Сайт портала PolitHelp ПОЛНОТЕКСТОВОЙ АРХИВ ЖУРНАЛА "ПОЛИС" Ссылка на основной сайт, ссылка на форум сайта

АМЕРИКАНСКАЯ ПОЛИТИКА И БУДУЩЕЕ РОССИИ

С. Коэн

КОЭН Стивен, историк, руководитель программы исследований России в Принстонском университете (США), профессор.

Статья С. Коэна передана для публикации в журнал "Полис" Горбачев-фондом. Автор подготовил ее (имея в виду опубликовать в "Полисе") на основе некоторых своих недавних выступлений (см, в частности: Cohen S. American Policy and Russia's Future. — "The Nation", 12. IV. 1993).

События последних лет подвели нас к роковому моменту в истории американо-российских отношений, ознаменованному великой надеждой, но в то же время рождающему многие иллюзии и таящему большую угрозу. Надежду несут происходящие ныне в обеих странах переосмысления и перемены: они сулят возможность фундаментально обновленных отношений между этими столь длительное время соперничавшими сверхдержавами — отношений демилитаризованных и основанных на подлинном сотрудничестве. Опасность же таится в потенциальной коллизии между сложными реальностями послекоммунистической России и упрощенными ожиданиями, с какими подходит к своему бывшему противнику Америка периода после холодной войны, — коллизии, которая могла бы привести если и не к новой холодной войне, то к миру неспокойному.

В каком бы направлении ни пошло развитие отношений, Россия на многие годы останется самым значительным предметом внешней политики Соединенных Штатов. С одной стороны, будущее развитие России — учитывая историю страны, ее размеры, положение, экономический потенциал, вооружение и небывалую вероятность ядерных несчастий — глубоко затронет перспективы стабильности и международной безопасности в обширных регионах мира. С другой же стороны, конца развалу России — ее политическому, экономическому, социальному и даже психологическому кризису что-то не видно.

А между тем какой-либо продуманной и практически осуществимой политики в отношении России у Соединенных Штатов нет, да и не было со времени распада Советского Союза в 1991 г. Организационная активность в Вашингтоне и даже принятие на себя финансовых обязательств не могут, как это, очевидно, представляется администрации Клинтона, сами по себе создать такую политику. Глубинная проблема для Америки — концептуальная и идеологическая. Мы сталкиваемся с проблемами и опасностями, которые лишь усугубятся, если не изменить нашего мифологического и нашего миссионерского способов мышления относительно посткоммунистической России.

ПОЛИТИКА США С 1991 Г.: ЗАБЛУЖДЕНИЯ И ПРОВАЛЫ

Крушение Коммунистической партии и распад Советского Союза вызвали в американских политических кругах одновременно тревогу и эйфорию: тревогу по поводу того, кто и как станет распоряжаться советскими ядерными средствами, оказавшимися "на воле", и эйфорию в связи с благоприятными для Америки возможностями, которые-де несет в себе посткоммунистическая Россия. Тревога была вполне оправданной, в основе же эйфории лежало несколько весьма ложных посылок, в частности:

— что события 1991 г. представляли собой "новую русскую революцию", которая смела советскую систему, а с нею и большую часть препятствий для коренных реформ;

— что коренные реформы в России подразумевают ныне создание демократии западного типа и свободно-рыночного капитализма, даже, может быть, некоего подобия американской системы;

— что события 1991 г. представляли собой "новую русскую революцию", которая смела советскую систему, а с нею и большую часть препятствий для коренных реформ;

— что коренные реформы в России подразумевают ныне создание демократии западного типа и свободно-рыночного капитализма, даже, может быть, некоего подобия американской системы;

— что, хотя проблемы и сохраняются, Россия может быстро, как в поговорке "перезимуем" — этой всеобъемлющей формуле, — расстаться со своим коммунистическим прошлым и выйти на демократическо-капиталистическую дорогу при наличии непреклонного политического руководства (президент Борис Ельцин и его команда во главе с бывшим и. о. премьер-министра Егором Гайдаром), радикальной экономической политики ("шоковая терапия") и достаточной поддержки со стороны Запада;

— что Америке поэтому следует энергично вмешаться, предприняв миссионерскую кампанию (новый "план Маршалла") с тем, чтобы направить и ускорить этот процесс преобразования России и поддержать ельцинско-гайдаровское руководство в его противостоянии "реакционным, консервативным, жестко-коммунистическим" оппонентам;

— что такая политика, проводимая в Вашингтоне и Москве, создала бы базу для новых американо-российских отношений, превратив посткоммунистическую Россию в единомышленника — "друга и партнера" в международных делах и в делах безопасности, заодно разрешая и проблему оказавшихся "на воле" ядерных средств бывшего Советского Союза; -

— что и в России, и в Соединенных Штатах эта политика имеет широкую и стабильную поддержку.

Исходя в значительной мере из этих посылок, администрация Буша проводила в отношении России двоякую политику, сохранившуюся и сегодня. Администрация добивалась на переговорах серьезного сокращения созданных Советским Союзом ядерных вооружений, включая и оружие, размещенное на Украине, в Беларуси и в Казахстане. Одновременно она ратовала за быстрый переход России к демократии и капитализму, чему обещала обеспечить существенную финансовую поддержку. Американская политика и в самом деле несколько продвинулась в направлении "новой эры дружбы и партнерства", провозглашенной Джорджем Бушем и Борисом Ельциным во время встречи на высшем уровне в июне прошлого года. Однако это продвижение носило главным образом риторический характер, представляя собой не более, чем объявление намерений. Зато провалы, имевшие место до сего дня, куда значительнее.

Разрекламированные соглашения по СНВ-2, подписанные Бушем и Ельциным в январе, не принесли действительного ослабления ядерной угрозы, исходящей от бывшего Советского Союза, которая ныне, если представить ее во всей полноте, значительно выше, чем она была при советском режиме. Для крупного сокращения стратегических вооружений, предусматриваемого договором по СНВ-2 на период в десять лет, нужны три серьезных условия: требуется, чтобы Украина, с ее растущей несговорчивостью, ратифицировала предыдущие соглашения по вооружениям, а собственное ядерное оружие в полном объеме демонтировала либо перевела в Россию; договор предстоит ратифицировать неистовому, весьма антиельцинскому российскому парламенту; потребуется в течение десяти лет обстановка политической стабильности в России, а также, пожалуй, и на Украине, что означает, в частности, нахождение у власти правительства, настроенного в пользу договора. Весьма вероятно, что некоторые из этих условий, или даже все, будут отсутствовать. К тому же есть другие, столь же или даже еще более серьезные ядерные угрозы, пока не перекрытые какими-либо американо-российскими соглашениями: речь идет об имеющемся на бывшей советской территории тактическом ядерном оружии, о неудачно спроектированных и содержащихся в неудовлетворительном состоянии реакторах и о распространении стратегически важных технологий.

