Сайт портала PolitHelp ПОЛНОТЕКСТОВОЙ АРХИВ ЖУРНАЛА "ПОЛИС" Ссылка на основной сайт, ссылка на форум сайта

ОТ  ГОСУДАРСТВЕННОСТИ  К  ГОСУДАРСТВУ: КОММУНИСТИЧЕСКАЯ СТАДИЯ ВОСХОДЯЩЕГО ПРОЦЕССА*

В.Б.Пастухов

ПАСТУХОВ Владимир Борисович, кандидат юридических наук, ведущий научный сотрудник Института Латинской Америки РАН.

* Данная статья является фактически продолжением работы, опубликованной в No 2 "Полиса" за этот год (см. 1). Во избежание самоповторов автор не воспроизводит многие концептуальные рассуждения, логические "цепочки", относящиеся к его видению исторической эволюции как европейского, так и российского государства, ограничиваясь несколькими ссылками.

Различие между оптимистически и пессимистически настроенными государственниками в вопросе о судьбе государства в России выглядит сегодня довольно любопытно. Оптимисты говорят о рождении нового Российского государства, а пессимисты — о кончине российской государственности. Первые начинают отсчет исторического времени с августа 1991 г., вторые заканчивают его октябрем 1917 г. Между этими двумя датами пролегает нечто — коммунистическое (или советское) государство, одинаково неприятное и тем, и другим. Государственникам-оптимистам — как жутковатый пролог, пессимистам — как одиозный эпилог.

В действительности российское государство не начинается августом 1991, а государственность — не кончается октябрем 1917 г. Наше нынешнее государство есть логичное следствие многовекового развития российской государственности. Коммунистическая стадия как особая форма государственности, не имеющая аналогов в европейском или азиатском опыте, — необходимое звено этого процесса. Не пройдя ее, Россия в силу исторически сложившегося в ней типа социальности, возможно, еще долго оставалась бы в плену традиционной цивилизации.

ОБРАЩЕНИЕ ИМПЕРИИ В КОММУНИСТИЧЕСКОЕ ГОСУДАРСТВО: ТОРЖЕСТВО БЮРОКРАТИИ

С точки зрения европейца Российская империя являла собою странную взвесь культур и принципов устройства. С одной стороны, послепетровская Россия уже никак не могла быть названа протогосударством, деспотией (2). Прежде всего потому, что имперское государство было достаточно самостоятельно по отношению к российскому обществу и оформлено как статуарная политическая организация. Внешне оно было выстроено вполне рационально и опиралось на развитое самосознание части населения, т.е. концептуализировалось ею как источник политической власти. Но, с другой стороны, Российская империя не могла быть отнесена к числу современных государств, рожденных эпохой Нового времени. Его отделенность от общества была неполной и обманчивой, а внешняя рациональность скрывала внутренний иррационализм. Эта Империя оставалась государственной формой, живущей в соответствии с традициями патриархального большинства.

Российская империя предстает неким двуликим Янусом. Для европейца это было необъяснимое соединение Современности, понятной ему, и древности, непонятной ему. Из этого, как правило, делался вывод, что Российское государство — это плохой слепок с европейского. Впрочем, азиату оно должно было казаться восточной деспотией, развращенной христианской Европой. На самом деле оно не было ни "Европой", ни "Азией". Российское государство было приспособлено к существованию в условиях специфически удвоенной, неорганичной культуры, и поэтому само как бы расщеплялось надвое. Благодаря такому раздвоению оно только и могло сохранить себя в данной цивилизационном среде, но такая особенность в то же время и обусловливала его главное внутреннее противоречие.

Внешне это противоречие проявляло себя как противоречие между отделенностью имперского государства от традиционного общества и сохраняющимся, несмотря на это, единством между государством и обществом. Дальнейшее развитие российской государственности было в основном предопределено именно движением указанного противоречия.

Это присущее имперской государственный форме в ее российском варианте основное противоречие было неорганичным (Под органичным здесь понимается противоречие, возникшее как раздвоение единого в процессе развития целого. Разрешение органичного противоречия есть следствие взаимодействия его противоположностей. Под неорганичным понимается противоречие, в котором противоположности не являются сторонами целого. Его разрешение осуществляется через уничтожение одной или обеих противоположностей, после чего может возникнуть целое, в котором бывшие противоположности выступают уже как стороны единого.). Неорганичность внешне проявляла себя как иррациональность. Этим Российская империя выделялась среди европейских государств-империй Нового времени, причем в отличие от последних она не поддавалась последовательной рационализации в силу культурной специфики. Все попытки рационализировать имперскую государственность приводили к ее ослаблению и усилению иррационального "антигосударственнического" движения. Это было вполне закономерно, так как Российская империя стояла на двух опорах, как арка соединяя патриархальность и современность в обществе. Рационализация, понимаемая здесь как стремление внедрить правовые начала в государственную жизнь, нарушала это арочное равновесие.

Европейская империя через рационализацию плавно и непосредственно перерастает в государство-нацию. Российская империя в силу своей неполной рационализируемости непосредственно развиться в государство-нацию не может. Между империей и современным государством в России должна была возникнуть промежуточная государственная форма, которая бы поддавалась рационализации. Эта форма и появилась на свет в ходе величайшей революции европейского типа, перекроившей российскую государственность.

