ИСТОКИ ИДЕИ СУВЕРЕНИТЕТА

Досье 177

ОППОЗИЦИЯ "СУВЕРЕНИТЕТ - АВТОНОМИЯ В УСЛОВИЯХ ФЕДЕРАЛИЗМА": ВЫБОР МЕЖДУ "ИЛИ - ИЛИ" И "БОЛЬШЕ - МЕНЬШЕ"

___________________________________________________

С. Лейкофф

___________________________________________________

От редакции. Теория и практика современного федерализма входят в качестве постоянной исследовательской темы в научно-издательскую концеп цию нашего журнала. Научный партнер "Полиса" — Национальный демократиче ский институт международных отношений (США), в течении ряда лет оказыва ющий ценное содействие усилиям различных организаций России и других новых независимых государств по развитию-политической информированности граж дан, — помог нам установить контакт с интересным и авторитетным периоди ческим изданием: "

Publius — журнал федерализма". Как явствует из самого назва ния, научно-издательская программа журнала "Publius" специально посвящена проблемам, имеющим огромное практическое значение для слабоопределившей ся пока новой российской государственности, а значит — жизненно важным для всех нас.

Мы хотели бы, прежде всего привлечь внимание к тезисно изложенной програм ме этого журнала. Она сконцентрирована на таких вопросах, как теория и прак тика федерализма; динамика федеральных систем (национальная и компаратив ная); региональное (штаты, провинции) и местное управление; достижения в развитии федерализма на международном уровне. Издатели "Publius" — Центр исследований федерализма и Мейнеровский центр по изучению государства и мес тного управления (Лафайетовский колледж, г. Истон, США); главный редактор — Д.Элейзер.

"Полису" предложили опубликовать статью политолога из Калифорнийского университета (Сан-Диего) Стэнфорда Лейкоффа ("Publius", Winter 1994, vol. 24). В ней защищается идея, ощутимо набирающая популярность в политических и научных элитах западных демократий, но почти неизвестная у нас. Если коротко, то суть этой идеи сводится к следующему. Появление принципа суверенного госу дарства было обусловлено историческими обстоятельствами прошлого. Полити ческие события последних десятилетий делают этот принцип все менее отвеча ющим современности. Поэтому более приемлемым и гибким инструментом го сударственного обустройства может быть признан принцип автономии в услови ях федерализма. Это положение, разумеется, покажется далеко не бесспорным, особенно всем нашим поборникам "жесткого" суверенитета даже малых и мель чайших территорий, однако с его обоснованием С. Лейкоффом стоит познако миться даже им.

Национальный демократический институт международных отношений (НДИ), штаб-квартира кото рого находится в Вашингтоне, является одной из ведущих международных организаций, занимающихся проблемами развития демократического процесса в странах, находящихся на переходном этапе от тота литаризма к демократии. Со дня основания в 1983 г. НДИ проводит свои программы в более чем 70 странах, включая Россию, Украину, Казахстан, Киргизию, Грузию и др.

Программы НДИ, проводимые в России с августа 1989 г., разделены на несколько главных направле ний: методическая помощь представителям политических партий, содействие и консультации с депута тами парламента РФ, сотрудничество с представителями гражданских общественных организаций и сотрудничество с представителями органов местного самоуправления

В июне 1992 г. НДИ открыл постоянное представительство в России. Вы можете связаться с НДИ в Москве по телефону (095) 956-63-37, факс (095) 241-23-66; адрес: 121099. Москва. Малый Каковинский пер., 2/6, к.11.

Данная статья продолжает цикл публикаций НДИ в журнале "Полис" (см. "Полис", 1993, №№ 2-6; 1994. №№ 1-6).

178 Досье

Концепция суверенитета возникла вместе с современным государством. Она уцелела, потому что уцелело государство в качестве необходимой, на первый взгляд, основы политического порядка. Устойчивость культурного и этнического национа лизма, равно как и анархия международной жизни придали государству новые жиз ненные силы. В то же время наличие контртенденций, и в т. ч. реакция против монархического абсолютизма, с которым ассоциировался суверенитет, дало начало федеративным системам, сулящим более гибкое, хотя и менее определенное, соче тание управления в широком масштабе с относительной автономией на ограничен ном, местном уровне. Учитывая реалии современного мира, активизирующие стрем ление к независимости и делающие автаркию, с одной стороны, трудносохранимой, а с другой — представляющей угрозу правам меньшинств, было бы, возможно, более разумным вести речь не об отсутствии альтернативы государству и суверените ту, а о степени федерализма и автономии.