Что касается "перехода к демократии и капитализму", то с 1991 г. в России демократизация, если и продвинулась, то весьма мало; многие российские демократы доказывают, что имел место даже некоторый откат назад к авторитаризму, а в марте 1993 г. президент Ельцин грозил продвинуть развитие в этом направлении еще дальше. Внедрение рынка — если обратиться к экономической жизни — двигалось вперед, импульсивно и болезненно, однако едва ли это было движение к свободно-рыночному капитализму, на что рассчитывали творцы американской политики. Роль государства в экономике России остается подавляющей, хотя она и проявляется в некоторых отношениях более опосредованно, а также более бессистемно, чем раньше, а шоковая терапия в порядке скачка к капитализму, обрушенная на общество ельцинско-гайдаровским руководством по настоятельной рекомендации правительства Соединенных Штатов, консультантов из американских академических кругов и Международного валютного фонда, мало что дала иного, кроме значительного углубления экономического кризиса страны, разорения средних классов и обнищания едва ли не большинства российских семем на почве безудержной инфляции.

Во внешней политике правительство Ельцина периодически делало словесные реверансы в сторону своего американского "друга и партнера", однако, естественно, "антиамерикански" преследовало собственные национальные интересы России на различных направлениях — в отношениях с Китаем, Японией, Индией, Сербией, некоторыми из бывших советских республик и даже в своей политике в области стратегических вооружений. Вопреки обещанию, данному Ельциным более года назад, межконтинентальные ракеты России все еще нацелены на Соединенные Штаты, как явствовало из выступления маршала Шапошникова в сентябре прошлого года.

Пуще того, черты миссионерства и навязчивости в политике, проводимой США с 1991 г., значимо способствовали нарастанию в России политического неприятия американского вмешательства во внутренние дела страны и ее внешнюю политику. Проблема не во врожденной ксенофобии крайне националистических движений, которым правительство Ельцина видится в облике оплачиваемого Соединенными Штатами "оккупационного режима", а в первую очередь в той более общей реакции против "американизации", какая распространилась по российскому политическому спектру, охватив и многих демократов. Имеет смысл привести некоторые примеры поведения, вызывающего антиамериканские настроения. Не все эти примеры прямо касаются американских должностных лиц, однако некоторые — касаются; а другие являются результатом поощряющего воздействия американской политики и риторики.

Укажем для начала на один заурядный, но пагубный грех. Российские должностные лица часто жалуются, что американские представители разговаривают с ними словно с "провинившимися детьми" — торжествующе, снисходительно, всезнающе, — выдавая однозначные рекомендации, не учитывающие нынешнюю российскую обстановку. Пусть Америка, как она полагает, выиграла холодную войну, пусть в России правят раскаявшиеся бывшие коммунисты, однако эти лидеры — еще и гордые наследники великой цивилизации и одной из сверхдержав XX века. Ни они, ни их приемники не могут и не будут руководить Россией, словно "блудные дети" Америки, или словно находясь на попечении у нее, или словно ее просители. Мы можем сказать, что такие представители Америки — исключение, что это "нехорошие американцы", однако ведь тон им задает Вашингтон, где должностные лица администрации говорят о "строительстве новой России", а бывший советник по национальной безопасности Збигнев Бжезинский заявляет: "Экономическая и даже политическая судьба того, что недавно было угрожающей сверхдержавой, ныне все больше переходит де-факто в попечительское ведение Запада". Основывать политику на нелепой самонадеянной мысли, что судьба России ныне в руках Америки, — мысли хотя и распространенной, но обычно с такой откровенностью не высказываемой, — это верный способ возродить в каком-либо новом виде Россию угрожающую.

Одно проявление контрпродуктивного поведения США усугубляется другим. Российские политики и ведущие политические журналисты поначалу терпимо относились к миссионерской риторике США, потому что она включала дававшиеся администрацией Буша обещания весьма масштабных помощи и частных капиталовложений. Ни того, ни другого не последовало, и ни того, ни другого не предвидится, несмотря на недавние заявления президента Клинтона. В итоге — еще одна разновидность политического неприятия: растущее убеждение, даже среди проамерикански настроенных россиян, что деньги США не последуют за американским красноречием туда, куда оно было обращено постоянно со времени руководства Горбачева, и что, пуще того, Соединенные Штаты заинтересованы лишь в эксплуатации природных ресурсов России, а не в том, чтобы помогать ей наращивать промышленно-производственную мощь. В этом отношении американская политика, вернее, невыполнение обещаний, данных при провозглашении политики, возбудила по всему российскому политическому спектру одно из наиболее сильно задевающих за живое опасений — что Запад будет относиться к России как к стране третьего мира.

Еще более неприемлемы были неоднократные, с 1991 г., неблагоразумные вторжения США в горнило российской политики. На самых высоких уровнях правитель- ство США сконцентрировало почти всю свою политику, свои отношения и добрую волю исключительно на президенте Ельцине и его команде, фактически бойкотируя другие институты и других лидеров, в частности российский парламент и его председателя Хасбулатова. В марте 1993 г. администрация Клинтона значительно усилила этот вид интервенционизма — затевая апрельскую встречу на высшем уровне в Ванкувере как попытку "помочь Ельцину" в разыгравшемся конфликте его с парламентом, поддерживая угрозы российского президента распустить законодательный орган, одобряя усилия Ельцина с целью заполучить чуть ли не от всех других хрупких демократических институтов России диктаторские или "особые полномочия" и даже выступая с встречным предложением о том, чтобы Клинтон поехал в Москву для проведения на высшем уровне встречи солидарности с Ельциным. В итоге правительство США оказалось в весьма своеобразной институциональной компании. Против стремления Ельцина выхватить и присвоить себе власть были не только парламент России, но и ее Конституционный суд, генеральный прокурор, министр юстиции и вице-президент, большинство ее местных выборных законодательных органов и обширные сегменты ее демократической прессы. Поддерживающими или склоняющимися к поддержке Ельцина были руководители российских армии, бывшего КГБ и милиции — и администрация Клинтона.