То, что присущее Империи противоречие не могло быть разрешено рациональным путем, вовсе не означало, что оно не могло быть разрешено вообще. Иррациональное противоречие было устранено иррациональным способом. Копившееся не одно столетие напряжение между неорганичными составляющими общества разрядилось в 1917 году. Внешне это напоминало взрыв — обломки российской государственности разлетелись по сторонам. Когда грохот "социальной революции" утих и улеглась пыль российского бунта, выяснилось (точнее, теперь выясняется): обломки империи легли не как попало, а в определенном порядке. Конфигурация нового государства оказалась не произвольной. Она была задана логикой движения главного противоречия имперского государства — самостоятельного по отношению к обществу и в то же время до конца не отделившегося от него.

Родившееся государство было противоположено обществу, оно стояло вне общества и над обществом. Ни о каком его единстве с обществом уже не могло быть и речи. Таким образом, изнурявшее Империю десятилетиями противоречие оказалось преодоленным. Большевистское государство окончательно отделялось от общества, оно перестало быть государственно-общественным образованием (см. 1, с. 21, 23-24).

Антиобщественный террор большевистской диктатуры был по-своему беспрецедентен. Здесь есть определенное отличие от Европы, но скорее количественное, чем качественное. Между большевиками и теми же якобинцами ("отцами" французского унитарного государства-нации, по мнению многих) было достаточно общего. Разница состояла в другом.

В Европе, несмотря на подавление после революции старого общества новым государством, сохранялись нетронутыми довольно много самостоятельных общественных элементов, которые, постепенно развиваясь, рационализируясь, клали в конце концов предел государственному терроризму. В этом смысле казнь Робеспьера — закономерна и неизбежна. В России же все самостоятельные общественные элементы парадоксальным образом существовали и развивались за счет и благодаря сохранению обширнейшей зоны традиционализма, даже паразитировали на нем. Потому уничтожение государством традиционного общества здесь означало и немедленную гибель всех независимых ростков нового общества. Революция в Европе подрывала силы старого общества. В России одномоментно (по часам истории) были подточены основы и патриархальности, и Современности. Новый "государственный дух" как бы витал над бездною.

Таким образом, пресловутый тоталитаризм, понимаемый как безраздельное господство государства над обществом, был вполне естественной и логичной формой, в которой присущее Империи противоречие могло найти свое разрешение. Власть носила тотальный характер, целиком подавив общество не потому, что была как-то особо террористична или мощна, а потому, что в обществе отсутствовали силы, способные положить предел ее произволу. Появление подобных сил автоматически означало бы ослабление и устранение тоталитарного политического режима.

Надо различать существенное и несущественное в коммунистическом государстве. Неограниченность государственной власти, ее тотальность, собственно, и давшая название режиму, является на самом деле несущественным, вторичным признаком. Действительно существенный признак — формирование окончательной отделенности государства от общества, полной самостоятельности первого по отношению ко второму, когда бюрократический принцип становится наконец всеобщим.

Смысл и историческое предназначение коммунистического звена в движении российской государственности к государству-нации становятся понятными лишь постольку, поскольку в процессе развития последнего несущественное в нем преодолевалось существенным. Неограниченность, своего рода "абсолютизм" коммунистического государства как особой формы государственности, которой нет аналогов в европейском опыте (но, не исключено, что будут найдены подобия на Востоке), оказываются исторически преходящими. Зато его самостоятельность по отношению к обществу укрепляется, закладывая основы для последующей эволюции. Для того, чтобы постигнуть, как именно существенное преодолевало несущественное в процессе развития коммунистического государства, необходимо посмотреть на этот процесс не только со стороны содержания, но и со стороны формы.

*   *   *

Более пристальное изучение предмета позволяет сделать вывод, что в 1917 г. исторически обусловленно было не только направление эволюции российской государственности, но и форма, в рамках которой эта эволюция была осуществлена в дальнейшем.

Российское имперское государство, будучи по своему политическому смыслу государством-бюрократией, которое, в силу особенностей полу индивидуализированной культуры общества, мало поддавалось дальнейшей рационализации, внешне выступало в превращенной форме государства-класса. Сама бюрократия существовала в виде аристократии и не сложилась в качестве особого класса (1, с. 23, 24). Потому и европейски рациональное разрешение противоречия между бюрократическим абсолютизмом и обществом неизбежно приобретало в России частную форму классовой борьбы.

Классовая борьба, рассчитанная на уничтожение противника, в принципе не может закончиться формированием государства-нации. В рамках этой превращенной формы противоположность бюрократии и общества, являющаяся важнейшей предпосылкой перехода от государства-бюрократии к государству-нации, сложиться не способна. Таким образом, развитие действительного противоречия приостанавливается на одной из промежуточных стадий, и оно так и не успевает "дорасти " до своей высшей формы — формы противоположности. В результате непосредственное разрешение этого противоречия становится невозможным.