"В современном мире, — отмечал Р. Бендикс более 25 лет назад, — государство является господствующим политическим институтом" (1). Эта формула и по сей день не утратила своего значения, однако ее уже нельзя назвать столь же бесспорной, как в те годы. Государство по-прежнему выступает в качестве формы, где вызревает внутренняя и внешняя политика, однако усиление тенденций к рассредоточению власти внутри него и к внешней независимости актуализирует различного рода концепции, альтернативные доктрине государственности, и в первую очередь кон цепции автономии в рамках федерализма. И все же государство, с его претензиями на суверенитет, остается господствующей парадигмой. Международные отношения считаются анархическими, поскольку они подразумевают отношения между госу дарствами — самостоятельными авторами, не признающими никакой власти превы ше их собственной, за исключением договорных обязательств, которые они могут аннулировать (2). Внутри фиксированной границами территории, на которую пре тендует государство, ассоциации с политическими целями считаются законными лишь тогда, когда они признают свою подчиненность его верховной власти, — в противном случае они объявляются вне закона. Поэтому государственный суверени тет определяется как "установление тождества и монополии государства на верхов ную власть в обществе" (3).

Происходящие в современном мире события усилили осознание того, что и идея государства, и вытекающая из нее идея суверенитета — это не столько необходимые категории политической реальности, сколько искусственные исторические конст рукты, призванные обслуживать потребности прежних времен. Они возникли на Западе на заре Нового времени (начиная с XVI в.) как реакция на окончательное крушение Священной Римской империи и появление честолюбивых правителей и национализма в сфере культуры. Государство было призвано удовлетворить настоя тельную потребность в безопасности и обеспечении торговли в рамках условно опре деляемых территориальных границ. Родившись на Западе, вера в верховенство суве ренного государства распространилось по всему миру. Ее проводником был, колони ализм, но в конечном итоге она обернулась против колонизаторов, дав толчок дви жениям за национальную независимость.

Идея суверенного государства начала оспариваться, модифицироваться, а иногда и отвергаться еще тогда, когда шло се распространение. Первоначально эта концеп ция политического порядка полностью ассоциировалась с абсолютной монархией и — нередко — с меркантилизмом. Когда же тенденции республиканизма и свободного рынка вышли на передний план, наряду с абсолютной монархией иногда стали оспаривать и суверенитет. Взамен принимались конституции, ограничивавшие власть государства с тем, чтобы оградить права собственности, конституции, распре делявшие власть по самостоятельным "ветвям", а в иных случаях — и предусматри вавшие федерализм как защиту против чрезмерной централизации. В других случа ях идея суверенитета сохранялась, но в новой форме — в виде концепции народного суверенитета. На международном уровне тезис о государственном суверенитете не был оспорен. В то же время реалии эры равновесия сил были таковы, что небольшие государства часто до такой степени зависели от более крупных, что их суверенитет оказывался скорее юридической фикцией, нежели реальностью.

179

За последние годы произошло немало событий, ожививших важный и болезнен ный вопрос о том, насколько адекватна, если не сказать необходима, современности концепция суверенной государственности. Неравенство сил в эпоху ядерного оружия и межконтинентальных систем его доставки привели в годы холодной войны к бипо лярному противостоянию возглавлявшихся двумя "сверхдержавами" союзов, в боль шей или меньшей степени построенных на принципах гегемонии, — ситуация, означавшая фактическое отступление от положения о суверенитете независимых государств. В тот же самый период принцип гегемонии, по видимости, составил основу и экономических отношений: считалось, что стабильность таких отношений производна от контроля, осуществляемого сверхдержавами над своими союзниками. Между тем, внутренние трения в многоязычных, мультиконфессиональных и поли этнических государствах вызвали там серьезные расколы, следствием которых в одних случаях стало расчленение такого рода государств, в других — продолжитель ная гражданская война и терроризм со стороны сепаратистских группировок, в треть их — федерализация территорий. Окончание холодной войны дало толчок к возрождению национализма, в т.ч. и национализма этноменьшинств, в Восточной и Цент ральной Европе. Тем временем как на региональном, так и на общемировом уровне растет понимание реальной взаимозависимости, обусловленное множеством факто ров, и в т. ч.. важностью коллективной безопасности, преимуществами свободной торговли, ощущаемой с недавних пор потребностью в согласованной политике в области экологии, равно как и воздействием культурной гомогенизации, миграций и значительного усовершенствования коммуникаций. Некоторые из названных об стоятельств стимулировали выдвижение требований о создании микрогосударств, другие — придали самому понятию самостоятельной государственности налет анах ронизма.