По правде говоря, президентов Клинтона и Ельцина на движение в этом направлении подбивали многие лидеры американского конгресса, а также масса публицистов и комментаторов. Сознавая, что поддерживают антидемократические меры Ельцина, они почти единодушно выдвигают довод, что его заявленные демократические цели оправдывают эти средства. История XX века, и особенно история России, конечно же, учит, что принимать такую посылку - безрассудство. Гамбит Ельцина, если он и удастся, рискует разрушить то малое, что ныне есть у России от правления закона, и передать политическую судьбу страны в руки военных и иных сил безопасности. Довод о том, что эти силы слишком разобщены, чтобы предпринимать насильственные действия, бьет мимо цели: разобщенная военная сила, брошенная в такую ситуацию, — это средство вызвать гражданскую войну. Коротко говоря, Россия нуждается во внутреннем консенсусе, а не в продолжении конфликта, а, следовательно, и в такой американской политике, которая способствует консенсусу, а не занимает ту или иную сторону в конфликте.

Американские должностные лица могут соглашаться с утверждением Ельцина, что российский парламент в большинстве своем недостаточно привержен реформам, но у них нет ни права, ни рационального основания действовать сообразно таким суждениям. Вспомним, например, что "реакционный" российский парламент, как его теперь величают и в средствах массовой информации США, и в правительственных докладах, — это тот самый парламент, который вызывал огромное восхищение, когда в август 1991 г. в окруженном танками московском "Белом доме" оказывал мужественное сопротивление путчу. Кроме того, в России, в чьей истории столь обильно представлены самодовление исполнительной власти и сокрушение законодательных органов, не может быть демократии без парламента (последний всенародно избранный российский законодательный орган был насильственно распущен большевиками в январе 1918 г. ), как не может быть без такового и ратифицированных договоров о сокращении вооружений. Собственно, явное пренебрежение со стороны США к парламенту и его руководству уже усилило в нем антиамериканские настроения и таким образом увеличило высоту барьеров на пути ратификации СНВ-2. Не более уважения выказали США и вице-президенту Руцкому, которому, в его 45 лет и при солидной популярности, а также поддержке со стороны элиты, вероятно, предстоит сыграть немаловажную роль в становлении будущего России.

Политика и поведение Америки были еще более назойливы на других политических уровнях. Американские экономисты, располагая помощью финансовых учреждений, сидят в Кремле и в других местах в качестве официальных консультантов российского правительства. Американские политические организации — включая и некоторые из числа финансируемых за счет федеральных фондов — предоставляют вознаграждение предпочитаемым ими политическим движениям и парламентским фракциям. АФТ-КПП глубоко втянута в российскую профсоюзную политику. Проекты некоторой части российского законодательства, а также некоторых программ в учебных заведениях составляются американцами. Выдвигаются даже предложения о том, чтобы на работу в структурах управления в России направлять американских госслужащих, в вооруженные силы — советников НАТО, а также сделать доллар второй российской валютой. Группы сильно вестернизированной российской элиты и тех, кто располагает валютой, призывали и приветствовали такого рода американское вмешательство, но оно не становится от этого политически мудрым. Пусть те из американцев, кто не может понять чувства обиды, вызываемого этим вмешательством во внутренние дела России, представят себе, какой была бы их собственная реакция, если бы русские находились на таких ролях в их административной и политической жизни.

Неудивительно, что антиамериканские настроения набирают силу и в низах, в российском обществе, несмотря на значительный запас проамериканских симпатий. Социальное воздействие ельцинско-гайдаровской свободно-рыночной шоковой терапии было чрезвычайно болезненным. Миллионам российских граждан кажется, что потеря сбережений, накопленных за всю жизнь, растущая нищета, невозможность обеспечить надлежащую заботу о юных и престарелых членах семьи и вызывающая негодование буйно расцветшая "продажность" — все это "сделано в США", задумано и даже навязано Америкой. Это неправда. Однако если мероприятиям Гайдара — Ельцина Америка высказывает и безудержно расточает свою поддержку, если Россию наводняют американские "консультанты", если эффективной американской помощи нет, а есть обилие американских дрянных фильмов, выброшенных на российский рынок, — то с чего бы им думать иначе?

Наконец, не снискав себе широкой устойчивой поддержки в России, администрация Буша не сумела найти таковую и у себя дома. Вопрос о политике в отношении России фактически не фигурировал в президентской кампании; не очень-то было заметно, чтобы хоть один из кандидатов хотел или был в состоянии объяснить скептически настроенным избирателям важность крупномасштабной помощи. Президент Клинтон теперь начал пытаться это делать; но сказывается и противодействие — в американском стиле — ученых мужей в средствах массовой информации, чей вклад в формирование политики столь велик. Поскольку российские реальности приходят во все более резкое столкновение с американскими миссионерскими ожиданиями, некоторые влиятельные комментаторы, среди них Эванс и Новак, уже испытывают разочарование в новом друге и партнере Соединенных Штатов, предупреждая о "возврате к Холодной Войне, только без ядерного оружия". (Почему "без ядерного оружия"?)

Ясно, что Соединенным Штатам настоятельно необходим серьезный спокойный пересмотр своего мышления и своей политики в отношении посткоммунистической России. Даже это нелегко будет сделать в обстановке, когда кое-кто из новых миссионеров Америки и дирижеров оваций по адресу шоковой терапии уже начинает мрачно вопрошать: "Кто проиграл Россию?" Россия — не то, что мы можем выиграть или проиграть, но на карту для нас поставлено многое.

НОВОЕ МЫШЛЕНИЕ В ОТНОШЕНИИ ПОСТКОММУНИСТИЧЕСКОЙ РОССИИ

Как это часто бывало и с политикой США в отношении Советского Союза на протяжении многих лет, политика в отношении посткоммунистической России основывалась на существенно неверных представлениях о стране. Остановимся вкратце на наиболее серьезных заблуждениях.