Зато в рамках классовой борьбы в России формируется иная — возможно, мнимая с точки зрения государственного развития — противоположность: происходит поляризация на эксплуататоров и эксплуатируемых. Консолидация общества осуществляется на ложной основе, не против бюрократии как особого класса, а против определенных общественных классов. Эксплуататоры во главе с "капиталистами и помещиками" есть в российском политическом процессе начала XX в., принявшем революционный характер, превращенная форма бюрократии, а эксплуатируемые во главе с "пролетариатом" — превращенная форма нации. "Пролетариат" и "буржуазия" — два мифа русской революции. На деле революции в России не были ни пролетарскими, ни антибуржуазными, ни буржуазно-демократическими. Это был промежуточный этап борьбы с бюрократическим абсолютизмом, важный шаг на долгом пути к формированию российской нации и переходу государства-бюрократии на стадию государства-нации. Это хорошо видно на примере попыток осовременить государственность, ставших реакцией на революцию 1905 г., кстати, воспринятую аристократией-бюрократией, по крайней мере наиболее сознательной ее частью, совершенно правильно — как исторический сигнал к назревшей рационализации Империи путем утверждения в общественной практике конституционализма.

Последствия "терминальной" — октябрьской — революции для российской государственности были, по-своему, парадоксальны. С одной стороны, она, "освободив" государство от общества, породила невиданную доселе "сверхбюрократизацию". Причем на место бюрократии, полуиндивидуалистической и частично контролируемой, пришла бюрократия безграмотная, никакими нормами не связанная, и принципиально отрицающая всякое право. С другой — именно благодаря этой "сверхбюрократизации" российская бюрократия окончательно выделялась из общества и становилась особым классом, т.е. обращалась в бюрократию в европейском смысле слова. После недолгой стабилизации процесса российская бюрократия, как и европейская в свое время, противостояла обществу в целом, а не каким-то отдельным общественным классам. Но такое противополагание — важнейший исторический этап на пути к постепенному преодолению обществом издержек бюрократической власти и в дальнейшем — подчинению ее себе (1, с. 13-16). В этом смысле революция, породившая беспрецедентное закабаление личности, является в то же самое время колоссальным прорывом вперед к будущему торжеству индивидуальной свободы в России. Это заставляет серьезнее задуматься о либеральной составляющей русской революции.

Поскольку то, что в России называли классовой борьбой, было, думается, превращенной формой борьбы общества с бюрократическим абсолютизмом, то большевизм как идеологию классовой эмансипации вполне можно было бы попытаться понять в качестве уродливой, перерожденной формы европейского либерализма. Двойственность природы большевизма, порожденная причудливым сочетанием его либеральных и традиционалистских посылок, уже научно обоснована (3). Другое дело, что его либеральный — освобождающий — компонент чудовищно искажен и обезображен. Поэтому, хотя и может показаться кощунственным, но в победе большевистской диктатуры необходимо постараться увидеть и гран успеха либерализма. Созданное большевиками коммунистическое государство было уже европейским государством по содержанию с выделившейся в особый класс бюрократией, хотя и деспотическим, "азиатским" по форме (если не разграничивать деспотизм и диктатуру). Рассматривая дальнейшую эволюцию этого государства, нужно говорить не о проникновении в него либерализма "извне", а о преодолении извращений псевдолиберализма "изнутри".

Уникальность ситуации состояла в том, что условия для превращения коммунистического государства в государство-нацию созревали по мере того, как все более отчетливо проявляла себя его бюрократическая природа. Рожденная на гребне "классовой борьбы" диктатура большевиков неизбежно должна была выступать первоначально в превращенной форме классовой диктатуры. Проявление истинной природы коммунистического государства было связано с преодолением этой превращенной формы. То есть со своей внешней стороны эволюция коммунистического государства выглядела как процесс поэтапного преодоления его классового характера.

Диктатура большевиков никогда не была, да и не могла быть, диктатурой пролетариата, подавившего буржуазию. "Классовый характер" этой диктатуры можно расценивать только как идеологическое оформление. Носителем власти в коммунистическом государстве был не реальный общественный класс, а партия — производитель соответствующей идеологии.

Большевистская организация очень условно могла бы быть названа партией. Изначально это был прообраз бюрократии нового для России типа, бюрократии как особого класса (Один из ключевых моментов эволюции российской государственности — победа в начале века в среде левой социал-демократии ленинской идеи о "партии нового типа". Именно тогда под маской партийной организации в Россию внедрился и стал быстро развиваться зародыш новой бюрократической структуры универсального свойства. Пережив до 1917 г. эмбриональный период, партия после революции наконец проявила свою сущность в качестве ядра бюрократического класса.). Поначалу эта бюрократия была очень слаба и неразвита, чтобы выступать от своего собственного имени, и по установившейся в России традиции вынуждена была скрываться за именем определенного общественного класса, в данном случае — пролетариата. Потому "пролетарская" диктатура имела классовый характер постольку, поскольку партии удалось стать основой государственной власти, сохранив при этом способность продуцировать навязанную ею государству идеологию.

Особо следует оговорить одно обстоятельство, которое отличает РКП (б)-КПСС от европейской бюрократии современного типа. Последняя в ходе своей эволюции к XX в. лишилась первоначально присущей ей идеологической функции (которая была, например, у церковного писца, клерка (Напомню, что само слово "клерк" восходит к латинскому "clericus" — духовное лицо.)). Ныне производителями идеологии в европейском государстве являются определенные общественные группы, не входящие, как правило, в особый класс бюрократии. Если в начале коммунистического периода в движении российской государственности "коммунобюрократы" (назову их условно так) соединяли в себе функции собственно идеолога и бюрократа, и еще неизвестно, какая из них превалировала, то впоследствии эти сферы деятельности в рамках аппарата компартии/государства были разделены.

