Сайт портала PolitHelp ПОЛНОТЕКСТОВОЙ АРХИВ ЖУРНАЛА "ПОЛИС" Ссылка на основной сайт, ссылка на форум сайта

же собственному мнению, отвечает их интересам, несомненно, звучало бы менее правдоподобно. Теоретики неоклассической школы вносят, однако, некоторые дополнения в концепцию целенаправленного действия. Чтобы иметь возможность определить максимизи

Дискуссия о рациональном выборе

РАЦИОНАЛЬНЫЙ ВЫБОР: ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА

М.Фармер

ФАРМЕР Мэри, профессор политологии Суссекского университета  

В разгар эйфории, последовавшей за крахом Советской империи, у многих сложилось впечатление, что внедрение "рынка" открывает перед народами стран бывшего коммунистического блока надежный путь ликвидации алогизмов, присущих прежней системе государственного планирования, которая сулила всем повышение уровня жизни и одновременно гарантированный экономический рост. К тому же западная "политическая экономия рынка", т.е. неоклассическая экономическая теория, в которой видели как теоретическое обоснование, так и практическую науку, определяющую механизм функционирования этой более эффективной производственной системы, неизбежно представала в качестве заманчивой альтернативы марксизму. Ее притягательность была частично обусловлена тем, что она преподносилась как теория, выводящая рыночный уклад из свободного выбора разумных индивидов и неразрывно связывающая идеи эффективности, рациональности и порядка в социальной и экономической организации общества с понятиями "свободы личности", "индивидуального выбора" и "индивидуальной рациональности". Теоретики неоклассической школы, как правило, утверждают, что их концепция не только объясняет, каким образом индивиды, чьи сознательные действия направлены на достижение эгоистических целей, создают организованные рынки (вспомните "невидимую руку" Адама Смита), но и способна доказать, что подобные рынки обеспечивают более эффективное распределение общественных ресурсов, нежели любая альтернативная система.

За последние два-три десятилетия сфера использования подходов данного направления в политической экономии расширилась, выйдя за рамки того, что традиционно относят к области экономики. В результате возникла "теория рационального выбора", которая приобретает все большее влияние в качестве некоего общего подхода при теоретическом исследовании общественной жизни. Параллельно в течение последней десятилетия или около того мы наблюдаем, как правительства индустриальных стран Запада неуклонно распространяют "рыночные принципы" на сферы, ранее относившиеся к общественному сектору: приватизируют государственные предприятия и создают "внутренние рынки" даже там, где еще сохраняется общественная собственность (примером может служить Национальная служба здравоохранения в Англии).

К настоящему времени появилось немало работ, в которых на уровне как чистой теории, так и ее практического воплощения рассматривается научный подход, ставящий во главу угла рыночные отношения. Среди выдвигаемых в пользу рынка аргументов главным является тезис о том, что рыночная система производства и распределения позволяет с максимальной эффективностью использовать дефицитные ресурсы (I) и хотя бы потому менее расточительна и более эффективна, чем альтернативные (2). Кроме того, утверждается, что наивысший уровень роста производства, величайшее расширение "богатства народов" достигались исторически в тех обществах, где производственная деятельность была по преимуществу организована на принципах свободного рынка. Однако, как ни странно, неоклассическая теория не уделяет последнему феномену достаточно внимания, будучи гораздо сильнее в обосновании эффективности рынка как механизма распределения имеющихся ресурсов, нежели в объяснении источников роста этих ресурсов (проблема, в наибольшей степени занимавшая экономистов классической школы) (3).

При обосновании тезиса о превосходстве рыночной системы распределения теоретики неоклассической школы опираются на свои представления о природе человеческой деятельности. Человеческие особи рассматриваются ими как "максимизато-ры выгоды" (utility miximisers), чьи действия (всегда?) нацелены на максимально возможное увеличение собственного благополучия. Без данного постулата иди какой-то модифицированной его версии (4) теория была бы не в состоянии объявить, как в принципе действуют рынки, не говоря уже о том, почему они являются эффективными распределителями дефицитных ресурсов, — что бы тогда побуждало индивидов домогаться наиболее высокооцениваемого использования их собственных ресурсов, включая время, труд и капитал?

Впрочем, при обосновании тезиса об "экономической рациональности" человеческих действий многие экономисты проявляют в настоящее время известную осторожность, возможно, потому, что он слабо согласуется с их повседневным опытом: ведь люди так часто ведут себя необдуманно, глупо, вопреки своим очевидным интересам и т.д. С другой стороны, на позиции наиболее методологически искушенных теоретиков неоклассической школы серьезное воздействие оказывает обширная литература, в которой постулаты рационального выбора подвергнуты тщательному анализу и выявлены их пределы и недостатки (5). Не испытывая полного доверия к стержневым суждениям своей теории, приверженцы неоклассической школы часто прибегают к чрезвычайно слабому с методологической точки зрения приему инструментальной защиты. Они доказывают, что хотя, возможно, ключевые постулаты их теории, в особенности тезис о максимизации выгоды, не верны, однако можно сказать (и лишь это имеет реальное значение), что мир действует таким образом, как если бы эти постулаты были верны (6). Конечно, подобный аргумент вряд ли звучит достаточно убедительно для скептика, особенно когда на нем возводится фундамент методично осуществляемой политики "маркетизации" социальных и экономических отношений.

Несмотря на методологическую уязвимость предлагаемых экономистами неоклассической школы объяснений (и оправданий) рынка, в современных обществах широко распространено представление: рыночные системы как таковые действительно эффективнее строящихся на иных принципах организации хозяйства (например, на централизованном государственном планировании) хотя бы в том узкоэкономическом смысле, что они менее расточительны (но вовсе не обязательно по всем критериям более справедливы) с точки зрения распределения ресурсов. Однако для всех, кроме наиболее преданных сторонников неоклассической теории, остается открытым один, причем весьма щекотливый вопрос: если мы отрицаем, что на деле люди представляют собой рациональных, своекорыстных максимизаторов, то можем ли мы объяснить, каким образом рынки, охватывающие несогласованную деятельность большого числа акторов, функционируют? Ведь даже если признать, что рыночные экономики Запада вряд ли являют собой столь всеочищающий, обеспечивающий полную занятость, уравновешивающий феномен, как это предполагается в соответствии с безупречно неоклассическими моделями, на протяжении весьма длительного периода времени они, похоже, имели более высокий, чем другие экономические системы, коэффициент полезного действия.