Принимая во внимание все происходящее, уместно поставить вопрос: сохраняет ли идея суверенной государственности как непременного условия современной политической жизни свою обоснованность в качестве нормативного принципа и средства описания действительности? В данной статье предпринята попытка до казать: появление принципа суверенного государства было обусловлено непреодоли мыми историческими причинами, однако события последних лет делают его все менее и менее отвечающим требованиям времени, препятствием на пути дальней шего прогресса в разрешении внутренних и международных конфликтов или хотя бы в предотвращении их эскалации. Более приемлемым и гибким инструментом урегу лирования, по крайней мере, в некоторых случаях и в некоторых отношениях, явля ется альтернативный принцип автономии в условиях федерализма. Иными словами, подход с позиций "или суверенитет, или ничего" часто оказывается менее реали стичным и конструктивным, нежели вопрос о большей или меньшей степени автоно мии при федерализме.

Такое утверждение ни в коей мере не является совершенно новым, однако выте кающие из него следствия никогда в полной мере не учитывались. Многие современ ные исследователи указывают, что в ряде стран, таких как Соединенные Штаты, Канада, Австралия, Германия (первоначально только Западная), федерализм уже стал альтернативой государственному суверенитету, что и в других частях земного шара территориальные и этнические конфликты разумнее разрешать посредством принятия планов автономизации, чем путем создания микрогосударств (4). И. Дьючейсек подчеркивает связь между федерализмом и демократией, отмечая, что феде рализм — это "территориальное выражение внутреннего кредо демократии" (5). Можно ожидать, что по мере распространения веры в идеалы демократии все новые и новые страны будут принимать федерализм в качестве наиболее эффективного средства решения внутренних проблем и станут более открытыми для него в между народном плане. В то же время призыв отказаться от прочно укоренившегося поня тия, с которым, пусть ошибочно, связываются надежды на стабильность — ведь оно вносит определенность в вопрос о локусе верховной власти, неизбежно встретит сопротивление. Само слово "суверенный" так долго было окутано аурой бесспорно сти, что часто оказывалось иллюзорным: под давлением внутренней напряженности или внешней зависимости все, что казалось столь незыблемым, может растаять без следа, и в результате и власть, и могущество либо распадутся на отдельные части, либо будут контролироваться извне. Напротив, федерализм дает опыт непрерывного существования в условиях неопределенности. Однако в самой его гибкости и заклю чена его сила. В качестве "согласованного разделения полномочий" между централь ной и местными властями (6),современный федерализм имеет то преимущество, что открывает путь к сочетанию взаимозависимости и автономии, с трудом допускаемому государственностью и суверенитетом. Такое сочетание делает федерализм всё более привлекательным в современных условиях.

180 Досье

Чтобы наш тезис был более понятен, мы начнем с краткого обзора истории разви тия идеи суверенной государственности в западной политической теории (разумеет ся, в авторской интерпретации) — от ее появления в эпоху монархий и до ее видоиз менена под давлением республиканизма, а затем попытаемся показать, что альтер нативная концепция автономии при федерализме нередко гораздо лучше учитывает потребности современного мира.

ИСТОКИ ИДЕИ СУВЕРЕНИТЕТА

Доводы в пользу суверенитета впервые прозвучали четыре столетия назад в обстановке вакуума, обусловленного окончательным крахом Священной Римской империи, когда борьба за власть над нарождающимися нациями-государствами вы лилась в династические и гражданские войны. Перед лицом той угрозы, которую несли с собой религиозный раскол и попытки отстоять традиционные права родовой знати и средневековых "конституционных" властей (по типу парламентов), фран цузские "легисты" середины XVI в. имели все основания представить монархию носителем верховной власти. Если бы корона не была наделена высшей и неделимой властью, анархия и гражданская война были бы неминуемы. В 1576 г., в разгар гугенотского восстания, в веру "легистов" начали обращаться даже такие умеренные конституционалисты, как Ж. Воден (7).