Реальное преодоление превращенной общественно-классовой (пролетарской, рабоче-крестьянской и пр.) формы коммунистического государства происходит по мере изменения характера партии и ее положения в обществе и государстве. Оно, на мой взгляд, прошло четыре основные стадии. Первая из них длилась недолго и охватывает период, который условно может быть назван "ленинским": превращенная и действительная формы были практически слиты воедино и трудно различимы. В этот период партия, перехватившая первенство в революционном процессе у других политических сил, вышла из революции и гражданской войны победительницей и практически подменила собой государство. На недолгий срок она исключила из политической жизни России все сколько-нибудь значимые элементы старой имперской государственности. Партия строилась по идеологическому принципу и состояла преимущественно из людей, разделявших классовый взгляд на власть (и примкнувших к ним конформистов, которых в изобилии всегда поставляет любая борьба за власть, тем более — революция). Естественно, что субстанциально составленное только из таких людей государство приобрело классовый и идеологический (сходный с теократией) характер. И лишь по косвенным признакам можно судить о том, что классовый характер диктатуры был превращенной формой нового государства. Такими косвенными свидетельствами были непреодолимо усиливавшаяся тяга к бюрократизации партии и — что существенно — освоение партией структурных компонентов старой имперской бюрократической системы.

На второй стадии превращенная форма противопоставляется действительной. Классовый характер власти лишь маскирует ее уже выраженную бюрократическую природу. На данном этапе, приблизительно ограниченном рамками сталинского правления, партия и государство продолжают быть тождественными друг другу. Но природа компартии принципиально меняется. Из организации людей, совмещающих идеологическую и бюрократическую функции (с частым преобладанием первой) она превращается в партию коммунобюрократии, своего рода закрытый орден служивого сословия. В результате следовавших одна за другой в течение целого десятилетия массовых чисток было произведено почти полное "физическое" обновление партии. Она была практически пересоздана на новых началах, в ее рамках возникло нечто вроде параллельной, точнее — "внутренней" (см. Оруэлла) партии. Изменился социальный облик и даже психологический тип партийцев (Этот процесс внутреннего перерождения партии при Сталине подробно и на большом материале исследован А.Авторхановым: "Ставка делалась не на партию политически мыслящих людей, а на партию преданных и исполнительных чиновников в аппарате и слепо голосующих членов партии в массе" (4, с. 262). Характеризуя итог, к которому пришла партия к концу сталинских чисток, он пишет: "Партия была и есть резервуар, из которого ЦК черпает бюрократию — партийную, хозяйственную, советскую, культурную и военную. Эта бюрократия собственно и есть партия, Она — "партия в партии"... Юридически все члены КПСС равноправны, фактически права членов КПСС вытекают из занимаемого ими положения в социальной иерархии системы" (4, с. 342-343).). Таким образом, уже к концу 30-х годов в СССР формируется типичный по своей сущности авторитарно-бюрократический режим, сохраняющий до поры форму классовой диктатуры.

На третьей стадии эта превращенная форма впервые отрицается. Во время хрущевской оттепели происходит официальный отказ от доктрины классового государства. Власть объявляется общенародной. В этот период становятся заметными первые признаки отделения партии от государства (Обращает на себя внимание то, что еще на рубеже 20-30-х годов демократическая оппозиция Сталину в лице тогдашнего председателя СНК РСФСР С.Сырцова поставила в своей программе вопрос о разделении властей... в партии, даже не помыслив о возможности отделения партии от государства. Зато в начале 50-х годов сам Л.Берия говорил о необходимости сосредоточить все государственно-властные полномочия в правительстве, оставив за партией лишь "идеологические функции и выведя ее за рамки государственной системы..). За прошедшие до оттепели годы советская бюрократия окончательно сложилась как особый класс, стоящий вне общества и над обществом. После этого миссия партии, соединявшей в себе свойства политической силы и института государства, оказалась исторически исчерпанной. Бюрократия стала самодостаточной силой и не ощущала себя больше орудием какой-то классовой идеи. Отныне идеи должны и будут служить интересам бюрократии. Отказ от классовой трактовки государства был отражением этих новых политических реалий. Государство возникает как самостоятельный политический институт.

На четвертой, завершающей, стадии, охватывающей весь период застоя (брежневский), происходит медленное отмирание рудиментов превращенной формы коммунистического государства.

Бюрократизация общественной жизни носила в это время откровенный характер. Коммунистическая идеология примитивизируется до уровня государственной религии для массового ритуального употребления. Коммунистическое государство — СССР — обращается в классическую европейскую бюрократическую империю с поправкой на обстоятельства места и времени и российскую историческую традицию.

Во времена т.н. позднего тоталитаризма в России окончательно вызревало то самое противоречие, разрешение которого приводит к образованию нации и превращению государства-бюрократии в государство-нацию. Общество и бюрократия все далее и далее расходились друг с другом и в конце концов стали двумя полюсами, формирующими поле общественной практики. На этом поле естественным образом начал быстро развиваться российский конституционализм. Общество сплачивается против бюрократии, что было в принципе невозможно несколькими десятилетиями ранее, когда она выступала не от своего имени, а от имени определенного общественного класса. Понятно, что отныне общество будет стремиться поставить бюрократию под правовой контроль.

