серьезных оснований (прежде всего, конечно, в России) или ослабляется внутренней разнородностью сообщества (Украина), конфликт, который внешне выглядит как противоборство «коммунистов» и «демократов» (на Украине эти последние оказываются еще и «националистами»), раскалывает общество и опасно дестабилизирует его.

Можно ли преодолеть образовавшийся раскол? Не думаю: слишком глубоко в нашу историю, в мировой процесс, наконец — в природу человека уходят его начала. Раскол можно, правда, проигнорировать одним из двух способов: либо если одному из противников удастся подавить другого, монополизировать власть, либо если ныне существующий центр ухитрится внутренне разложить или опять-таки подавить оба течения, даже если внешне это будет выглядеть как подавление одного из них. В 1991 году мы ближе, чем большинству хотелось бы, подошли к одному из этих вариантов, способных воплотиться в разных, иногда неожиданных, с сегодняшней точки зрения, конкретных формах: от массовой «антикоммунистической» революции до верхушечного переворота во имя порядка, содержание которого будет уточняться на ходу (если противоборствующие течения окажутся на время «по одну сторону баррикад», а ныне существующий центр — по другую); от кратковременной «варфоломеевской ночи» до затяжной гражданской войны (если «баррикады» разделят эти течения). Это матрица теоретически возможных версий: в реальной истории «чистых» типов обычно не бывает.

Что, однако, можно сделать, если раскол все же не игнорировать? Уточню: что могли бы сделать те, кто искренне считает себя демократами, притом, что такие есть, видимо и в «партии порядка», и среди «перестройщиков»?

Для начала небольшое отступление. В свое время (если мне не изменяет память, в «послеякобинском» 1795 г. ), Кант предложил ясно различать понятия «демократия» и «республика». Если демократия, по его мнению, относилась, наряду с автократией (монархией) и аристократией к тому, что являлось формой господства, то республика — к форме правления, то есть способу распоряжения полнотой государственной власти. Альтернатива такой «республике» — деспотия. Кант именовал «республикой» то, что мы называем ныне «правовым государством» или «демократией». Но с формой правления обычно смешивают сегодня не столько форму господства, сколько его «цель» (она же в данном случае — и «цель правления»): такую программу (а не только техническую политику) государства, которая, «корректируя» в ту или иную сторону самое человеческую природу, избирательно пестовала бы или «свободу сильного» (и потому не свободу вообще), или «равенство слабого» (и оттого не равенство вовсе, а насилие над «сильным»). Как бы ни относиться к понятию «республики» в кантовском смысле, здесь важно следующее. Если мы признаем «недеспотизм» идеей, не противоречащей тому положительному образу, который отождествляется сегодня с «демократией», из этого вытекает несколько тесно связанных друг с другом выводов для сегодняшних «искренних демократов».

«Республика» — это, конечно, разделение властей и представительное правление. Но для последовательного своего разделения эти власти должны существовать как легитимные и эффективные: они не должны противоречить нашим выверенным культурой представлениям о «законном» и «нравственном» — с точки зрения как происхождения каждой из властей, так и ее отправления. Кроме того, с точки зрения эффективности, представительная система — это система обратной связи, но должна быть все же еще и система прямой связи: указ главы государства, постановление правительства, акт парламента и т. д. обязательны к выполнению. Власти следует иметь своих агентов на местах. Должны быть созданы и отлажены эффективная судебная система, прокуратура, арбитраж, полиция и т. д. «Демократические институты» в узком смысле слова, то есть институты представительные, — лишь часть государственной машины, более или менее успешно помогающая гарантировать законность и эффективность ее деятельности, а вовсе не альтернатива ей. Создать хорошо работающую гражданскую службу, чиновничество не менее важно, чем гарантировать справедливые выборы — одно просто не должно противопоставляться другому. Я не вижу, почему все те, кто считает себя сегодня демократами, должны отвергнуть программу, которую можно назвать «строительством институтов государства». Это вовсе не значит, что одному течению удастся переубедить другое или что они сойдутся где-то на полпути и т. д.: так обычно не бывает и обсуждать идеи такого рода «блоков» и «компромиссов» неинтересно.