Концепция суверенитета была непосредственно связана с признанием обоснован ности рассмотрения территориального государства в качестве основной единицы управления. Государство воспринималось как наивысшая в практическом плане единица управления, подобно тому, как во времена древних греков наивысшей из возможных единиц управления считался полис. Пытаясь решить вопрос о том, как (не обязательно — кем) для поддержания порядка должно быть организовано терри ториальное государственное образование, Воден поставил в центр своих рассужде ний идею суверенитета. "Иными словами, — как недавно было отмечено Дж. Франклином, — вопрос, которым он задался, заключался в том, какие прерогативы дол жны находиться в исключительном ведении политической власти, чтобы ей не при шлось признать наличие на своей территории иной власти, превосходящей или равной ей по силе" (8, с. ХV). Отвечая на него, Воден, пришел к выводу, что необходим единый центр сосредоточения могущества и власти, который был бы "безусловным и бесконечным". Он "не ограничен ни по своему могуществу, ни по своим функциям, ни по протяженности во времени" (8, с. 2,3). Будучи источником закона, суверен, если процитировать выражение, получившее благодаря Бодену широкую извест ность, должен быть "не связан законом" (legibus solutus), т.е. свободен от подчине ния закону. Учитывая тот факт, что власть осуществлялась монархами, требовался всего лишь один шаг, чтобы отождествить суверенитет с их владычеством. И. Боден этот шаг сделал: "Поскольку, после Господа Бога, нет на земле ничего более велико го, чем суверенные правители, и поскольку они установлены Им в качестве Его заместителей, дабы управлять другими людьми, нам следует ясно понимать их статус, так, чтобы мы могли в полном послушании чтить и почитать их величества, восславлять их в наших мыслях и в наших речах. Неуважение к своему суверенному правителю — это неуважение к Господу Богу, чьим земным подобием он является. Именно потому, говоря с Самуилом, от которого народ потребовал поставить над ними другого правителя, Господь Бог сказал: "Не тебя они отвергли, но отвергли Меня"(8,с.46).

В то же время, как признавал Боден, суверенитет не требует и не предполагает в обязательном порядке абсолютную монархию. Власть монарха может быть ограни чена моральным законом или обычным правом, в т. ч. законом о порядке престоло наследия, а также правом собственности подданных. В некоторых случаях суверени тет может принадлежать и народным ассамблеям, хотя Боден тут же добавлял, что было бы неразумно доверять им "рассмотрение дел", фактически признав единст венной институциональной альтернативой монархии собрание знати, наподобие Большого Совета Венеции (8, с.50, 54).

181

Именно потому, что идеи государства и суверенитета оказались еще более гибки ми и легко приспособляемыми, чем предполагал сам Боден, они, несмотря на всю критику, сохранялись в течение нескольких столетий и в конечном итоге были сочтены необходимыми как для теории права, так и для политической практики. Государство, по каноническому выражению М. Вебера, стало определяться как инс титут, обладающий легитимной монополией на применение средств физического насилия на данной территории. Суверенитет — не только по взглядам Дж. Остина и позитивистов, но и в представлениях специалистов по международному праву — понимался как источник юридических санкций, регулирующих применение физи ческого насилия, а также как свойство, служащее основанием для признания госу дарства другими "суверенными государствами".

КРИТИКА И ЗАЩИТА ИДЕИ СУВЕРЕНИТЕТА

Практически с самого начала понятие суверенитета критиковалось по двум кон кретным основаниям. Во-первых, утверждалось, что раз некоторые государства име ют смешанную форму правления (по формуле Аристотеля), то норма, согласно которой у всех государств должен быть единый и неделимый суверен, не действует. Во-вторых, поскольку абсолютная монархия казалась наиболее адекватным выра жением суверенитета, первоначально считалось, что сама идея суверенитета несов местима с парламентским правлением и свободой личности. Обе эти критические атаки, хотя и были отбиты, ослабили доводы в пользу суверенитета, расчистив путь для дальнейших попыток обойтись без этого принципа.