Вопреки эйфории в Вашингтоне, в России в 1991 г. не произошло настоящей революции или "полного крушения". Несмотря на падение правящей Коммунистической партии и распад Союза, в решающих аспектах советская система существует в России и сегодня в виде государственной экономики, характерных бюрократических учреждений и процедур, политических и управленческих элит, а также распространенных в народе установок. Изменения произошли значительные, но они в лучшем случае остаются зародышем альтернативной системы, существующим в рамках старой советской системы, которая все еще берет на себя обеспечение основных нужд народа: жилья, занятости, снабжения предметами первой необходимости, здравоохранения, благосостояния, общественного порядка и др. Не была и массовая антикоммунистическая активность в 1991 г., во время и после августовского неудавшегося переворота, на деле общенациональным референдумом в пользу демократического капитализма, как мы его понимаем, а тем более — в пользу "свободно-рыночной" шоковой терапии. Покуда некая новая система не разовьется более полно, дальнейшее навязывание такой политики является непрактичным и негуманным, если не катастрофичным, и продолжает далее подрывать народную поддержку демократизации, и без того существенно снизившуюся, согласно опросам общественного мнения. (Рейтинг популярности президента Ельцина, например, с отметки около 80% осенью 1991 г. упал до 35% год спустя. ) Вот почему в политическом спектре ныне все больше и больше политических лидеров, выступающих за стабилизацию существующей системы, а не за форсированный переход к новой. Здесь тоже уже никакой эйфории, по крайней мере в Москве.

Далее, творцы американской политики полагали с 1991 г., что первостепенно важной в России является борьба вокруг демократии и вокруг рыночных отношений. Конечно, то и другое является важным, однако второстепенным по отношению к четырем другим серьезным предметам споров. Первый из них, жар которого распространяется на остальные, — обостренный спор о характере, или национальной идентичности посткоммунистической России. Должна ли Россия быть частью Запада или существовать отдельно от Запада? Перестраивать ли Россию по иностранной модели? Если да, то по какой? Или же России перестраиваться в согласии с собственными традициями, и если да, то с какими из них? Должна ли Россия быть территориально более крупной ("имперской") или же ей оставаться в пределах нынешних сократившихся границ? Должна ли всей бескрайностью страны управлять главным образом господствующая Москва, в согласии с давно установившейся традицией, или же управление должно переместиться больше на местный уровень? Ни по одному из этих кардинальных вопросов консенсуса не существует, чтобы не сказать больше.

Еще один предмет противоборства — собственность на все необъятные богатства, ранее монополизированные Советским государством: природные ресурсы, банки, фабрики, средства связи, здания, транспорт, даже военное имущество. Хотя эта борьба часто ведется под знаменем реформаторской "приватизации", она в значительной мере коррумпирована даже по советским стандартам. В третьем споре друг другу противостоят центральные власти в Москве и власти в регионах (куда в последние годы переместился значительный объем реальной экономической и политической власти), особенно в существующих в рамках Российской Федерации тридцати одной "автономной" территории, многие из которых ныне претендуют на суверенитет. Данную коллизию усугубляет наличие в некоторых из этих автономий нерусского большинства. И, наконец, в Москве идет яростная, не ограничиваемая рамками каких-либо ясных конституционных положений борьба за обладание властью, определяющей политику, между президентом и парламентом, а также и между различными партиями, союзными той и другой стороне соответственно. Все эти конфликты заслонили собой и исказили проблемы демократии и рыночных отношений, а разрешения каких-либо их них в ближайшем будущем не предвидится.

По этим причинам крайне трудно идентифицировать всех "положительных" и "отрицательных" действующих лиц в сегодняшней российской политической жизни, особенно если отбросить маргинальную роль легко узнаваемых экстремистов. Несомненно, российский политический спектр сегодня гораздо разнообразнее и сложнее, чем это следует из популярного манихейского прогноза: "Либо демократы, либо красно-коричневые реакционеры" — пристрастного московского лозунга, воспринятого многими американскими аналитиками и представителями правительства. Как нам разобраться в том, что представляет собой политическая арена, где, например, лидеры, которых мы зовем "демократами", выступают за роспуск парламента и введение во всей стране президентского правления, те, кого мы зовем "консерваторами" и "реакционерами", отстаивают идею и институт парламента, а силы, которые мы трактуем как "центристские", удерживают сбалансированность власти и вполне могут победить на любых ближайших выборах? Как охарактеризовать ситуацию, при которой постоянную угрозу мы видим в "бывших коммунистах", а между тем почти все лидеры на всех сторонах, включая президента Ельцина, — бывшие члены партии и когда демократы сами глубоко расколоты фактически по каждому вопросу? Уж если даже хорошо осведомленные, благомыслящие россияне не могут решить, каким лидерам и какой политике отдать предпочтение в очередном месяце, то что же говорить о нас?

Все это не означает, что Россия неспособна к демократии и к рыночным отношениям в экономике. Это означает другое: что переход страны, с такими ее особенностями, к стабильной системе неизбежно займет много лет, возможно десятки лет, и включит разные, и не только вдохновляющие, эпизоды или даже этапы. (Мы можем стать, например, свидетелями важной политической роли, которую будут играть: возрожденная в том или ином виде коммунистическая партия, ныне уже крупнейшая в стране; традиционный национализм; настроения в народе в пользу Союза; региональные центры власти; младшие офицеры армии, расквартированные в провинции, приобретающей все более важное значение. ) Мало практически-поучительного в проводимой обычно параллели со странами, в послевоенное время получавшими помощь по плану Маршалла. В Германии, например, в отличие от России, существовала традиция капиталистического хозяйствования и имелся даже некоторый опыт демократии, и к тому же Германия потерпела поражение в войне и была оккупирована своим новым патроном. Мало схожи обстоятельства России и с обстановкой, существовавшей в тех странах, где "специалисты по шоковой терапии" экспериментировали прежде, — в Мексике, Боливии и даже Польше. Словом, что бы ни выдвигалось в Америке и в Москве в качестве политического залога и какие бы ни предлагались социальные теории, никто не может предугадать ни будущего России — за исключением того, что это будет великая держава, — ни ее пути в будущее.

Но некоторые варианты развития событий более вероятны по сравнению с другими. Внедрение рынка и рост частного предпринимательства, пусть импульсивно, но с почти полной несомненностью продолжатся, уже хотя бы потому, что большинство российских политических фракций, от левых до правых, ныне понимают, что без этого процветание страны невозможно. Но и данный процесс вряд ли пойдет в соответствии с упрощенными американскими ожиданиями. Россия, возможно, двинется, равно опираясь "на обе ноги", держа путь к так называемой "смешанной системе экономики", с существенными государственным и частным секторами, но при преобладании все же госсектора в крупной промышленности, сельском хозяйстве, на транспорте и в финансах, тогда как частное предпринимательство разовьется главным образом в сфере услуг, торговле и малом производстве.