Проблема в том, чтобы именно государственное строительство не упускалось из виду ни одной из политических сил (задача науки, прессы, но также и политического центра, наверное, в том, чтобы помочь им в этом). Тогда, может быть, удастся избежать прямого столкновения противоборствующих сил в плоскости, в которой каждая из них имеет большие или меньшие основания обвинить другую в разрушении государства. Перенос соперничества из области целеполагания в сферу эффективного (при любом целеполагании!) государственного строительства в принципе позволяет избежать необходимости подавления противника, не отказывая ему в праве оставаться именно противником, а не союзником.

Сама задача создания эффективных (с точки зрения данной политической силы) государственных институтов предполагает завоевание на свою сторону большинства, добровольно признающего эти институты или, хотя бы, не имеющего нравственно и юридически обоснованных аргументов против них. Такой подход, между прочим, ни в малой степени не ослабляет ценностной несовместимости политических сил, делает для государства в целом и для основной части граждан второстепенным вопрос о том, кто побеждает на данных выборах. Я могу быть, скажем, сторонником блока «Союз» или «Демократическая Россия», но, в конечном счете, смирюсь с победой несимпатичной мне партии, если для завоевания большинства (то есть в своих «эгоистических» целях) она возьмет в свою программу все или хотя бы что-то конструктивное из программы соперника. Для демократии, таким образом, жизненно важным является не только принцип правления большинства сам по себе, но и такая организация политики, при которой представительная система, плюрализм, правление большинства будут работать на укрепление государства, а не на его расшатывание. (... )

Быть демократом сегодня — значит отстаивать демократическую форму правления. Но кто должен создавать необходимые институты в этом обществе? Ответ прост: тот, наверное, кто возьмется за это. Любое политическое действие включает в себя целый ряд совершенно необходимых, но не достаточных еще действий. Первое, что необходимо сделать, это понять структуру ситуации. Второе, создать аналог этой структуры ситуации в структуре институтов. И вот здесь действительно возникает серьезная проблема, над которой многие ломали себе голову, т. к. нельзя даже правильно понятую структуру ситуации детально воплотить в структуре институтов. Это будет утопизм самого худшего толка. Попытка навязать обществу самую совершенную политическую систему, пусть даже демократический идеал, будет утопизмом с самыми катастрофическими последствиями. Собственно политический процесс— это процесс действия не только политиков, это процесс самодеятельности всего общества, это постоянное политическое действие в поле, создаваемом двумя полюсами: полюсом, где происходит осознание, структурирование ситуации (причем сам он постоянно меняется), и полюсом, где эти силы оформляются. Логически совершенный политический проект — хорошее начало дела.

Следующей стадией, однако, должен был стать политический диалог, но по точно сформулированным вопросам, в результате которого сформировались бы политические позиции, которые уже сами бы по себе послужили основанием некоего, может быть, негласного консенсуса. Жизнеспособные политические институты, как правило, внешне не совершенны. Это странно, на первый взгляд, но самые жизнеспособные политические формы, рождающиеся в процессе такого диалога, часто внешне выглядят достаточно уродливо. Но для того, чтобы они жили и работали, они должны развиваться в рамках правильно сформулированного диалога.

Далее, опыт стран с развитыми демократическими режимами показывает, что создание партийных систем — самостоятельная задача, она не сводится к созданию самих партий. Иными словами, формирование каждой партии — это ее внутреннее, личное дело, точно так же, как дело каждого человека — во что ему верить, как ему жить. Но партийная система — это нечто другое, она тоже должна конструироваться как нечто самостоятельное, наряду со всем этим. Это уже во многом дело политиков, государства и дело, конечно, самих партий тоже, т. к. демократическая партия должна думать о том контексте, о том пространстве, в котором она существует и действует. Многое зависит от таких вещей, которые, на первый взгляд, как будто бы не связаны с партийной системой, например, от избирательного закона, содержание которого в очень большой степени предопределяет структуру партийной системы (К примеру, мажоритарная система с голосованием в один тур подталкивает общество к двухпартийной системе, а с голосованием в два тура подразумевает двухблоковую многопартийную структуру). [... ]