Но это еще не все. Неоклассическая экономическая теория произвела столь сильное впечатление на значительное и все возрастающее число западных специалистов в области общественных наук (даже если у них были сомнения относительно онтологического статуса ее основного постулата о максимизации выгоды), что они приспособили сходные модели для использования вне сферы политической экономии. Безусловно, распространению теоретических подходов концепции "рационального выбора" в немалой степени способствовал тот политический и экономический климат, который благоприятствовал политике приватизации и сокращению полномочий централизованного государства как в Западной, так и в Восточной Европе. Тезис приверженцев теории рационального выбора о том, что разработанная учеными неоклассической школы для объяснения экономических феноменов модель общественной жизни имеет универсальное значение и может использоваться как общая теория общественного поведения людей, взятый в своем наиболее концентрированном виде, предполагал, с одной стороны, принятие поведенческих постулатов неоклассической теории, а с другой — взгляд на все типы общественных институтов как на рывки (эффективно или неэффективно функционирующие) (7). В то же время данная экстраполяция неоклассической теории привлекла к ней более пристальное внимание исследователей и одновременно дала толчок к пересмотру традиционных границ между различными социальными дисциплинами и общепринятого представления о, том, чем рыночные формы деятельности отличаются от внерыночных.

Подобное расширение теоретического пространства, позволившее найти точки соприкосновения между все более и более расходившимися дискурсами экономистов, социологов и политологов, можно только приветствовать. У теории рационального выбора, как ее чаще всего понимают, есть серьезные недостатки. Но у нее есть и сильные стороны. Теория рационального выбора предлагает свои объяснения того, как несомненно согласованные и относительно упорядоченные социальные следствия могут проистекать из решений, принимаемых индивидуальными авторами, часто и не думающими об их совокупных или общественных результатах. Такие объяснения полезны (хотя, как будет показано ниже, не вполне адекватны) для понимания рынков, а в современных обществах рынки — очень важные социальные институты, пусть даже и не все социальные институты можно считать рынками. Кроме того, теория рационального выбора доказывает, что в нерыночных ситуациях люди отнюдь не всегда действуют принципиально по-иному, чем в рыночных. Последнее открывает возможность взаимовлияния экономической и других областей общественной науки, создавая условия для обогащения каждой из них. Далее, в последнее время исследователи школы рационального выбора обратились к вопросу о "желаемых" и "нежеланных" непредвиденных следствиях индивидуальных действий, и ряд полученных ими результатов, например, по теории игр, могут быть весьма полезными для понимания как общественного порядка, так и его нарушений (8). Однако традиционная теория рационального выбора занимается лишь действиями индивидов, что ограничивает ее способность увидеть в соответствующих социально-институциональных структурах необходимое условие согласования таких действий вообще, и на рынках в частности. А это весьма важно, причем не только с точки зрения теории. Если попытки маркетизировать восточноевропейские экономики будут осуществляться без учета (и понимания) условий, необходимых, чтобы рынок действовал, это может повлечь за собой ужасные социальные последствия, весьма далекие от тех, на которые рассчитывали прорабы свободных рынков.

НЕОКЛАССИЧЕСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ И ТЕОРИЯ РАЦИОНАЛЬНОГО ВЫБОРА

Чтобы оценить потенциально сильные и слабые стороны теории рационального выбора, необходимо понять сущность постулатов рационального выбора и ту роль, которую они играют в соответствующих экономических моделях. Как уже говорилось, неоклассическая экономическая теория основана на постулате о том, что индивиды представляют собой рациональных максимизаторов выгоды. "Выгода" — это удовлетворение, получаемое индивидом от всего того, что он ценит. Максимизатор-ские возможности индивидов ограничены размерами их общего бюджета (нельзя, хотя бы в конечном итоге, потратить больше, чем имеешь), и, вероятно также, имеющимся в их распоряжении временем. Поскольку никто не может с уверенностью предсказать последствия всех принимаемых им решений, сейчас принято говорить, что индивиды максимизируют скорее "ожидаемую", нежели действительную выгоду. Это равносильно утверждению, что люди действуют так, чтобы добиться наибольшей предполагаемой выгоды, при том, что оптимальное решение возможно (9). Поскольку же, теоретически, приносить удовлетворение может все что угодно, включая удовлетворение или счастье окружающих (детей, товарищей, голодающих в странах третьего мира), подобное утверждение не содержит никакой определенной информации относительно того типа выбора, который в конечном итоге будет сделан. В нем нет ничего, что бы подвергало слишком сильному испытанию нашу доверчивость: вряд ли от нас требуют слишком многого, утверждая, что при совершении любого действия люди пытаются добиться предпочтительных для себя результатов (или по крайней мере не ухудшить свое положение). По сути здесь идет речь просто о целенаправленном поведении — основном принципе теории действий (10). Во всяком случае утверждение, что люди, как правило, являются мазохистами и действуют вопреки тому, что, по их же собственному мнению, отвечает их интересам, несомненно, звучало бы менее правдоподобно.