Даже при этом многие важные экономические вопросы останутся предметом политических споров. Каковы должны быть пропорции государственной и частной собственности? Какие из контролируемых государством промышленных отраслей и хозяйств, унаследованных от советского прошлого, являются существенно важными и поэтому должны субсидироваться, а какие можно предоставить их рыночной судьбе? Надо ли частное предпринимательство активно поощрять или только терпеть? И каков будет характер новой рыночной системы: "либеральный и свободный" или "социальный и регулируемый"? Никакие из этих проблем, конечно, не могут решаться с помощью шоковой терапии, но только путем ведущих к складыванию российского консенсуса постепенных изменений. (Надо понять: не в достижении экономического изобилия по-американски нуждается сейчас Россия, а в том, чтобы покончить с нехваткой основных товаров — потенциальным источником социальных волнений и деспотических политических решений. )

О политическом содержании переходной эволюции России приходится говорить с меньшей определенностью. В демократизации достигнуто немало с тех пор, как Михаил Горбачев начал этот процесс в конце 80-х годов, однако несмотря на многие модернизационные перемены, происшедшие в российском обществе за последние десятилетия, невозможно преодолеть вековое наследие авторитаризма быстро и скачком, даже и при благоприятных условиях. А сегодняшние условия в России неблагоприятны; в самом деле, даже многие некогда пылкие поборники демократизации ныне выступают за приостановку процесса впредь до того момента, когда можно будет достичь стабилизации экономики и больших успехов в деле внедрения рыночных отношений. Здесь также сложные реальности России, бросают вызов упрощенным прогнозам, будь то радужным или апокалипсическим. Вряд ли целесообразно класть в основу политики США сценарий наилучшего или наихудшего из возможных вариантов развития событий, хотя в политике нельзя полностью исключать ни того, ни другого. Всегда возможны различные виды правления, не являющиеся ни полностью демократическими, ни полностью диктаторскими, и Россия, по всей вероятности, в предстоящие годы испробует несколько из них.

Но какой бы облик ни приняло политическое и экономическое будущее России, это не будет копия американского настоящего или советского прошлого. Это будет, как все чаще говорят в Москве, некий "третий путь". В Америке дирижеры оваций в честь Ельцина и шоковой терапии с жаром отрицают возможность какого бы то ни было "третьего пути" и объявляют сторонников такового "врагами реформ". Однако вот что в октябре 1992 г. говорил, обращаясь к стране, сам российский президент: "Ни к какому капитализму мы страну не ведем. России это просто не подходит. Россия — страна уникальная. Она не будет социалистической или капиталистической". Мы можем верить или не верить этому, однако большинство россиян явно верит.

НОВЫЕ ПРИНЦИПЫ ПОЛИТИКИ США В ОТНОШЕНИИ РОССИИ

Большинство американских политиков и тех, кто формирует общественное мнение, высказываются за то, чтобы "помогать России", и, конечно, мы должны помогать. Главный довод тот, что если Россия со всем ее небывалым потенциалом ядерной или этнической катастрофы сползет в хаос или деспотизм, никакая международная безопасность будет невозможна. Таким образом, ежегодное, в течение нескольких лет, выделение суммы от 3 до 6 млрд. долл. для помощи России (что составляет 1-2% текущих расходов США на оборону) было бы самым выгодным вложением, какое Америка могла бы сделать в реальную национальную безопасность. Меньше понимания и согласия имеется относительно того, что это на деле значит — "оказание помощи России", или как именно ее оказывать. Проведение разумной политики требует и более разумных принципов и ориентиров для различения того, что "следует" и чего "не следует", которые проистекали бы из лучшего знания российских реальностей и американских возможностей и более вдумчивого к ним отношения. Остановимся вкратце на наиболее важных моментах.

Всякая успешная политика помощи России и надежного формирования добрых американо-российских отношений нуждается в стабильной поддержке, которой нет еще ни в той, ни в другой стране. Формулируя свою политику, правительство США поэтому должно объяснять ее американскому народу в реалистических категориях, подчеркивая не только ее важность для наших национальных интересов, но и то, что переход России к жизнеспособным рыночным отношениям и к демократии будет долгим путешествием и включит такое развитие событий, какое не отвечает существующим ожиданиям.

Американская политика в отношении России и конкретные программы помощи ни в коем случае не должны быть миссионерскими или навязчивыми, будь то в словах или делах. У нас нет ни права, ни разумного основания переводить Россию на образ жизни Америки, и это не в нашей власти. Россия будет что-то перенимать у Запада, но ее будущее может вырасти только из ее собственного исторического опыта и актуальных обстоятельств. В частности, Соединенным Штатам не следует пытаться конструировать общую стратегию российских реформ, но следует поддерживать те ее аспекты, которые продвигают страну к экономической стабильности, рынку и полной демократии. Россия должна сама решать, как и насколько быстро двигаться в этих направлениях.

Финансовая помощь, предоставляемая на том условии, чтобы она использовалась способами, оговоренными Америкой, воспринимается болезненно и с обидой. Рекомендации, даваемые в соответствии с принятой аксиомой: "действует в Америке — значит, должно быть применимо и к России", — будут в существенной мере игнорироваться или терпеть неудачу. Обе страны слишком многим различаются — начиная с понимания народом социальной справедливости, с отношения к земле, с зависимости рабочей семьи от предприятия и кончая последствиями банкротства, особенно в многочисленных российских городах, жизнь которых тесно связана с жизнью предприятий или производственных объединений. Словом, при оказании помощи надо руководствоваться российскими реальностями и возможностями, а не американскими иллюзиями и самомнением.

Ничего, пожалуй, не поделать с частными американскими группами, из которых какое-то число занято гуманитарной деятельностью, но слишком многие — "строительством новой России" в союзе с одной политической фракцией против другой. Практика же правительства США не должна быть выдержана в подобном духе. Его

Но какой бы облик ни приняло политическое и экономическое будущее России, это не будет копия американского настоящего или советского прошлого. Это будет, как все чаще говорят в Москве, некий "третий путь". В Америке дирижеры оваций в честь Ельцина и шоковой терапии с жаром отрицают возможность какого бы то ни было "третьего пути" и объявляют сторонников такового "врагами реформ". Однако вот что в октябре 1992 г. говорил, обращаясь к стране, сам российский президент: "Ни к какому капитализму мы страну не ведем. России это просто не подходит. Россия — страна уникальная. Она не будет социалистической или капиталистической". Мы можем верить или не верить этому, однако большинство россиян явно верит.