Вновь обозначившийся процесс рационализации — через конституционализм — российской государственности, прерванный (или замороженный?) в свое время революцией, свидетельствовал о том, что Россия/СССР, постепенно отвергая традиции, медленно вступала в свою Современность, соотносимую с европейским Новым временем. Следовало ожидать рационализации всей общественной практики (см. 1, с. 15-16). Однако дорога возобновленного российского конституционализма оказалась сложной и запутанной.

ВОЛНЫ СОВЕТСКО-РОССИЙСКОГО КОНСТИТУЦИОНАЛИЗМА

За семь десятилетий нахождения у власти правовое сознание большевиков трансформировалось удивительным образом. Откровенный и немного наивный правовой нигилизм, присущий основателям советского государства, с течением времени потускнел и перестал бросаться в глаза. Государство, как и раньше, формально не признавало идею частной собственности, а значит и идею права. Но утверждения, что всякое право и всякий закон есть предрассудок, канули в Лету. Более того, чем менее актуальной становилась для большевиков борьба за удержание власти, чем больше их заботила стабильность установленного режима, тем чаще они сами думали о законе и законности. Вначале это была профанация, своего рода декорация, на фоне которой разыгрывалась трагедия государственного терроризма. Террористический режим надел сперва маску легитимности. Но случилось так, что со временем маска "приросла" к лицу. Родился феномен "советского права".

На совершенно неправовой почве, из отрицания права как такового выросла целая правовая система. По мере того, как советское государство "цивилизовывалось", отношение власть имущих к праву становилось все более благопристойным. На первых порах, естественно, наиболее значимой была формальная сторона. Соблюдение всеми, в том числе и властями всех, очевидно, кроме наивысшего, уровней, законов и установлений превращалось постепенно в один из главных лозунгов государственной жизни. Со временем, уже в 70-е годы, в политическое и правовое сознание проникала мысль о самоценности права, об универсальных законах его развития как особого социального института. Шаг за шагом это новое отношение к праву завоевывало "жизненное пространство" в общественной практике. Соответствующие изменения происходили в законотворчестве и правоприменении, в судоустройстве, в организации работы прокуратуры и адвокатуры. Право оперативного управления государственным имуществом все больше и больше напоминало ведомственную "частную" собственность. Новые принципы уголовного судопроизводства, ставшие реальностью при Хрущеве, не только не были в дальнейшем отменены, но и пустили глубокие корни в правовом сознании. Конечно, эти изменения не касались основ авторитарно-бюрократического, монопартийного режима. Тем не менее возникала парадоксальная ситуация. Отрицающий ключевые, основополагающие принципы демократического правового государства режим стремился к утверждению всеобщей, всеохватывающей законности и все больше проникался идеями ценности права (разумеется, в "особой", если сравнивать ее с европейской, трактовке).

Чем более бюрократическим становилось коммунистическое государство, тем более оно было рациональным, тем значительнее была роль права в его жизни. Этот парадокс должен быть тщательно проанализирован. Рационализация свидетельствовала, что подспудно в России развивается конституционный процесс. Такой поворот событий нельзя назвать неожиданным. Потому что чем очевиднее становилась сила бюрократии, тем понятнее должна была быть и роль права как единственного орудия, способного эту силу обуздать.

Однако рационализация государственности в России/СССР проходила очень непросто и разительным образом отличалась от того пути, каким Европа прошла к торжеству права и законности. Прежде всего это касается "источника", основной движущей силы рационализации.

В Европе рациональное, т.е. правовое, государственное устройство есть следствие воздействия на государство формирующегося гражданского общества, под которым следует понимать совокупность самостоятельных и самодеятельных (индивидуализированных) общественных элементов. В советской России таких элементов практически не существовало. Поскольку власть целиком подчинила себе общество, "поглотив" его, последнее не могло быть никаким источником рационализации. Общество в России было не субъектом, а объектом.

"Внешнего", действительного общества в СССР не существовало. Но к концу 50-х годов по мере того, как менялась сущность коммунистического государства, в СССР сформировалось своеобразное "внутреннее", огосударствленное общество. Поглотившее всякую общественность государство стало все более отчетливо "делиться", удваиваться внутри себя на собственно государство и некую сущность, которую можно было бы назвать огосударствленным гражданским обществом (Понятие огосударствленного гражданского общества, безусловно, требует кавычек, поскольку речь идет о парафеномене настоящего гражданского общества в его научном понимании, о гражданском обществе в несобственном смысле. Здесь и ниже я пишу о явлениях советско—российской действительности, которые имеют внешнее или по ряду признаков сходство с европейскими реалиями, обладающими, в свою очередь, всей полнотой качества и уже определенными научно. Чтобы уловить, какой именно процесс в перестройке коммунобюрократии, приведший к образованию того, что названо огосударствленным гражданским обществом, я подразумеваю, приведу пространную цитату из наблюдений Авторханова: "Вчерашняя партия рабочего класса превратилась в партию бюрократической элиты. С точки зрения идеологии, от этого партия проиграла, но с точки зрения деловой, от этого партия выиграла. Весь политически мыслящий и государственно амбициозный слой советского общества объединился в партии... Но сама бюрократическая элита, составляющая в общей сложности около 6 миллионов или почти половину всей партии (остальные — "народный" фасад партии в лице рабочей и колхозной аристократии или так называемых "передовиков производства"), является более или менее однородной массой лишь в социальном отношении, но в правовом отношении ее можно разделить на две категории: 1) ведущая и командующая бюрократия — профессиональные партаппаратчики ("партия в партии"); 2) вся остальная служилая, ведомственная бюрократия. Сама служилая, ведомственная бюрократия может быть разбита на ряд "социально-деловых групп": генералитет армии, хозяйственная бюрократия, профсоюзная бюрократия, ученое сословие, техническая интеллигенция, административно-советская бюрократия, полицейский корпус, творческая интеллигенция. Эти новые классы, или "социально-деловые группы", не будучи как по происхождению, так и по идеологии чуждыми или враждебными для режима силами, требуют от ведущей и направляющей силы — аппарата КПСС — признания своего права на соучастие во власти... Партаппарат сам создал и эти группы и это советское общество, но в своей самоуверенности в отношении незыблемости своей монополии на власть он не учел опасности: созданные им силы явно начинают превосходить возможности его контроля и управления не только физически, но и духовно, качественно. Таким образом само высшее советское общество, в лице "социально-деловых групп", начинает оказывать обратное влияние на ведущую и направляющую силу — на партаппарат — в той же мере, в какой жизнь выдвигает новые ситуации и новые задачи" (4, с. 564-565).)