Проблема здесь в том, чтобы попытаться понять, какая система оптимальна для данного общества в данное время, и соответственно «запрограммировать» ее на выборах. Любая сила, желающая стать демократической партией, может предложить систему, в рамках которой именно она добилась бы наибольших преимуществ. Это по-своему справедливо, кто бросит камень в партию за то, что она выдвигает такие условия, при которых она бы «выиграла»? Это ее право. Законодателю, в нашем случае Верховному Совету, следовало бы собрать все пригодные варианты избирательной системы и постараться на Основе компромиссной процедуры выработать такую, которая была бы наименее неприемлема для всех основных, участвующих в политическом процессе, сил. И спор уже пойдет об избирательном законе, а не о сути часто мифологизированных программ, т. е. о том, какая процедура совершеннее, а не о том, «как всем нам жить». Наконец, если не удастся договориться, то вопрос можно будет вынести на референдум, и народ решит, какая из приемлемых процедур выборов лучше. (... )

И еще об одном в завершение. У нас довольно часто говорили одно время (совсем еще недавно!) о многопартийности, сознательно или неосознанно отождествляя возникшую многопартийность с демократической системой. Увы нам... То, что мы видим — мягко говоря, не совсем партии в том смысле, в каком они должны существовать в правовом демократическом государстве. Кроме КПСС, есть целый ряд клубов, которые пока что без особых оснований называют себя партиями, целый ряд этнических и конфессиональных движений; некоторые из них тоже называют себя партиями. Кроме того, в «демократическом потоке» или где-то рядом мельтешит целый ряд разнообразных ведомств, возникших в разное время и играющих сегодня роль политических сил. В борьбе всех этих не демократических, не государственных, если хотите — не политических, но реальных сил тонут или растворяются все «партии», не исключая даже огромную организацию КПСС, подразделения которой, похоже, вышли на «свободную охоту». То, что мы переживаем сегодня, — это относящаяся по сути к гражданскому обществу партикулярная, иногда корыстная деятельность как бы политических, по замыслу, сил, действительно борющихся, помимо прочего, за власть. В стране идет политическая война, которая отличается от гражданской войны так же, скажем, как политический переворот отличается от социальной революции, т. е. это война, которая преимущественно ведется в сфере власти, ведется самыми разными организованными формированиями, возникшими при разных обстоятельствах, но действующими, так сказать, ad hoc (для данного случая), а не настоящими партиями. Для того же, чтобы создать действительно демократическую систему, и партии нужно создавать как партии, т. е. как часть системы. (... ]

Подводя итог: мы должны выработать у себя культурный, а не дикий плюрализм. То, что сейчас у нас, — это плюрализм самобытный, дикий, плюрализм без берегов, который в значительной степени действует разрушительно: такой же дикий, как его аналог в области хозяйства — черный рынок. [... ]

Не берусь судить, но все же те, кто видит себя сегодня демократами, должны — на уровне логики анализа демократической структуры — понимать, как создаются демократические институты. Они не отвечают на вопрос о смысле жизни, но разве политология и право — любое право —могут на него ответить вообще?

МОМЕНТЫ ДИСКУССИИ. РЫНОК

И. Галушко. Мы проиграли нашим идеологическим соперникам именно в экономическом соревновании. Сегодня получается, что в некоторых африканских странах люди живут лучше, чем у нас при «социализме». Я часто задумывался: за счет каких материальных источников построено наше общество, и пришел к очень тяжелым для себя выводам. Мы построили свой социализм на костях крестьянства и на костях тех миллионов, которые были «вложены» в вечную мерзлоту. Поэтому не надо считать, что рынок — это какая-то самоцель, рынок — это средство использования тех возможностей, которые заложены в человеке. Но нельзя не признать, что и авторитарная структура заставляла человека работать. Можно снова вернуться к тому, чтобы расстреливать за мешок пшеницы, судить за 20 колосков, ограничивать выезд из деревни и т. д., но пойдут ли люди на это? Уверен, нет! Поэтому я считаю, что в данной ситуации альтернативы демократическому пути, реализации рыночных механизмов у нас просто нет.

И, Пантин. Действительно, без рынка не может быть создано сбалансированное гражданское общество, не могут нормально функционировать демократические институты. Но исчерпывает ли лозунг «К рынку!» существо последовательно демократической постановки вопроса о создании основ современного цивилизированного общества в нашей стране? Был рынок образца XIX в. и есть рынок конца XX в. Слишком абстрактное «К рынку!» смазывает существенное различие между ними в генезисе, условиях развития, социальных последствиях. Так же дело обстоит и с приватизацией, которая может быть проведена либо на уровне XVIII—XIX вв., либо на уровне конца XX в.. либо сочетая и то, и другое.