Теоретики неоклассической школы вносят, однако, некоторые дополнения в концепцию целенаправленного действия. Чтобы иметь возможность определить максимизирующий выбор формально, они выдвигают постулат о том, что различные результаты, которые намечает индивид, могут быть представлены с помощью функции выгодности. Если в основу данной функции были бы положены некие базовые "аксиомы выбора" (как минимум то, что предпочтения индивидов "рефлексивны", "законченны", "преемственны" и "непрерывны") (11), тогда мы, не совершая никакого насилия над реальностью, могли бы представить подобные предпочтения посредством функции выгодности. И хотя есть достаточно доказательств, что эти аксиомы не действуют и, соответственно, у индивидов нет предпочтений, которые выражались бы через названную функцию (12), экономисты неоклассической школы, стремящиеся представить свою теорию в качестве формальной математической конструкции (а себя — в качестве "подлинных ученых"), исходят из того, что такие предпочтения есть. Более того, описанные выше псевдоаксиомы стали известны как аксиомы рационального выбора. По сути, экономисты утверждают, что только индивиды, способные расположить свои предпочтения (по крайней мере по отношению к тем аспектам мироздания, на которые их действия могут оказать влияние) в порядке, который был бы рефлексивным, законченным, преемственным и непрерывным, а затем выбирающие то из них, которое максимизирует их выгоду, могут быть названы рациональными. Это крайне жесткое определение рациональности дало толчок к появлению обширной и противоречивой литературы (не только по политической экономии, но и по психологии, этике, теории игр и теории принятия решений) , анализирующей концепт рациональности. Так, поскольку вполне очевидно, что индивиды далеко не всегда действуют рационально в том смысле, какой вкладывают в это понятие приверженцы неоклассической школы, можно было, например, доказывать: дабы научить людей делать более рациональный выбор, нужна нормативная теория рационального принятия решений. В этом случае происходит подмена понятий. Формальная категория "рационального выбора", выработанная ради удобства математического анализа, выдается за рациональный выбор как таковой и на этой основе предлагаются советы относительно того, как действовать рационально (13).

Есть и другой, возможно, еще более серьезный аргумент против неоклассической теории рационального выбора. Если предполагается, что индивиды действуют так, чтобы максимизировать ожидаемую выгоду, их действия с известной долей оснований можно, наверное, назвать рациональными, но можно ли говорить о том, что максимизирующие выгоду индивиды хоть в каком—то смысле "выбирают", как действовать? Ведь выбор подразумевает наличие альтернатив и реальную возможность поступить не так, как вы на самом деле поступили. А тезис о том, что ваши действия максимизируют вашу выгоду, предполагает, что во всех случаях имеется объективно наилучший вариант, причем именно тот, который и был осуществлен. Парадокс заключается в том, что неоклассические модели, исходящие из концепции "индивида, делающего рациональный выбор", оказываются детерминистскими и не оставляют места для непредсказуемости или свободного выбора.

Как уже говорилось, большинство западных экономистов неоклассической школы готовы допустить, что рыночные экономические системы "реального мира" лишены гармоничной законченности, присущей теоретическим моделям; что реальные люди, может быть, и не всегда поступают "рационально" в том смысле, который вкладывают в это понятие экономисты; что у реально существующих рынков есть "недостатки"; что в действительности рыночные системы никогда не достигают состояния "равновесия". Однако в целом такие экономисты, похоже, считают, что об экономических и социальных системах с аналитической точки зрения нельзя сказать ничего полезного, если это не может быть выражено в терминах формальной (и, как правило, детерминистской) математической модели. По их мнению, допустить в экономическую модель "действительность" означало бы привнести в нее долю случайности, неупорядоченности и непредсказуемости, что весьма опасно для дела создания социальной науки.

УНИВЕРСАЛЬНАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ

Изначально в основе развития теории рационального выбора лежало стремление создать формальные, желательно математические, модели социальных феноменов. Она выросла, с одной стороны, из разработок ряда экономистов, стремившихся показать, что их индивидуалистский теоретический подход может быть с успехом использован для анализа широкого круга явлений, значительно выходящих за рамки того, что принято относить к "экономической сфере", а с другой — из попыток представителей других общественных дисциплин выработать четкие и поддающиеся формализации социальные теории, которые позволили бы им добиться такого же успеха в моделировании социальных процессов с четким эмпирическим выходом, которого достигли экономисты. Сердцевиной теории рационального выбора является идея о том, что общественные структуры можно объяснять в качестве продукта действий оптимизирующих индивидуальных акторов. При этом, как и в неоклассической

политической экономии, актор обычно рассматривается как максимизатор выгоды, значит — не только как лицо, поступки которого в определенном смысле являются для него самого оптимальными, но и как субъект, обладающий системой предпочтений, образующих согласующуюся с аксиомами рационального выбора функцию полезности, и действующий таким образом, чтобы максимизировать величину этой функции (14).

Среди экономистов, внесших особенно важный вклад в развитие теории рационального выбора, можно назвать лауреата Нобелевской премии 1993 г. в области экономики Дж.Беккера и его коллег из Чикагского университета, а также другого нобелевского лауреата Дж.Баченена и "виргинскую школу", разработавших концепцию "общественно значимого выбора" (15). Позиции этих двух близких, но все же отличных друг от друга школ заслуживают краткого рассмотрения, что позволит нам высветить некоторые из подходов современных теоретиков рационального выбора к понятиям индивида, выбора, рациональности и их взаимосвязи с общественным устройством.

ЧИКАГСКИЙ "ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ПОДХОД"

Основное внимание Беккера и других представителей чикагской школы привлекает совокупность феноменов, которыми обычно занимаются социологи и которые, как принято считать, не годятся для "рационально-индивидуалистского" анализа, — заключение браков, расовая дискриминация на рынке труда или даже посещение церкви. В основе моделей, претендующих на объяснение данных феноменов, лежит тезис о том, что мир состоит из максимизирующих выгоду индивидов (извлекающих "выгоду" из своего дохода, богатства или нескольких других тщательно отобранных переменных, которые легко представить в функции выгодности). Эти индивиды, чьи возможности ограничены лишь рядом простых, легко идентифицируемых количественных факторов (общий объем бюджета или конечность имеющегося в распоряжении времени), взаимодействуют на "рынке", например, на "рынке возможных партнеров по браку", который, предположительно, находится в состоянии равновесия. (Без постулата о равновесии подобная модель не позволяла бы делать сколько-нибудь определенные прогнозы.) Иными словами, предполагается, что если на какой-то "товар" есть "спрос", а предложение недостаточно, имеющееся в наличии количество этого "товара" переходит к тем, кто может и хочет "заплатить" за него наивысшую цену. Оплата может иметь как денежное, так и иное выражение. Таким образом, модели типа беккеровских относятся к числу тех, в которых экономисты видят стандартные частные равновесные рыночные модели (16). Равновесие — это состояние, когда все задействованные индивиды поступают максимально правильно (увеличивая до предела собственную выгоду), но с учетом ограничений, налагаемых на каждого желаниями остальных. Если предсказанные моделью величины "переменных" хорошо согласуются с данными реального мира, модель считается адекватной, хорошо объясняющей действительность (согласно инструментальной методологии Фридмана) (17).