Таким образом, огосударствленное гражданское общество — это бюрократическое гражданское общество, превращенная форма существования гражданского общества внутри авторитарно-бюрократической системы. Именно это превращенное, а не действительное гражданское общество, с конца 50-х годов было источником и движущей силой рационализации, то есть формирования конституционных начал государственной жизни.

Конституционализм стадии застоя есть противоречие в себе самом. Он характеризовался стремлением ограничить всевластие бюрократии посредством усилий, исходящих изнутри самой бюрократии. Такой конституционализм по определению не может быть последовательным, поскольку он сам изначально иррационален.

Бюрократический конституционализм был заранее обречен на неудачу — только барон Мюнхгаузен был уверен, что способен вытащить себя с лошадью за волосы из болота. Но люди, сами являющиеся частью бюрократической системы, не могут оградить себя от всесилия и произвола этой системы. Бюрократическое гражданское общество не просто зависимо от государства. Оно только благодаря государству существует, государством питается и без государства неминуемо погибнет. Составляющие его люди не способны самоутвердиться в качестве самостоятельных и свободных субъектов общественной практики. Такое гражданское общество не может, следовательно, противопоставить себя государству-бюрократии, установить общественный контроль над ним, хотя это и является его внутренним императивом. Но оно в состоянии данное государство существенно ослабить.

Чем больше разделялось внутри себя коммунистическое государство, чем явственнее проступали внутри него контуры, островки превращенного гражданского общества, тем сильнее это гражданское общество обратно воздействовало на государство через складывавшиеся группы социально-деловых интересов. Под этим влиянием формировалось и укреплялось "советское право", своеобразный правовой суррогат, ставивший рамки для произвола коммунобюрократии. Любые правовые ограничения, сколь ничтожными они ни были, все же изнуряли коммунистическое государство, делали все более трудновыполнимой задачу сковывания интересов "окукленного" когда-то партией общества. Всеобъемлющий контроль за общественной жизнью постепенно превращался в очередной коммунистический миф. Общественные силы рвались наружу из защитных сооружений государства. На глазах происходила эрозия тотальности режима. Он все чаще игнорировал разнообразные проявления несанкционированной самодеятельности, прежде всего в области экономики. Образцово-показательная борьба с самостоятельностью и свободой, проявлениями индивидуальности велась по всем направлениям, но ее КПД снижался. В результате в России/СССР появились островки неконтролируемой государством общественной жизни. В политической сфере они были совсем крошечными (диссидентское движение) , и практического влияния на исторический процесс почти не оказывали. Но в экономической и социальной сферах, а также в культуре отвоеванные у бюрократии пространства неуклонно расширялись.

Постепенно рядом с бюрократическим гражданским обществом складывалось нечто качественно иное, что условно может быть названо теневым гражданским обществом. Оно не было уже непосредственно связано с коммунистическим государством, хотя и развивалось крайне деформированно под его давлением (теневая экономика, например, криминализировалась). Именно в рамках теневого гражданского общества "советские люди" вели себя как действительно самодеятельные общественные элементы. До поры такое общество политически почти никак не проявляло себя. Это было объяснимо, потому что официально для системы этого общества не существовало. Но для рационализации общественной практики, для будущего политического развития его возникновение имело огромное значение.

Постановка вопроса о гражданском обществе в России постоянно меняется с тех пор, как на рубеже 90-х годов это понятие было введено в отечественный научный оборот и политический лексикон. Вначале речь шла только о необходимости правового содействия процессу формирования гражданского общества для успешного осуществления экономической и политической реформ. Позднее ряд исследователей стал утверждать, что в той или иной превращенной форме либо в виде отдельных "включений" гражданское общество уже существовало в позднетоталитарный период.

Мне представляется, что вопрос стоит еще более сложно. В 60-70-ые годы в СССР параллельно формировались как зависимое от власти бюрократическое ("внутреннее") гражданское общество, так и не связанное непосредственно с государством теневое ("внешнее") гражданское общество. Именно взаимодействие "внутреннего" и "внешнего" гражданских обществ обусловило многие особенности советской системы образца 80-х — начала 90-х годов и последовавших трансформационных процессов.