НОВЫЕ ПРИНЦИПЫ ПОЛИТИКИ США В ОТНОШЕНИИ РОССИИ

Большинство американских политиков и тех, кто формирует общественное мнение, высказываются за то, чтобы "помогать России", и, конечно, мы должны помогать. Главный довод тот, что если Россия со всем ее небывалым потенциалом ядерной или этнической катастрофы сползет в хаос или деспотизм, никакая международная безопасность будет невозможна. Таким образом, ежегодное, в течение нескольких лет, выделение суммы от 3 до 6 млрд. долл. для помощи России (что составляет 1-2% текущих расходов США на оборону) было бы самым выгодным вложением, какое Америка могла бы сделать в реальную национальную безопасность. Меньше понимания и согласия имеется относительно того, что это на деле значит — "оказание помощи России", или как именно ее оказывать. Проведение разумной политики требует и более разумных принципов и ориентиров для различения того, что "следует" и чего "не следует", которые проистекали бы из лучшего знания российских реальностей и американских возможностей и более вдумчивого к ним отношения. Остановимся вкратце на наиболее важных моментах.

Всякая успешная политика помощи России и надежного формирования добрых американо-российских отношений нуждается в стабильной поддержке, которой нет еще ни в той, ни в другой стране. Формулируя свою политику, правительство США поэтому должно объяснять ее американскому народу в реалистических категориях, подчеркивая не только ее важность для наших национальных интересов, но и то, что переход России к жизнеспособным рыночным отношениям и к демократии будет долгим путешествием и включит такое развитие событий, какое не отвечает существующим ожиданиям.

Американская политика в отношении России и конкретные программы помощи ни в коем случае не должны быть миссионерскими или навязчивыми, будь то в словах или делах. У нас нет ни права, ни разумного основания переводить Россию на образ жизни Америки, и это не в нашей власти. Россия будет что-то перенимать у Запада, но ее будущее может вырасти только из ее собственного исторического опыта и актуальных обстоятельств. В частности, Соединенным Штатам не следует пытаться конструировать общую стратегию российских реформ, но следует поддерживать те ее аспекты, которые продвигают страну к экономической стабильности, рынку и полной демократии. Россия должна сама решать, как и насколько быстро двигаться в этих направлениях.

Финансовая помощь, предоставляемая на том условии, чтобы она использовалась способами, оговоренными Америкой, воспринимается болезненно и с обидой. Рекомендации, даваемые в соответствии с принятой аксиомой: "действует в Америке — значит, должно быть применимо и к России", — будут в существенной мере игнорироваться или терпеть неудачу. Обе страны слишком многим различаются — начиная с понимания народом социальной справедливости, с отношения к земле, с зависимости рабочей семьи от предприятия и кончая последствиями банкротства, особенно в многочисленных российских городах, жизнь которых тесно связана с жизнью предприятий или производственных объединений. Словом, при оказании помощи надо руководствоваться российскими реальностями и возможностями, а не американскими иллюзиями и самомнением.

Ничего, пожалуй, не поделать с частными американскими группами, из которых какое-то число занято гуманитарной деятельностью, но слишком многие — "строительством новой России" в союзе с одной политической фракцией против другой. Практика же правительства США не должна быть выдержана в подобном духе. Его фонды не должны использоваться такими способами, а его представители не должны располагаться лагерем в российских правительственных офисах в качестве составителей планов, советников или контролеров. (В России есть множество способных специалистов, могущих выполнять эти функции. ) Если говорить о высших политических уровнях, американское правительство должно, конечно, концентрироваться в своих отношениях с Россией на ее президенте, но должно также развивать нормальные отношения и с другими официальными институтами, особенно с парламентом, и проявлять уважение к широкому спектру политических мнений в России. Иначе у него мало будет в России друзей, партнеров или просто знакомых при послеельцинском руководстве.

Нам требуется также реалистическое мышление, а не иллюзии, относительно американо-российских отношений в более широком контексте мировых дел. Бели строить отношения на волшебной сказке о "дружбе и партнерстве", как будто внешняя политика посткоммунистической России будет просто следовать за внешней политикой Соединенных Штатов, то это непременно породит разочарование и таким образом размоет общественную поддержку помощи России. Внешняя (и оборонная) политика России будет основываться на ее собственных сознаваемых национальных интересах и на таких позициях, которые могут найти политическое подкрепление в Москве, не в Вашингтоне. Эти интересы, как можно надеяться, будут совпадать с нашими в большинстве случаев, однако отнюдь не всегда. Потерявшая в связи с отречением от бывших союзников Советского Союза и поддержкой санкций ООН миллиарды долларов, Россия станет налаживать отношения с некоторыми недружественными Америке правительствами, как это мы уже видели в случаях с продажей оружия и технологии. Имея взаимоотношения совершенно иные геополитически, чем у нас, с Китаем, основанные на культурной близости — с Сербией и, наконец, подобные взаимоотношениям членов семьи, где состоялся развод, — с бывшими советскими республиками, Россия, несомненно, в отношении большинства упомянутых стран, а также и Европы, поведет политику, не похожую на американскую. Все это не причины для новой холодной войны или для того, чтобы отказываться помогать российским реформам, но лишь доводы в пользу необходимости реализма в американских ожиданиях, что включает уважение законных интересов России.

В то же время Соединенным Штатам надо тщательно позаботиться о том, чтобы не подорвать те аспекты российского внешнеполитического курса, которые, будучи проамериканскими, при этом в высшей степени уязвимы для воздействия политической жизни Москвы. И здесь тоже контрпродуктивны миссионерские риторика и поведение, равно как и выдвижение триумфаторских требований и применение двойных стандартов. В Москве уже стали чуть не отовсюду раздаваться по адресу США обвинения в том, что они: заставляют Россию максимально сокращать ее военные силы, свои же собственные сокращая минимально; возражают против продажи Россией оружия другим странам, наращивая между тем собственную торговлю оружием; требуют, чтобы не было больше вмешательства России в третьем мире, сами же продолжают вмешиваться; ожидают от России выполнения резолюций ООН, толкуя их, однако, односторонне. Можно было бы возразить в том смысле, что Россия утратила атрибуты, позволяющие иметь притязания сверхдержавы. Но ведь мы хотим подлинно новых отношений, и есть серьезный риск в требовании, чтобы Россия со совей стороны хотела этого гораздо больше, чем к тому же самому готовы мы. Недаром и президент Ельцин — эта "лучшая надежда" Америки, как его характеризует администрация Клинтона, — возражал против "тенденции США диктовать условия", добавив, что "никакое государство не может командовать такой великой страной, как Россия".