Беккеровская "теория заключения браков" — классический пример модели рыночного взаимодействия людей. Она дает полное представление о том, как в рамках данной традиции рассматривается мир социального, и позволяет увидеть основные слабости чикагской интерпретации теории рационального выбора. Прежде всего Беккер предлагает "упрощенную модель заключения браков, основанную на двух основных постулатах: а) каждый человек пытается найти себе такого супруга, который бы максимизировал его или ее благополучие, где последнее измеряется объемом потребления предоставляемых семьей благ; и б) "рынок заключения браков" находится в состоянии равновесия в том смысле, что никто не может выиграть от смены супруга... Для любой пары объем выгоды, получаемой от вступления в брак по сравнению с тем, что каждый из них имел бы, оставшись в одиночестве, напрямую связан с уровнем их доходов, различиями в размерах заработной платы и величиной ряда приращивающих продуктивность внерыночных переменных, таких как образование или красота" (18).

Обратите внимание на то, что, согласно Беккеру, выгода от заключения брака непосредственно связана с различиями в размерах заработной платы. Если у мужчины способность зарабатывать на жизнь выше, чем у женщины, полагает он, рациональная разнополая пара придет к разделению домашнего труда — мужчина сконцентрирует свои усилия на "рыночной" деятельности, а женщина — на работе по дому, — максимизировав таким образом свою "совместную выгоду", складывающуюся как из денежного дохода, так и из домашнего производства. Все это преподносится как объяснение разделения труда в семье. Однако, критики не раз отмечали, что подобного рода анализ оставляет без ответа ряд вопросов, например, почему на рынке труда мужчинам, как правило, платят больше, почему их квалификация обычно выше, чем у женщин? Является ли такое положение вещей неизбежным (биологически обусловленным) или же это следствие неких социальных процессов, подкрепляющих представления мужчин о том, что они — "добытчики" и именно они способны получить наиболее ходкую специальность? Поразительно, до какой степени нынешние качества и предпочтения индивидов принимаются в этой модели как "данность", а не следствие более ранних социальных процессов, и насколько жестко она придерживается типично неоклассического постулата о "равновесии рынка", что в данном случае означает, что на брачном рынке каждый партнер заключает наилучшую из доступных для него "сделок". Как и неоклассическая экономическая теория, рассматривающая распределение уже имеющихся ресурсов, но не способная объяснить трансформирующие производственные системы динамические процессы, беккеровские статичные сравнительные модели такого социального института, как брак, не дают простора для анализа тех непрерывных модификаций, которые претерпевает этот институт по мере его использования и воспроизводства.

Естественно, что в данной модели как сами собой разумеющиеся принимаются и другие, еще более фундаментальные вещи. Например, в ней заложен ряд подразумеваемых постулатов о том, что такое брак — юридически и с точки зрения его понимания акторами. (Эти постулаты, несомненно, основаны на обобщении представлений, принятых в обществе, где живет конкретный исследователь, или в его культурной среде). В подобных моделях "разумные" автоматы "по собственному выбору" делают то, что от них ожидают (и то, что ждет от них исследователь), и любое изменение социальных шаблонов, которое происходит в результате их действий, может быть объяснено лишь каким-то случайным толчком извне. Сталкиваясь с тем, что другие охарактеризовали бы как меняющиеся общественные институты, или с институтами, весьма отличными по своему культурному содержанию, использующие такие модели исследователи могут лишь предположить, что акторы действуют непривычным образом, должно быть, потому, что изменились ограничители в виде "цены" или "дохода", ибо в "институтах" видят лишь структуры, образованные совокупностью индивидуальных взаимодействий. Разумеется, можно доказать, что и в таком подходе что—то есть от реальной действительности (например, если способность женщин зарабатывать на жизнь в целом превысит аналогичную способность мужчин, у нас будет достаточно оснований ожидать, что большинство супружеских пар изберет противоположный нынешнему тип разделения труда между полами). Однако, вероятно, лишь немногие социальные исследователи согласятся, что этого достаточно для исчерпывающего объяснения подобных процессов.

КОНЦЕПЦИЯ ОБЩЕСТВЕННО ЗНАЧИМОГО ВЫБОРА

В работах Баченена и других теоретиков общественно значимого выбора область приложения экономического анализа также была расширена, однако, в другом направлении: подходы, выработанные экономистами неоклассической школы, были использованы для исследования политического процесса (в первую очередь демократического). Как видно из названия рассматриваемой концепции, ее сторонники исходят из того, что политические решения и процессы, подобно экономическим, являются плодом индивидуальных решений или "выборов", но таких индивидуальных "выборов", которые связаны с совокупными результатами. Таким образом, они, как и представители чикагской школы, настаивают на том, что в объяснении социальных процессов центральное место должно быть отведено индивидуальным акторам. Мы не должны, доказывают они, рассматривать правительства в качестве единых коллективных Акторов и, как это принято согласно западной демократической традиции, исходить из того, что их главная забота —'"общественное благо". Напротив, следует признать, что политические институты — плод деятельности своекорыстных по преимуществу акторов (которые, разумеется, могут стремиться не столько к увеличению собственного богатства, сколько к власти). Интересно, однако (особенно для тех, кто думает, будто "экономический подход" неизбежно предполагает склонность к обожествлению деятельности свободных рынков в любой сфере, убежденность в том, что они создают лучший из возможных миров), что в работах многих теоретиков школы общественно значимого выбора указывается на расхождение между заявленными целями коллективных политических акторов (законодательных органов, административных учреждений) и результатами их практической деятельности, обусловленными своекорыстным поведением составляющих их индивидов. Так, например, в основе деятельности политиков лежит скорее стремление максимизировать свои личные шансы на переизбрание, нежели желание служить идеалистической цели общественного блага. Бюрократы же пытаются добиться не столько выполнения официальных целей той организации, в которой состоят, сколько максимизации бюджета и тем самым увеличения собственной автономии. Уже само обращение теоретиков школы общественно значимого выбора к данным аспектам политической жизни показывает, что они проявляют большую, чем у представителей чикагской школы, готовность выйти за рамки сугубо интерпретативного анализа и обратиться к нормативным вопросам.