Бюрократическое и теневое гражданские общества — два источника конституционализма на стадии распада коммунизма. Активность полуофициального, бюрократического гражданского общества приводила шаг за шагом к либерализации авторитарно-бюрократического государства изнутри. В результате контроль за общественной жизнью с его стороны ослабевал и создавались условия, в т.ч. правовые, для возникновения теневого гражданского общества. Появление последнего еще больше подстегивало активность "внутреннего" гражданского общества. На определенном этапе, когда эти две системы отношений вошли в резонанс друг с другом, коммунистическое государство оказалось обреченным.

Конституционализм теневого общества, хотя был и вполне рационален и заметен (в лице правозащитного движения), на политическое развитие в годы застоя никакого влияния почти не оказывал. Гораздо ощутимее было давление на режим со стороны западных демократий и международных организаций. Бюрократический конституционализм, хотя и не обращал на себя пристального внимания международной общественности, был тем фактором, который реально обусловил крах коммунистического государства. Он был непоследователен и иррационален, но его влияние было очень велико.

Этот бюрократический конституционализм существовал в двух формах: действительной, "позитивной" и превращенной, "негативной". Вторая форма имела по-своему компенсаторный характер. Один и тот же человек, действуя как чиновник, как винтик государственной машины, умеренно и непоследовательно содействовал либерализации государства-бюрократии. Но он же, выступая как частное лицо, внутренне отторгал это государство и окружавшую его самого действительность. Чем дальше заходил процесс либерализации и, соответственно, ослабевало государство, тем больше центр тяжести смещался в сторону "негативного" конституционализма, тем отчетливее было отрицание бюрократическим гражданским обществом существовавшего режима.

Наступил момент, когда возможности точечной, по отдельным молекулам либерализации коммунистического государства были исчерпаны. В начале 80-х годов в идеологии (А она уже, напомню, фабриковалась не только высшей партийно-государственной элитой, но и такими группами социально-деловых интересов из бюрократического гражданского общества, как научная и творческая интеллигенция..) начинает муссироваться идея социалистического правового государства. Дальнейшее движение в этом направлении предполагало отход от ключевых принципов, на которых строилось коммунистическое государство и которые обеспечивали всевластие бюрократии. Сделать это было невозможно и процесс ползучего реформирования приостанавливается. Как следствие, в бюрократизированной среде советского общества, т.е. там, где были способны концептуально осмыслить ситуацию, начинает лавинообразно нарастать общее недовольство системой. Естественным итогом этого процесса становится прекращение существования коммунистического государства.

Последствия "гибели коммунизма" оказались отнюдь не столь однозначными, как это ожидалось всеми, кто открыто или тайно содействовал крушению системы. Наряду с естественно расширившимися возможностями для проявления индивидуальной, прежде всего политической, свободы, дали о себе знать два негативных обстоятельства.

Во-первых, иррациональность и непоследовательность бюрократического конституционализма никуда не делись после того, как сам бюрократический режим потерпел фиаско. Напротив, именно на этой финальной стадии указанные его негативные свойства наиболее полно проявили себя. В итоге всех перестроечных коллизий в области права был достигнут насколько уникальный, настолько и печальный результат. Утвердив на уровне политического сознания безусловный приоритет идеи правового государства, индивидуальных и общественных свобод и т.д., на уровне социальной практики новая власть создала ситуацию правового беспредела. Произошедшее вполне укладывается в до боли знакомую ленинскую формулу: "Шаг вперед, два шага назад". Действительно, коммунобюрократическая система так никогда до конца и не признала особой ценности права, конституционализма для современного общества, она отрицала необходимую связь между частной собственностью, правом и свободой, игнорировала многие признанные в мире идеи вроде примата естественного права над позитивным. Но, развиваясь в соответствии со своей внутренней логикой, коммунистическое государство было вынуждено следить, чтобы изданный им закон применялся всеми и по отношению ко всем (возможно, за исключением катастрофических эксцессов на вершине власти). Эти законы были недемократичны, но часто они действовали, и хотя бы в этих пределах властный произвол был нормативно ограничен, чтобы не застопорить работу государственного или, скажем, экономического механизма. В переходящей к иному политическому режиму, возможно, к демократии, России сделано то, что коммунистическое государство никогда не смогло бы сделать по самой своей сущности. Здесь властью и обществом признаны универсальными идея правового государства и другие либеральные идеи Нового времени. Это огромный шаг вперед и задел на будущее. Но новая Россия потеряла то, что Россия старая родила в муках, — пусть формальную, убогую, но действующую законность. И этим она пока перечеркивает провозглашенную ею конституционность, чрезвычайно осложняет открывшиеся было условия для рационализации своей государственности, для превращения в современное государство-нацию.

Во-вторых, и это, пожалуй, главное, крах коммунистического государства одновременно определил и немедленную деградацию созданного внутри него бюрократического гражданского общества. Государство было его главным ресурсом, источником жизни. Бюрократия как особая корпорация, тем не менее, никуда не исчезла. Те самые группы социально-деловых интересов, которые осторожно, исподволь навязывали некоторые правовые принципы коммунистическому государству, в новых условиях посчитали, что они, исторгнув партию, наконец овладели государством, являются его воплощением и потому только они свободны творить закон в собственных целях, встав на точку зрения допустимости и необходимости (в чрезвычайных обстоятельствах переходного периода) неправовых по существу действий. Возможно, к этому их побуждает инстинкт самосохранения, но отнюдь не интересы будущего государства-нации.