Впрочем, не менее опасна противоположная тенденция, когда под предлогом «неразработанности» проблемы рынка пятятся назад, консервируют устаревшие командно-бюрократические структуры.

Ю. Болдырев. Именно в таких вопросах должна проявиться способность демократов пропагандировать свои идеи. Многие поддерживают свободный рынок товаров, но отрицают свободный рынок капитала, т. к. подразумевают под этим мафию, теневиков и т. д. Наша задача в том, чтобы донести до людей понимание того, что это вещи связанные, что свободный рынок товаров не может быть достигнут без свободного рынка труда и капитала. Образно говоря, если вы хотите иметь машину и чтобы она хорошо ездила, то она должна обязательно быть с колесами. Это во-первых. Во-вторых, когда на данном этапе к власти приходят своего рода авторитарные реформаторы, речь идет о борьбе демократов против зарождающегося монополистического сверхцентрализованного капитализма. Мы боремся за цивилизованный капитализм, за свободный рынок, за свободную конкуренцию, демонополизацию и, естественно, находимся, по нашей и западной шкале, левее тех, кто, прикрываясь коммунистическими лозунгами общественной собственности на средства производства, на самом деле борется за монопольное положение на рынках, недопущение конкуренции, создание льгот и привилегий прежде всего для себя.

А. Салмин. У нас в дискуссии мелькнула мысль о связи рынка, экономического плюрализма с демократией политической. В принципе я согласен с тем, что рынок и плюрализм форм собственности — важная опора демократии. Демократические институты как бы повисают в воздухе без развитой, организованной рыночной системы. Лишь бы этот тезис не перешел в другой: пока не побеждены противники рынка — нет демократии. Но примеров рынка без демократии, между тем, сколько угодно. Демократия сама по себе не создается в результате поражения противников рынка, как и в результате поражения действительных или мнимых противников демократии, хотя бы потому, что даже наполнив прилавки, вряд ли можно будет сразу создать «умиротворяющий» уровень жизни. «Введение» рынка — не совсем то же самое, что привычный рынок, с точки зрения его политического воздействия.

Нужна, конечно, политическая стабильность, но на какой основе? Отнюдь, на мой взгляд, не на основе компромисса какого-то полурынка с некой полукомандно-адмннистра-тивной системой. Такого компромисса можно достичь только на словах. Поэтому, видимо, нужно говорить о деидеологизации определенного круга проблем: рынок (а также «капитализм», «социализм» и т. д. ) превратился у нас в символ раскола общества — без достаточных сегодня на то оснований. Вероятно, к рынку приложимо то, о чем я уже говорил в применении к демократии: проблему необходимо перевести в технический план, переключив внимание на нормализацию экономических отношений. Нормализация, — это возвращение к естественному устройству, соразмерному человеку, против чего, с точки зрения разумного понимания природы человека, возразить невозможно.

«КРИЗИС ДЕМОКРАТИИ»

И. Пантин. Современный кризис демократии часто связывают с поправением политики горбачевской администрации, с жестко-авторитарными методами действия центральной власти. Такое объяснение носит поверхностный характер, а на поверку — представляет опасность для демократов, поскольку закрепляет в них «комплекс зависимости». «Кризис демократии» отнюдь не в смене кресел и ситуаций в парламентах и в местных Советах. Его корни лежат глубже — в «детской болезни левизны» наших демократических сил, связанной с молодостью демократии, слабостью демократических традиций в нашем обществе.

Демократизироваться народу — дело трудное и долгое. Демократическим учреждениям еще предстоит укорениться в нашем обществе, нащупать то, всегда оригинальное, сочетание импульсов «снизу» С импульсами «сверху», которое и обеспечивает эффективность работы демократических институтов. Все это требует усилий, времени и опыта. А ситуация в стране, между тем, требует гибкого реагирования на стремительное изменение обстоятельств. Если к этому прибавить недостаточную массовую базу демократических сил, то станет ясной неизбежность кризисов внутри демократии, сложного, зигзагообразного пути ее становления в стране, где произвол веками считался нормой и законом.