Озабоченность тем, каким бы мы хотели видеть общество, в котором живем, наиболее отчетливо прозвучавшая в последней работе Баченена, заставляет этого теоретика подчеркивать необходимость конституционного анализа, иными словами, изучения влияния различных форм политического окружения или "правил игры", образующих ту среду, в рамках которой действуют индивиды. Мы не в состоянии контролировать или планировать результаты, которые получим на "выходе" демократических систем, доказывает он, однако члены демократических обществ могут и должны заниматься обсуждением вопроса о "правилах игры" в политике, поскольку их-то мы можем контролировать. Конституции (в рамках традиции, идущей от Мэдисона и отцов американской конституции) не должны исходить из постулата о том, что индивиды не способны быть альтруистами или действовать в общественных интересах, но они должны быть составлены таким образом, чтобы свести до минимума ущерб, наносимый общественным интересам в случаях, когда подобное происходит. Все это показывает, что данный вариант экстраполяции экономического подхода предполагает менее детерминистскую модель мира социального. Теоретики общественно значимого выбора признают, что у людей может быть различная мотивация и что не все они руководствуются сугубо эгоистическими соображениями. Подобной мотивации отводится центральное место в их концепции не потому, что так легче выработать формализуемую модель поведения всех акторов, и не потому, что на самом деле все люди — эгоисты, но потому, что даже отдельные индивиды, действующие узко эгоистически, способны серьезно подорвать социальные институты, частью которых являются, если заблаговременно не будут выработаны правила, ограничивающие тот вред, который они могут нанести.

Заключение Баченена, что люди способны выбирать институциональные правила, привело его ко все возрастающему признанию того, что индивиды не могут существовать или действовать вне какого-то набора сложившихся ранее социальных обычаев и что эта социальная атмосфера влияет на поведение индивидов, равно как и на правила игры или устройство общества, в котором эти индивиды действуют.

ШКОЛА РАЦИОНАЛЬНОГО ВЫБОРА В СОЦИОЛОГИИ И НЕОИНСТИТУЦИОНАЛИСТЫ

Распространение экономических подходов на "неэкономические" области — заслуга не только экономистов. Все больше социологов сами стремятся позаимствовать центральные идеи неоклассической экономической традиции для развития системы толкований общественных процессов. Наиболее влиятельным среди них несомненно является Дж.Колеман (Чикагский университет), чьи работы демонстрируют весь размах и многосторонность данного направления в социологии (19).

По существу, социологическая теория рационального выбора направлена на истолкование социальных феноменов и исходит из того, что данные феномены представляют собой следствия (часто непреднамеренные) целенаправленных действий взаимодействующих индивидов. Таким образом, объяснение всего, что происходит в обществе, должно выводиться из действий индивидов, которых, вероятно, следует рассматривать как эгоистичных (в наиболее узком, экономическом смысле) или, во всяком случае, ориентированных на достижение каких — то целей и имеющих определенные намерения. Однако, в отличие от Беккера и других представителей чикагской экономической школы, приверженцы описываемого направления в социологии, как правило, видят в самих социальных институтах (рынках, семейных структурах, формах правления, типах землевладения в доиндустриальных обществах, правовых системах и т.п.) плод деятельности групп индивидуально рациональных акторов. Поэтому их модель более динамична (20). Более того, в некоторых из работ данного направления признается определенная роль нормативного порядка внутри структуры рационального выбора. Это, в свою очередь, предполагает признание того, что индивидуальных акторов могут связывать (в частности, удерживать от обмана своих партнеров по обмену) внутренне принятые ими нормы, и, соответственно, учет фактора наличия или отсутствия определенных нормативных ограничителей при объяснении различных социальных феноменов (например, того, почему в одних рыночных системах мошенничество встречается чаще, чем в других). Одновременно делаются попытки объяснить появление конкретных нормативных установок в терминах индивидуально рациональных выборов (21). В том же направлении идут и представители набирающего силу неоинституционального течения в политической экономии, также признающие, значение эволюционирующих институциональных структур в общественной (экономической) жизни людей и пытающиеся объяснить сами эти структуры как вызревающий в течение времени плод рационального принятия решений (22).

В отличие от Адама Смита, считавшего, что рынок — это структура, неотъемлемым свойством которой является увеличение благосостояния всех участвующих в рыночных отношениях, большинство теоретиков рационального выбора делает упор на то, что данным свойством обладают не все структуры, вырастающие из взаимодействия рациональных индивидов. Поистине, некоторые социальные последствия такого взаимодействия могут быть нежелательными и нежеланными с точки зрения причастных к нему акторов. Наиболее показательной в этом отношении является так называемая дилемма узника — игра, при которой каждый участник, действуя эгоистически рациональным образом, способствует результату, невыгодному для всех. Осознание возможности такого поворота событий пробудило во многих теоретиках рационального выбора значительный интерес к теории игр, в рамках которой исследуются формальные характеристики различных четко сформулированных игр (или взаимодействий индивидов в соответствии с предварительно установленными правилами) (23). Здесь очевидна связь с "конституциональными заходами Баченена. Ведь признать, что индивиды взаимодействуют в рамках неких правил — правил, которые в их нынешней форме сами, возможно, являются плодом предшествующих "игровых" интеракций, равнозначно какой-то форме признания того, что социальные исследователи должны заниматься не только авторами, но и структурами (и взаимодействием между теми и другими).

ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ И ПРАКТИЧЕСКИЙ ОПЫТ ПОСЛЕДНИХ ЛЕТ И КОНЦЕПЦИЯ РЫНКОВ

Хотя в учебниках по политической экономии постоянно подчеркивается, что неоклассическая теория относится к числу "позитивных", а не "нормативных", и хотя исследователи данной школы оперируют теоретической моделью рынка, далекой от реально существующих, они, несомненно, в целом убеждены: описываемые их теорией типы рынков — лучший способ организации системы производства и распределения, и не только в силу его наибольшей эффективности с технической Точки зрения, но и потому, что в его основе лежат "свобода", "выбор" и "рациональность индивидов". Они пропитаны верой в превосходство рыночной системы как формы организации общества, высвободившей потенциал человеческой личности из-под бремени социальных обычаев и принуждения. Насколько эта вера определяет Дознание западных экономистов, в полной мере обнаружилось тогда, когда крах коммунистического влияния в Восточной Европе открыл перед многими из них возможность выступать с советами относительно того, как внедрять рыночные системы. Всех заботило устранение институциональных структур, правил, коллективных и централизованных моделей собственности и т.п., мешавших, по мнению экономистов, индивидам делать то, что хотят, для наиболее полного удовлетворения собственных потребностей. Как и в тэтчеровской Британии, и в рейгановской Америке, упор делался на освобождение индивидов от социальных ограничителей, устранение мертвого груза бюрократии и лишение государства его власти что-либо навязывать. За всем этим прослеживается беспокоящее своей наивностью представление о рынке как о "естественном", в противовес социальным, институте. Последствия такой наивности главных консультантов и основных разработчиков политического курса в странах Восточной Европы будут, вероятно, весьма серьезными. Ведь, как еще полвека назад доказывал К.Полани в своей работе "Великое преобразование" , система "laissez-faire" всегда возникала в результате планирования и создания соответствующих юридических и институциональных рамок. В ней "нет ничего естественного, — писал он. — Если бы все шло своим чередом, без всякого вмешательства, свободные рынки просто не смогли бы появиться" (24).

Перенесение неоклассических моделей с экономики на другие области общественной науки в форме "теории рационального выбора" таит в себе ту же самую опасность — опасность забвения имманентно социальной сущности индивидов и общественных институтов, в том числе рынков. Последние работы приверженцев социологической теории рационального выбора, неоинституционалистов и теоретиков общественного выбора, о которых шла речь выше, демонстрируют, однако, растущее признание социальной включенности человеческой деятельности, как в рынках, так и вне их.

Допустить стихийное развитие рыночных отношений и расширение границ эгоистического поведения, свободного от социальных ограничителей, — значит накликать беду. Если в любой ситуации, требующей принятия решений, люди будут озабочены лишь тем, как добиться выгоды для себя (или для себя, своей семьи и друзей), что удержит их как участников рыночного обмена от попытки обмануть своих партнеров, продать им недоброкачественный товар или иным образом надуть? Что удержит их как рабочих от попытки прилагать за свою зарплату как можно меньше усилий? Что удержит их как должностных лиц от использования большей части бюджета своих организаций на обеспечение личного комфорта? Теоретики рационального выбора все больше и больше признают необходимость обращения к вопросам подобного типа и определения степени обусловленности нормального функционирования рынков и других аналогичных институтов как внешними ограничителями (юридическими рамками, организационными правилами и т.д.), так и внутренне принятыми нормативными предписаниями.

КАК ДЕЙСТВУЮТ РЫНКИ И КАК ВЕДУТ СЕБЯ ИНДИВИДЫ В РЫНОЧНОЙ СИТУАЦИИ?

Один из возможных ответов, который не противоречит смитовскому взгляду на рынок как на относительно эффективный способ согласования желаний и потребностей индивидов, действующих ради достижения своих собственных разнородных целей, но в то же время совместим с концепцией рынка как исторически определенного и встроенного в социальный контекст института, как бы то ни было неожиданно, идет от Ф.Хайека.

О Хайеке больше, чем о ком-либо другом, можно сказать, что он предрек крах экономических систем, основанных на централизованном планировании. Однако он не относился к приверженцам ортодоксально-неоклассического взгляда на экономику. Хотя аргументы против централизованного планирования, изложенные в его нашумевшей работе "Дорога к рабству" (25), напоминают традиционные либеральные возражения против урезания индивидуальных свобод, он использовал и другую, более оригинальную аргументацию, доказывающую экономическую несостоятельность попыток руководить планируемым из центра обществом.

Взгляды Хайека логически вытекают из его весьма специфического понимания рынка и рыночного равновесия (26). Хайек исходил из того, что в любом обществе значительная часть информации рассеяна в головах членов этого общества в виде подспудного знания. При рыночной экономике это знание позволяет каждому человеку действовать наиболее адекватным образом, т.е. принимать наилучшие из доступных для него решений, не нуждаясь в знании того, о чем осведомлены остальные. Рыночные цены, отмечает Хайек, воплощают в себе все то, что любому отдельному актору требуется знать об оценках, возможностях и т.п. других авторов, дабы рынок работал. Напротив, при планируемой из центра экономике, чтобы выработать подобие тех общественно эффективных планов, которые рыночная система составляет, используя цены как знаки, планирующему необходимо знать все, что известно каждому отдельному члену общества. Однако это невозможно, и не только из—за технической сложности сбора и накопления информации, но и потому, что такое знание, как уже говорилось, по большей части не выражено вербально и преходяще. Значит, доказывает Хайек, централизованные планы неизбежно провалятся. Они не смогут ничего согласовать: сырье не поступит на заводы вовремя и в нужном количестве, людям придется стоять в очереди за какими-то вещами, в то время как что-то другое будет произведено и пойдет на свалку и т.д.