Особого внимания к себе требует еще одна проблема. США исходят из того, что бывшие советские республики останутся независимыми государствами и что Россия будет относиться к ним соответственно. Но в России и в нескольких других бывших республиках продолжают выдвигаться предложения о новом федеральном или кон-федеральном государстве (в отличие от нынешнего Содружества), которое, естественно, будет вращаться вокруг России. К факторам, составляющим питательную среду для таких предложений, относятся: общность экономических проблем и проблем безопасности; неопределенная судьба 75 млн. бывших советских граждан, которые теперь оказались живущими за пределами своих этнических отечеств, в том числе 25 млн. русских; миллионы этнически смешанных браков; бесчисленные споры о суверенитете, границах и собственности; распространяющееся в обществе насилие.

Те, кто определяет американскую политику, не уделяли этой проблеме серьезного внимания, между тем как некоторые российские демократы призывали к установлению российской "сферы влияния", к "доктрине Монро" на пространстве бывшего Советского Союза — требование, находящее ныне отзвук в утверждении самого президента о том, что Россия должна иметь "особые полномочия как гарант мира и стабильности в регионах бывшего СССР". Одна из школ американской политической мысли, представленная Генри Киссинджером, решительно утверждает, что любому политическому регруппированию вокруг России следует противостоять как возрождению российского империализма. Ну, а если решение будет добровольным? Есть серьезные основания полагать, что новая федерация или конфедерация тех из бывших республик, которые пожелают объединиться, может оказаться единственным средством отвратить всевозможные грозящие им катастрофы. Но так или иначе, Соединенным Штатам следует ради оздоровления в регионе выступить за восстановление нарушенных хозяйственных связей на пространстве бывшего Советского Союза и не предпринимать ничего, что способствовало бы дезинтеграции в самой Российской Федерации. Они должны также делать все возможное, чтобы отвести запал от взрывоопасной проблемы 25 миллионов русских, оказавшихся теперь "за границей", а это означает, как минимум, — недвумысленно выступать за права человека и гражданские права во всех бывших республиках, входивших вместе с Россией в Советский Союз, особенно в Эстонии, Латвии и на Украине, как бы ни склоняли политические соблазны поступать иначе.

НЕОБХОДИМЫЕ ПУТИ ОКАЗАНИЯ ПОМОЩИ РОССИИ (И СЕБЕ САМИМ)

Существует необходимость в разнообразных подходах и программах с целью помочь России (и себе самим). Все они согласуются с охарактеризованными выше реальностями и предложенными критическими соображениями. США не могут все делать сами, однако администрация Клинтона должна все это обеспечить, если она всерьез стремится к мировому лидерству.

Администрация должна, быстро выйдя из своей глубокой вовлеченности в российскую внутреннюю политику, немедленно начать дискуссии со всеми группами в российских исполнительных и законодательных структурах, имеющими отношение к ратификации СНВ-2, в т. ч. и с критиками договора. Любые действительно несправедливые моменты в этом поспешно составлявшемся документе или в распределении издержек его проведения в жизнь подлежат исправлению. Не будет политически непопулярный договор надежным. Тем временем уже до ратификации Соединенным Штатам следует, со своей стороны, приступить к осуществлению СНВ-2 и одновременно прилагать усилия к проведению переговоров об эффективных барьерах на пути распространения ядерного оружия, а также принять предложение России о постоянном запрещении ядерных испытаний — что, по сути, кладет конец производству ядерного оружия. Если настолько сложно от этого оружия избавиться, зачем новое создавать? Еще сильнее искушение применить ядерное оружие поля боя (тактическое), особенно в квазирелигиозных войнах, уже идущих в бывшем Советском Союзе. Администрации следует досконально уточнить местонахождение и принадлежность всего бывшего советского тактического ядерного оружия и добиваться на переговорах значительных сокращений его арсеналов в России и Америке. Далее, многие построенные в Советском Союзе ядерные реакторы столь же опасны, как и тот, что взорвался в Чернобыле в 1986 г., и в России уже имели место террористические посягательства на них. Необходимо ускорить и должным образом финансировать те программы модернизации и обеспечения безопасности данных реакторов, которые уже приняты при поддержке России, но до сих пор имеют мало отдачи.

Болезненный переход России к рыночной экономической системе требует проведения в Америке крупной кампании гуманитарной помощи, не на одну зиму, а на несколько предстоящих зим. Нужно бесплатно предоставлять массированную помощь, особенно основными продуктами питания и лекарствами, тем россиянам, на которых наиболее опасным бременем ложатся последствия внедрения рынка и которые наименее приспособлены, чтобы с ними справляться, — самым юным, престарелым и больным. Многое из того, в чем испытывается отчаянная нужда: детское питание, аспирин, вакцины, одноразовые шприцы и т. п., — дешево и в изобилии производят американские корпорации, чью саморекламируемую склонность к благотворительности теперь можно проверить в деле. Необходимо создать специальную общегосударственную комиссию для поддержки и координации совместных действий правительства и частного сектора в этой области; в нее должны войти компетентные люди, а сопредседателями стать: должностное лицо высокого уровня, назначенное Клинтоном, и два старейших государственных деятеля, символичным образом представляющие обе партии, — например, Ричард Никсон и Джордж Макговерн.

Разорительный для России внешний долг в 84 млрд. долл. надо переструктурировать — быстро, во всем объеме, на щедрых условиях и на долгосрочной основе. Задолженность России западным правительствам и международным банкам по процентам, которую она просто не в состоянии погасить, превратилась в возрастающее препятствие для новых государственных и иностранных инвестиций в российскую экономику, жизненно необходимых для стабильности и для реформ. Надо серьезно подумать о том, чтобы полностью списать задолженность по процентам, а может быть, и равновеликую часть основного долга, унаследованного от Советского Союза.