Первое возражение против суверенитета было хорошо известно уже Бодену, однако он считал, что оно основано на ошибочном предположении, будто бы системы правления могут успешно функционировать, не имея предельного источника силы и власти. Он отмечал, что о смешанных формах правления, где не было места сувере нитету, говорилось по отношению к государствам, в которых монархи советовались с сословиями, и опровергал приводимые аргументы, ссылаясь на то, что короли Англии, Франции и Испании нередко принимают законы, не спрашивая согласия сословий. Гораздо сложнее было опровергнуть ссылки на Рим, ибо такие освященные веками авторитеты, как Полибий и Цицерон, связывали совершенство Римской республики со смешанным устройством ее власти. Однако Бодену вроде бы удалось справиться и с этим. Он отрицал, что республиканский Рим действительно имел смешанную "конституцию". Сенат обладал правом обсуждать проблемы и издавать распоряжения, доказывал он, но конечная власть оставалась за народом Рима, в полном соответствии с древнеримской формулой: "Iraperium in magistratibus, auctoritatem in Senatu, poiestatеm in plebe, maiestatem in populo" (Управление — у магистратов, авторитетные полномочия — у Сената, власть — у плебса, господство — у народа) (8, с. 53).

Отрицание Боденом наличия в Риме смешанной формы правления было либо лицемерием, либо следствием неспособности понять подлинную сущность разделе ния власти. В конце концов, его целью было установить содержание и смысл сувере нитета как реального проявления власти, а не как некоего отвлеченного или мета физического ее источника, выражением которого могло бы служить молчаливое согласие со всем, что бы ни делали фактически существующие правители. Он был полон решимости показать, что где, как и кем бы власть ни осуществлялась, она всегда исходит непосредственно из единого неделимого источника. Такая постановка вопроса почти неизбежно предполагала, что суверенитет требует абсолютной монархии.

Сама попытка сделать суверенитет абсолютным, хотя и ограниченным опреде ленными рамками, спровоцировала второе возражение против этого принципа, к которому Боден не обращался. Утверждение Бодена о том, что суверен может взи мать с подданных налоги, противоречило имплицитно содержащемуся в его концеп ции признанию, что без их собственного согласия подданные не могут облагаться налогами (в противном случае были бы сняты все ограничения, препятствующие полному присвоению монархом их собственности). Первоначально это противоречие не имело особого значения, но со временем стало основанием для сопротивления революционеров, стремившихся изъять суверенитет у монарха в пользу народа.

182 Досье

Первые теоретики суверенитета едва ли были сторонниками такой процедуры. Хотя Воден и признавал, что суверенитет может принадлежать народу, как в случае с Римской республикой, он никогда бы не счел законными или ведущими к хорошему государственному устройству попытки подданных лишить своих монархов суверени тета или сделать их власть подотчетной. Монархи носят свой титул именно на том основании, что дарованный им суверенитет не отменяем. Точно также и Т. Гоббс, продолживший начатую Боденом работу, мог охарактеризовать свою задачу как определение "прав государств, обязанностей подданных" (9). Как и Боден, он был в первую очередь озабочен тем, чтобы показать, что требование свободы совести, на котором настаивали не согласные с взглядами господствующей церкви религиозные секты, вело к анархии. Он также исходил из необходимости выработать принципы, способные защитить политические сообщества от неопределенности и внутренней слабости, обусловленных взаимопротиворечащими притязаниями на власть, особен но борьбой между светским (regnum) и церковным (sacerdotium) началом, раздирав шей Европу со времен схваток за инвеституру в XI в.

Возможно потому, что ни Боден, ни Гоббс не ощущали, до какой степени интерес к праву собственности станет скрытым знаком еще большего интереса к свободе подданного и оправданием революции, они не видели в нем сколько-нибудь серьез ной угрозы суверенитету. Гоббс заверял, что свобода подданных в распоряжении своей собственностью будет проистекать "из умолчания закона " (10), но доказывал, что повиновение суверену является непременным условием безопасности — необхо димой основы любой свободы, особенно когда речь идет о подданном.

НАРОДНЫЙ СУВЕРЕНИТЕТ

Тем не менее, разрабатывая идею общественного договора, Гоббс расчистил путь для возвращения к классическому представлению о народной природе суверенитета. Даже "легисты" исходили из того, что власть монарха может пониматься двояким образом — как суверенная (majestas) или как королевская (rеgnum),— признавая существование различия между властью, осуществляемой монархом от имени госу дарства, и властью, осуществляемой им по личному праву. Согласно римской пол итической теории, власть императора была в конечном счете дарована ему народом. "Легисты" не решались сколько-нибудь определенно выразить эту мысль, но неко торые другие теоретики того времени и в первую очередь И. Альтузий высказывали ее вполне отчетливо, определяя общественный договор как договор между ("консоциативными") группами, образующими общество. Тем самым Альтузий, как под черкивает К.Дж. Фридрих, принял боденовскую концепцию суверенитета и "с нео бычайным простодушием ... сделал сувереном организованное сообщество, т.е. "на род" (11).