Предлагаемая Хайеком модель рассматривает рынок как динамический процесс, приводящий в соответствие имеющиеся ресурсы и потребности акторов. При сравнении ее со стандартной неоклассической моделью прежде всего бросается в глаза, что если последняя предполагает равновесие, то у Хайека оно недостижимо. Вернее, рыночное равновесие является постоянно отодвигающейся конечной точкой, по направлению к которой система движется в любой момент времени, но которая никогда не может быть достигнута.

Хайек, конечно же, не считал, что все общественное поведение людей протекает в рынках или создает их. Именно поэтому он и оказался в состоянии подвергнуть критике плановую экономику и плановое общество как плохие альтернативы общественным формам, создаваемым системой "laissez-faire".. Но он полагал, что все люди способны и склонны действовать индивидуально рациональным образом, в том смысле, что они всегда будут пытаться действовать так, чтобы добиться наиболее соответствующих их личным целям результатов. Однако в отличие от других экономистов неоклассической школы он не рассматривал их действия как объективно наилучшие — такая концепция предполагает детерминистский взгляд на экономику, что, по мнению Хайека, абсолютно неверно. Да, Хайек был убежден, что рациональность будет отличать человеческую деятельность, при каком бы общественном устройстве или наборе общественных институтов она не осуществлялась. (Следует отметить, что, согласно представлениям ученого, человеческие характеристики формируются под влиянием унаследованной традиции и, соответственно, тип рациональности людей, цели, к которым они стремятся, их понимание того, как этих целей добиться, и т.д. находятся в зависимости от социального контекста.) В то же время он проводил четкую грань между универсальностью целенаправленности поведения людей и исторической и пространственно-временной специфичностью рынков. Рынок был для него особым типом института, продуктом процесса общественной эволюции. Подобное понимание рынка, сближающее Хайека с представителями более ранней классической традиции в политической экономии, в корне отлично от того, которого придерживается большинство современных экономистов неоклассической школы (долгое время видевших в Хайеке чудака и анахронизм). Однако это было именно то понимание, которое, по мере того, как события в Восточной Европе заставили западных экономистов осознать, насколько сложно изменить укоренившиеся образцы поведения и демонтировать глубоко внедренные институты, начинает, похоже, снова проникать в основное течение экономической мысли.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Рассмотрение либеральной политической экономии и теории рационального выбора, а также стимулированных ими дискуссий позволяет извлечь важный урок. В то время как социальные исследователи, политики и простые граждане стран бывшего восточного блока проникались идеей о том, что демонтаж прежних структур и Предоставление индивидам возможности действовать, исходя из их эгоистических интересов, автоматически приведет к появлению рыночной системы, которая, в свою очередь, обеспечит более рациональное, эффективное и продуктивное функционирование экономики, все больше западных теоретиков начинали признавать, что традиционно либеральные представления о рынке и его следствиях крайне несовершенны. Можно убедительно доказать, что индивиды склонны действовать в соответствии с собственными интересами, как они их понимают, но из этого отнюдь не следует, что взаимодействие таких индивидов, вне зависимости от институциональных рамок, в которых оно осуществляется (тем более, если такие рамки вовсе отсутствуют) , приведет к устойчивому и общественно полезному результату. Ориентированная на достижение эгоистических целей деятельность может принять форму мошенничества, обмана, убийства или просто принуждения контрагентов к заключению сделок под дулом пистолета. Если в западных рыночных системах такое поведение не является превалирующим, то это связано не с "laissez-faire", а с воздействием целого комплекса составляющих: юридического принуждения, принятых норм "приличного" или "социально приемлемого" поведения, тактических представлений о том, что соответствует эгоистическим интересам в расширенном временном контексте, и многого другого. Для того, чтобы знать, какой тип деятельности индивид, скорее всего, сочтет соответствующим его интересам, необходимо хорошо представлять себе те структуры, в которые данный индивид вписан. Чтобы объяснить, почему в таких странах, как Россия или Румыния, рыночное мошенничество распространено гораздо больше, чем, например, в Швеции или Австралии, требуется, в частности, располагать данными о том, как жители каждой из этих стран представляют себе будущее своего общества и, соответственно, насколько вероятно, что им придется повторно торговать с теми, кого они сегодня имеют возможность обмануть.

Недавние достижения в развитии теории рационального выбора все больше ставят под сомнение либеральные концепты выбора, свободы, рациональности и даже индивида. Все больше и больше признается, что индивиды существуют и делают выбор в рамках социально структурированной среды и что характер этих структур (и то, как они осознаются) оказывает воздействие как на принимаемые индивидами решения, так и на последствия данных решений. Внимание исследователей все больше фокусируется на проблеме институциональной встроенности индивидуального действия. Одним из важнейших стимулов, давших толчок такому переосмыслению традиционных либеральных идей относительно рынков, стали проблемы, неожиданно вставшие при попытке привнести в экономику стран бывшего коммунистического блока "рыночные силы". И как ни парадоксально, все больше и больше стало осознаваться, что Хайек, этот ведущий апологет свободного рынка, может чему—то научить главенствующее течение экономистов неоклассической школы и тех теоретиков рационального выбора, которые перенесли подходы этой школы на другие области общественной науки. Ведь в отличие от традиционной неоклассической концепции концепция Хайека вписывает понятия свободы, выбора и личной рациональности в исторический и культурный контекст, а это, несомненно, то, что должно отличать любую социальную науку, если она действительно наука.

1. Этот тезис, в свою очередь, базируется на субъективной теории стоимости, согласно которой стоимость не может быть присуща самим вещам, а придается им людьми и измеряется тем, от чего люди готовы отказаться, чтобы получить ту или иную вещь.

2. Утверждение Адама Смита о том, что удовлетворяющий потребности людей в хлебе и мясе рынок возникает не вследствие какой-то благотворительности со стороны булочника и мясника, но потому, что каждый индивид преследует свои корыстные интересы, — классический пример объяснения подобного типа См.: Smith A. An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations. Chicago, 1976, p. 18.