Специалисты на Западе понимают, что России нужны новые займы и кредиты для инвестирования в экономику и для импорта, а также для смягчения социальной болезненности реформ. Труднее бывает понять усиливающееся в России стремление избегать делать новые долги. Оно проистекает из тех возражений, что-де ежегодные проценты по займам и краткосрочным кредитам затягивают на шее России западную петлю, что займы часто сопровождаются неприемлемыми условиями относительно характера мероприятий в рамках реформ и что нельзя рассчитывать из года в год на такие займы. Таким образом, пора подумать о более альтруистичных и функциональных видах займов и кредитов для России: предоставляемых на гораздо более продолжительный срок; с длительной отсрочкой выплаты процентов и низкой ставкой процента или даже вовсе без процентов; при полной (или значительной) свободе от драконовских монетаристских условий, навязываемых Международным валютным фондом, и с гарантией на несколько лет. Что касается высказываемых в Америке опасений, что такие щедрые займы, предоставляемые на не столь обременительных условиях, исчезнут в некоей "черной дыре", то эти опасения в значительной мере преувеличены; мы направляли миллиарды долларов во многие другие страны с более глубокими "черными дырами".

Для российских реформ существенно важны еще по крайней мере три программы, которые осуществлялись бы при целевом финансировании с Запада: одна — программа содействия переводу высвобождающихся военных заводов на производство гражданской продукции, вторая — по предоставлению займов, позволяющих стартовать малым частным предприятиям, и третья — по субсидированию выплаты пособий по безработице тем россиянам, которым предстоит терять работу по мере внедрения рынка, вытеснения и закрытия становящихся ненужными государственных компаний. Конверсия военных предприятий — дело крайне сложное и требует совместных американо-российских мер, которые проводились бы и в отношении наших собственных высвобождающихся оборонных производств. Другие же две программы обошлись бы Соединенным Штатам сравнительно недорого при нынешнем курсе доллара по отношению к рублю. Однако вести дела по выплате пособий по безработице и предоставлению начальных займов малому бизнесу должны российские органы, укомплектованные россиянами и использующие рубли, а не американцы, использующие доллары, как это сейчас предлагают.

Обе программы должны нацеливаться на российскую провинцию, где пособия по безработице и фонды финансирования малых предприятий менее доступны, чем в столицах. И поддерживать следует те новые российские фирмы, которые будут что-то реально производить, в отличие от подавляющего большинства их, в настоящее время лишь спекулирующих продукцией госпредприятий.

Большинство наблюдателей согласно также в том, что Россия нуждается в значительных американских инвестициях, однако инвестировано до сих пор чрезвычайно мало. В качестве главной причины называют нехватку российских законов, которые защищали бы такие инвестиции. Но правительство США могло бы делать гораздо больше, чем до сих пор, в предоставлении своих собственных гарантий американским инвесторам и ведении с российским правительством переговоров от их имени. Администрация могла бы незамедлительно начать с тех уже имеющихся предложений, которые удачно задуманы и взаимовыгодны. Американские инвестиции, например, в российскую энергетику могли бы принести России нужную ей твердую валюту и уменьшить зависимость Америки от нефти Персидского залива. А несколько таких неординарных прецедентов могли бы дать старт потоку частного капитала в Россию.

Притчей во языцех стала "техническая помощь" России, но что она означает, не вполне ясно. Если она означает политическое вмешательство, негодные рекомендации и обучение русских тому, что они уже знают, то это растрата ресурсов и способ оправдать непредоставление более щедрой помощи. Россияне в значительном числе образованнее, профессиональнее и предприимчивее, чем обычно полагают на Западе. В этом и в других важных отношениях Россия — не страна третьего мира. Когда в порядке технической помощи предоставляется существенно важное ноу-хау и поставляется оборудование, которого действительно недостает, ее следует поощрять и расширять. Но правительство США само выступает серьезным препятствием для оказания технологического содействия России. Все еще существуют разнообразные ограничения на экспорт продукции, производимой на основе так называемых высоких технологий, необходимой для модернизации и для осуществления капиталовложений в России, — от усовершенствованных персональных компьютеров до телефонных линий с высокой пропускной способностью. Администрации Клинтона следует быстро отменить эти инструкции и другие реликты холодной войны.

То же необходимо сделать и в отношении оставшихся с давних времен торговых ограничений, не позволяющих какому бы то ни было экспорту конкурировать на американском рынке. Если только правительство США всерьез намерено помогать посткоммунистической России создавать процветающее рыночное хозяйство, ей, конечно же, надо предоставить статус наиболее благоприятствуемой нации, каковым у нас давно располагают небезразличные нам, по нашим заявлениям, страны, к которым мы питаем гораздо меньше восторга.

Наконец, что-то надо делать для помощи лицам свободных профессий и другим представителям средних классов, составлявших первоначальную социальную базу реформ в 80-е годы, теперь же пострадавших от политики шоковой терапии. Достойным началом могла бы быть финансовая поддержка университетов и других центров образования, являвшихся опорой средних классов Советской России, а ныне почти полностью разоренных. Здесь особую роль могли бы сыграть американские частные фонды. И здесь тоже приоритет должен отдаваться не российским столицам, а отдаленным и находящимся в невыгодном положении регионам. В конце концов, именно там проживает значительное большинство граждан, и именно там со временем взойдет новая Россия.

ЕСЛИ кажется чрезмерным требовать всего этого от американцев, озабоченных своим собственным экономическим будущим, а стало быть, и от их нового президента, желающего быть избранным и на второй срок, значит, надо четко и в полном объеме уяснить доводы в пользу оказания России помощи в проведении реформ. В первую очередь, конечно, таким доводом является указание на грозящую опасность хаоса, гражданской войны или деспотизма в этой начиненной ядерной энергией стране. Но есть и другие доводы.

После семидесяти лет требований к Советской России одуматься, после того как на протяжении сорока лет были израсходованы триллионы долларов, чтобы заставить ее взяться за ум, об этом американском правительстве будут сурово отзываться будущие граждане и историки, если оно со всей щедростью не поможет России измениться теперь, когда момент, наконец, пришел. Или же, пожалуй, о нас будут вспоминать главным образом как о тех, кто поддержал меры, приведшие к провалу в России еще одного рождавшегося эксперимента с парламентской демократией и вновь погрузившие страну в обстановку ее деспотических традиций. Да и Россия, когда она возродится в предназначенной ей роли одной из самых великих держав, не Забудет, как обошлись с ней другие державы в нынешние ее времена тревог. От того, что мы делаем или чего не делаем сейчас, будет зависеть, как сложатся и отношения наших детей и внуков с Россией.