А. Салмин. Парадоксальный вопрос: что такое «кризис демократии», если демократии у нас пока нет? Во-первых, прежде всего речь идет о кризисе нашего государства вообще, а не обязательно только структур, созданных после 1917 г., и тех, которые были заложены в нем, В частности, кризис в национально-государственных отношениях отнюдь не сводится лишь к проблемам, запрограммированным советским устройством.

Во-вторых, мы имеем все основания говорить о кризисе демократических институтов, сконструированных после 1985 г. Мы стали обладателями такой причудливой системы, как двойной парламент: выходит, Верховный Совет — нечто временное и неокончательное, ибо есть Съезд. А Съезд — что-то чрезвычайное и непрофессиональное, потому что есть Верховный Совет. Я уже не говорю о реформах, связанных с институтом президентства, и т. д. Странно, если бы такая система работала без трений. Да плюс еще Советы, которые попытались вмонтировать в демократическую систему в том самом виде, в каком они были созданы для того, чтобы не мешать КПСС. И если говорить о партиях вообще, то — хороши или плохи их лидеры, активисты и программы, — но это не партии в демократической системе.

Третья часть этого кризиса носит субъективный характер: речь идет о кризисе собственно демократов, т. е. людей, считающих себя демократами, или которых другие признают демократами. Прежде всего это их неверные тактические шаги, отсутствие опыта, знаний и многих других вещей, но все-таки вещей объективных, которым можно научиться Но, к сожалению, есть у этого кризиса и другая сторона. В свое время Ю. Ф. Самарин сказал одну любопытную фразу по поводу земской реформы: «Не верится, чтобы была готовность трудиться на общерусском деле... когда для дела уездного не хочется запрячь саней и проехать тридцать верст на морозе». И вот, как ни подводи под объективные критерии неспособность 30 верст в мороз проехать ради общественного дела, все равно это будет фактор субъективный.

И. Клямкин. «Кризис демократии» — это прежде всего кризис ее представительных форм, кризис посттоталитарного парламентаризма, оформившегося под контролем старых структур и ставшего их рупором. Мы имели не демократию, а демократизацию как способ обновления («перестройки») старых структур, их приспособления к требованиям жизни. В этом была сущность процесса. Его, однако, многие восприняли как движение к демократии в широком смысле, как заинтересованность реформаторов в создании и развитии каких-то новых демократических сил. Сама «зацикленность» на фигуре Горбачева — наглядное проявление не силы, а слабости нашей демократии, связывающей свои надежды не со структурами, а с личностями и тем самым обрекающей себя на вечное движение между очарованием и разочарованием в этих личностях.

Демократы исходили из того, что демократизация должна вот-вот завершиться победой демократии и главным образом занимались критикой старых структур и давлением на них, вместо создания новых В результате старые структуры были лишь ослаблены, но устояли, так как демократы не стали их реальными конкурентами, претендующими на власть. Правда, в некоторых регионах демократизация старой власти привела к появлению организованных движений снизу, прежде всего на национальной основе, и в этих регионах демократия победила. И кризис демократии здесь связан не с тем, что демократы не создали структуры, а с зависимостью таких регионов от центра, от положения в стране в целом. А так как в России этого не произошло, то отсюда и неустойчивость Российского парламента, слабость его демократического крыла, лишенного прочной опоры за стенами парламента. Имперские структуры пронизывают все регионы, все республики и располагают всеми реальными рычагами власти. И когда демократы требуют отодвинуть эти структуры, последние сразу показывают, на что способны. Когда наши национальные демократии пытались отщипнуть у центра какие-то ломтики власти, они быстро убедились, что эта стратегия не работает. Не удивительно, что при таком соотношении сил устояла КПСС: ведь это одна из важнейших имперских структур, действующая во всех регионах. Не сразу была осознана и задача консолидации демократических сил в масштабах страны, наоборот, они долго искусственно дробились по национальному признаку. Наконец, российским демократам, прежде всего их лидерам, очень трудно давалась мысль о том, что демократия не может быть беспартийной, ибо в таком качестве она не способна успешно противостоять партийности ее оппонентов. Вот те причины, благодаря которым наметившийся осенью 1990 г. поворот вправо стал одновременно и кризисом тех, кто слева, кризисом демократии. Кризисом в том смысле, что ничего реального находящиеся слева противопоставить этому повороту вправо не могли, а те, кто был в политическом центре, не побоялись двигаться вправо, потому что реального сильного оппонента слева не было.

КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ

А. Салмин.Наши похожие на партии организации, худо или бедно, вынуждены выполнять функции «организаторов масс», «опоры властей» или «клапанов общественного недовольства», но не роль партий в демократической системе. Ни КПСС, ни какая другая из пришедших из прошлого организаций не являются партиями, как таковыми, профсоюзами, как таковыми и т. д. Они несут на себе отпечаток породившего их механизма, совершенно иного, чем государство. Сейчас КПСС в чем-то еще эффективна, в чем-то не эффективна, но, по крайней мере, это часть властного механизма иного, если хотите — негосударственного типа. Сможет ли она превратиться в партию в государстве — это еще открытый вопрос.

Ю. Болдырев. Существует традиционное представление о коммунистах как о крайне левых. Но коммунисты на Западе — это совсем не те коммунисты, которые есть у нас. С точки зрения абстрактно-идеологической наши коммунисты являются действительно как бы крайне левыми. Но у нас произошел серьезный разрыв между абстрактной декларацией и реальным социальным положением в обществе. Партийная номенклатура, — с точки зрения своих реальных классовых и имущественных интересов — крайне правые, даже не «буржуи», а «феодалы». Крайне левые лозунги используются ими как возможность сохранения существующего социального положения. Когда мы говорим, что мы, демократы, — левые, боремся против этих коммунистов, то по сути ведем антифеодальную борьбу.

И. Клямкин. Главный вопрос: способна ли КПСС проводить реформы, насколько готова она, будучи правящей, двигать не себя, а все общество по пути реформ... Опыт же показывает, что партия коммунистического типа, становясь реформаторской, может дойти только до определенного рубежа, в лучшем случае — создать потребительский рынок как придаток

тоталитарной системы, не затрагивающей национализированный сектор тяжелой промышленности и не предполагающий сколько-нибудь глубокую либерализацию цен. Дальше она не пойдет, так как дальше ее не пустят те самые слои (прежде всего индустриальные), на которые она опирается. Любое мало-мальски последовательное движение в сторону рынка тут же задевает эти слои, что вызывает естественное противодействие с их стороны.

И. Пантин. Трагическая реальность ситуации в КПСС заключается в том, что она не смогла внутренне перестроиться и заявить о себе (на практике прежде всего) как о важнейшей демократической силе — сказывается слабость левого, реформистского крыла... Приходится признать: перестройка в партии — то, о чем мы, коммунисты, больше всего говорим, но что нам меньше всего удалось — выразилась пока, в числе прочего, и в том, что коммунисты «отдали» демократам, республиканцам и другим партиям свой интеллектуальный потенциал. Трудность перестройки в КПСС объясняется ее генезисом, идеологией, традициями ее развития. Она возникла как якобинская партия социального переворота, а потом стала частью государственного аппарата, партией «системы». Но час пробил. Либо по всем параметрам она станет политической партией, а для этого левым силам в ней надо размежеваться с мощным правым традиционалистским крылом, либо будет продолжаться, несмотря на все заклинания, потеря престижа КПСС в обществе, деинтеллектуализация партии, сползание ее к авторитаризму, а значит — противостояние КПСС и демократических сил со всеми отсюда проистекающими последствиями. Хочется верить, что прогрессивная историческая роль КПСС не утрачена.

И. Галушко. Трудно согласиться с тем, что у партии сегодня есть силы, которые позволили бы ей избавиться от правого крыла. Наоборот, сегодня можно констатировать, что в ней идет консервативное наступление. Многие коммунисты предпочитают не бороться с этим, а выходить из партии. Если быть объективным, то последнее время партийные руководители пытаются нажить крупные дивиденды на критике демократических тенденций в экономике, обвиняя демократов в ее развале, разрыве долговременных связей, тотальном дефиците и т. д. Именно на этом пока зиждется в какой-то степени и авторитет партии — как силы, способной стабилизировать обстановку в обществе путем возврата к тем, якобы благословенным временам, когда у нас «все было». Как мне представляется, на настоящем этапе КПСС не способна к трансформации, она будет оставаться консервативной силой, противодействующей движению вперед по пути к демократии. Как это ни горько признавать, но это так.