3. Это не означает, что не существует неоклассических теорий роста, просто эти теории не очень убедительны. В ортодоксальных теориях технические изменения обычно рассматриваются как "экзогенные", или обусловленные чем-то, лежащим вне экономической системы. Это странное предположение является, по сути, следствием того, что неоклассическая теория — это теория равновесия, тогда как нововведения и рост предполагают изменение. Поэтому ортодоксально неоклассическая теория роста оказывается концепцией весьма странного феномена, определяемого как "равновесный рост*. См.: Solow R.M. Growth Theory: An Exposition. Oxford, 1970.

4. Например, той, при которой допускается, что забота об окружающих тоже может приносить "выгоду".

5. См.: Elster J. Ulysses and the Sirens. Cambridge, 1979; Idem. Sour Grapes: Studies in the Subversion of Rationality. Cambridge, 1983; Idem. The Multiple Self. Cambridge, 1986; Idem. Solomonic Judgements. Cambridge, 1989; Arrow K.J. Rationality of Self and Others in an Economic System. — In: Rational Choice: The Contrast Between Economics and Psychology. Chicago, 1987; Hargreaves — Heap S. Rationality in Economics. Oxford, 1989 и др.

6. См.: Friedman M. The Methodology of Positive Economics. — In: Essays on Positive Economics. Chicago, 1953.

7. Becker G. The Economic Approach to Human Behavior. Chicago, 1976.

8. Hardin R. Collective Action. Baltimore, 1982; Harsanyi J.C. Advances in Understanding Prisoner's Dilemma. — In: Rational Choice. Oxford, 1986.

9. По мнению ряда критиков, когнитивная ограниченность людей как принимающих решения субъектов не позволяет моделировать их в качестве максимизаторов. См., например: Simon H.A. Models of Man. N.-Y., 1957. Можно, однако, утверждать, что сама природа мира социального делает данную модель неверной, вне зависимости от когнитивных способностей людей.

10. Концептуальным подходам теории действий уделено в современной литературе значительно больше внимания, что связано с растущей неудовлетворенностью структуралистской интерпретацией социальных феноменов. Следует отметить, что трактовка "действий" в работах таких авторов как Гидденс, Арчер, Стомпка (Giddens A, New Rules of Sociological Method. L., 1976; Idem. The Constitution of Society. Cambridge, 1984; Archer M.S. Culture and Agency. Cambridge, 1988; Sztompka P. Society in Action: The Theory of Social Becoming. Cambridge, 1991) имеет гораздо больше общего с некоторыми интерпретациями приверженцев экономической концепции рациональных действий (особенно теоретиков австрийской школы), чем это обычно отмечается.

11. Классический пример подобной формализации определения рационального выбора дан в работе К.Эрроу, См.: Arrow К. J. Social Choice and Individual Values. N. Y., 1951.

12. См.: Rational Choice: The Contrast Between Economics and Psychology. Chicago, 1987.

13. Harsanyi J.C. Morality and the Theory of Rational Behavior. — In: Utilitarism and Beyond. Cambridge, 1982.

14. Следует подчеркнуть, что далеко не все теоретики рационального выбора столь же страстно, как большинство экономистов, стремятся втиснуть всю сложность и многообразие реальных человеческих действий в узкую модель, отвечающую требованиям математической формализации. Все возрастающее их число, особенно социологи, предпочитают оперировать более широкой и менее формальной концепцией рациональных действий. См.: Friedman D., Hechter M. The Contribution of Rational Choice Theory to Macrosociological Research. — "Sociological Theory", 1988, vol. 6, p. 201-218; Rational Theory: Advocacy and Critique. Key Issues in Sociological Theory. Newbury Park, 1992.

15. Помимо Дж.Баченена, особый вклад в разработку концепции "общественно значимого выбора" внесли Г.Тэллок, Э.Даунс и М.Олсон.

16. Они "частные", поскольку, хотя предполагается, что анализируемый конкретный рынок находится в равновесии, все рынки не обязательно должны одновременно пребывать в данном состоянии.

17. Подобные рыночные модели взаимодействия людей были предвосхищены в трудах таких разработчиков теории социального обмена, как Дж.Хоманс и П.Блау (Homans G.C. Social Behavior as Exchange. — "American Journal of Sociology", 1958, vol. 63; Blau P.M. Exchange and Power in Soсial Life. N.Y., 1964.) Сейчас они достаточно широко используются социологами, равно как и экономистами, особенно американскими. См.: Coleman J.S. Foundations of Social Theory. Cambridge, 1930.

18. Becker G.S. A Theory of Marriage. — In: Economics of the Family. Chicago, 1974.

19. См.: Coheman J.S. Foundations of Social theory. Cambridge, 1990; Rational Choice Theory: Advocacy and Critique. Newbury Park, 1992.

20. Показательно, что великий чикагский экономист прошлого поколения Ф.Найт, которому Дж.Баченен, по его собственному признанию, многим обязан в интеллектуальном плане, имел гораздо более социально и исторически контекстуализированную концепцию роли свободного, рационального человеческого выбора в общественной жизни.

21. См.: Coleman J.S. The Emergence of Norms. — In: Social Institutions: Their Emergence, Maintenance and Effects. N. Y., 1989; Vanberg V. Spontaneous Order and Social Rules. — "Economics and Philosophy', 1986, vol. 2, №1.

22. Полезный и обстоятельный обзор работ представителей" этого течения можно найти в кн.: Eggertsson Th. Economic Behavior and Institutions. Cambridge, 1977.

23. См.: Harsanyi J.C. Rational Behavior and Bargaining Equilibrium in Games and Social Situations. Cambridge, 1977.

24. Polanyi K. The Great Transformation. Cambridge, 1957 (1944), p. 138.

25. Hayek F.A. The Road to Serfdom. L., 1944.

26. См.: Hayek F.A. The Use of Knowledge in Society. — "American Economic Review", 1945, vol. 35, № 4.