На самом деле бюрократическое гражданское общество погибло вместе с бюрократическим коммунистическим государством. Лишь его либеральное "эхо" продолжило еще на некоторое время свое существование. Внешне ситуация оказалась похожа на ту, которая сложилась после 1917г., когда рухнувшая Империя унесла с собой в небытие и осколки зародившегося российского конституционализма. Но в конце XX в. есть одно обстоятельство, которого не было на заре столетия: посткоммунистическое российское государство не оказалось в полном вакууме, как в свое время государство большевиков. На этот раз в России существует уже не только "внутреннее", но и "внешнее", бывшее теневое, гражданское общество. Ново-старая демократическая (самоназвание) бюрократия оказалась погруженной в среду, где наличествуют многочисленные самодеятельные общественные элементы, от государства в общем-то уже достаточно независимые. Эти элементы по понятным причинам неразвиты, неорганизованны и несознательны, плохо самоидентифицируются. И пока процесс рационализации общественной практики в сфере властных отношений не дойдет до уровня, на котором право будет наконец отделено от "демократической" бюрократии, последняя будет возвышаться над этим неоформившимся, полуиндивидуализированным гражданским обществом как скала. Потому так отчаянно борется сейчас бюрократия против экспансии индивидуального сознания. (Примеров тому — несть числа, хотя бы вся затянувшаяся катавасия вокруг средств массовой информации.) Очевидно, что самоорганизация самодеятельных элементов — дело времени. Бюрократия — если внимательно присмотреться к направленности тенденций в общественном сознании россиян (см. 5) — обречена на то, что рано или поздно ее накроет новая волна конституционализма, поднятая на этот раз не "внутренним", а "внешним", не мнимым, а действительным гражданским обществом.

Сегодня российская государственность оказалась в своем развитии на той классической стадии, на которой европейское государство пребывало в самом начале Нового времени после победы буржуазной революции. Достигнув этой ступени, Россия уже смогла заявить о своей приверженности лозунгам свободы, собственности, права, но — как государство—пересоздала и приумножила бюрократию. Если раньше бюрократия паразитировала на традиционализме, коллективизме общинного свойства, то сейчас — на полу развитости самостоятельных общественных элементов, рационального самосознания индивидов. Однако, будучи сейчас чрезвычайно динамичными, эти общественные элементы неизбежно поставят новую бюрократию под свой контроль посредством права. Новое бюрократическое извращение современного российского государства есть несущественный и исторически преходящий момент. Существенным и непреходящим является то, что впервые за свою многовековую эволюцию российская государственность оказалась на той точке, от которой открывается прямая дорога к созданию государства-нации, дорога, которую прошли уже многие народы.

Бывшему теневому обществу, обращающемуся постепенно в реально гражданское, раньше почти никак не проявлявшему себя политически, объективно, силой исторических тенденций назначено стать главным фактором рационализации нового российского государства, источником развития подлинного российского конституционализма. Может так статься, что зарождение такого общества со временем будет признано главным итогом существования коммунистического государства в России. Оно уходит с исторической сцены, оставляя в качестве наследства вполне современную (по ее качественным признакам) бюрократию и массу самодеятельных общественных элементов, т.е. наделенных самосознанием индивидов, потенциально способных рационализировать эту бюрократию, подчинив ее праву. Инициируемое этими общественными элементами конституционное движение неминуемо столкнется в противоборстве с откатной волной иррационального бюрократического конституционализма. Последний, сыграв выдающуюся роль в разрушении коммунистического государства на той стадии его развития, когда оно исторически исчерпало себя, сам завершает свою историческую миссию и должен будет уйти с политической сцены под натиском новой конституционной волны.

*   *   *

Впереди Россию ждет долгий и мучительный процесс рационального переустройства на правовых началах государственной бюрократической системы. Эта рационализация явится завершающим этапом на пути развития российской государственности в современное государство-нацию. Это было удивительное восхождение. Каждый его отрезок, взятый сам по себе, казался историческим тупиком. Но всякий раз оказывалось, что в конце тупика есть какой-то неведомый ход. Сейчас впервые, пожалуй, представилась возможность взглянуть на всю дорогу сверху, стоя недалеко от вершины. На самом деле все трассы, соединившись друг с другом, образовали особый исторический путь к Современному Государству. То, что на промежуточных стадиях виделось как аномалии, теперь можно расценивать как логичные звенья этого нелогичного развития. В цепи не достает только последнего звена. Но оно уже выковывается на политической кузнице посткоммунистической России.

1. Пастухов В.Б. От государственности к государству: Европа и Россия. — "Полис", 1994, No 2.

2. См. подробнее о понятийном комплексе "государство" в серии интересных статей М.В.Ильина. Ильин М.В. Слова и смыслы: Государство. — "Полис", 1994, No 1; он же. Слова и смыслы Деспотия. Империя. Держава. — "Полис", 1994, No 2.

3. См. в частности: Пантин И.К. Драма противостояния демократия / либерализм в старой и новой России. — "Полис", 1994, No 3, с. 79-81.

4. Авторханов А. Технология власти. М., 1991.

5. Богатый, гомогенный и прекрасно осмысленный социологический материал для наблюдений над динамикой индивидуализации общественного сознания россиян предоставляет цикл исследований И.М.Клямкина на базе опросов Фонда "Общественное мнение". См "Полис", 1993, No 4, 5, 6; 1994, No 1, 2, 3, 4.