Альтузий не зашел в своих рассуждениях столь далеко, чтобы предположить, что народный суверенитет будет установлен путем возрождения республиканизма. На против, он попытался опровергнуть возвышающие монархическую власть аргумен ты Бодена, доказывая, что суверенитет должен осуществляться сословиями и корпо рациями. Его усилия оказались тщетными, поскольку были равносильны искусст венной попытке восстановить средневековое общество в то самое время, когда под давлением необходимости преодолеть дробление общества на иерархические корпо ративные сегменты начало появляться государство. Централизация власти в руках абсолютных монархов усиливала опасения, аналогичные тем, которые высказывал Альтузий, и делала средневековый корпоратизм все более и более привлекательным. Так, Монтескье указывал, что, препятствуя концентрации власти, "промежуточные власти" ограждают свободу. Подобно Альтузию, он тщетно призывал к возрождению прежней роли сословий.

183

Более поздние поборники республиканской и парламентской формы правления, в т.ч. и Дж. Локк, стремились полностью изменить язык политики с тем, чтобы исключить какую-либо необходимость в определении государства или установлении локуса суверенитета. Локк писал не о государстве, а о "гражданском правительстве" и избегал каких-либо упоминаний о суверенитете. Его настойчивые ссылки на то, что права имеют естественную природу, и что политическая власть порождена стрем лением защитить эти права, рационализировали и поощрили попытки ограничить власть, требуемую во имя суверенитета. Не менее существенное влияние на распро странение веры в народный суверенитет имела и версия теории общественного дого вора, предложенная Ж.-Ж. Руссо. Идея народного суверенитета без труда вобрала в себя тезис Локка о том, что власть возникла с образованием гражданского общества и что она дана представительному и подотчетному законодательному органу в каче стве доверенной ему обязанности. В своем требовании народного суверенитета Руссо шел значительно дальше, поскольку не видел необходимости ограничивать такой суверенитет естественным законом. Как отмечает М. Гренстон, он был согласен с Гоббсом в том, что "суверенитет должен быть полным, либо его не будет, но не мог заставить себя принять точку зрения последнего, согласно которой людям приходит ся выбирать между управлением и свободой" (12). "Общественный договор" можно считать ответом Руссо Гоббсу в том смысле, что концепция суверенитета была пересмотрена там таким образом, что стала приложимой ко всей совокупности граж дан, выступающих именно в ипостаси граждан, а не подданных, и объединившихся для выражения их совместной или общей воли. Значит, они могли быть одновременно и управляемыми, и свободными (или независимыми).

Восходящее к Руссо отождествление демократии с суверениетом получило отчет ливое выражение в принятой в 1946 г. конституции IV Французской республики. Национальный суверенитет, гласила она, принадлежит французскому народу. Ни какая группа людей или индивид не могут взять на себя его осуществление. В унисон Декларации прав человека и гражданина, эта конституция также провозглашала, что источником любого суверенитета является нация (13, с. 334). Подобным образом она, казалось бы, защищала гарантированную Декларацией свободу личности, од нако вопреки всем заверениям народный суверенитет по существу становится сред ством тирании большинства.

Такого рода опасность представлялась реальной не только противникам Француз ской революции, но и некоторым участникам революции в Америке. Как отмечал А. де Токвиль, "принцип народовластия вышел за пределы общины и распространил ся на сферу деятельности правительства; все классы пошли на уступки ради торже ства этого принципа; во имя него сражались и побеждали; он стал, наконец, законом законов" (14, с. 63). От либералов (бывших федералистов), с которыми он встречался в Америке, Токвиль перенял выражение "тирания большинства", и в этом выра жении сфокусировалось все его беспокойство по поводу будущего американской демократии.

СМЕШАННЫЙ СУВЕРЕНИТЕТ: ОПЫТ АМЕРИКИ

В отношении США, однако, эти опасения не имели под собой оснований, поскольку создатели конституции Соединенных Штатов отнюдь не были страстными по клонниками народного суверенитета. Первая общенациональная американская кон ституция — Статьи конфедерации — скорее оставляла суверенитет в руках подпи савших ее штатов, нежели передавала новообразованному федеральному правитель ству. После же того, как была принята действующая и поныне конституция Соединенных Штатов, обнаружить суверенитет в оформленной ею американской системе федерализма стало практически невозможным. Формальный суверенитет по-видимому принадлежал правомочной власти, создавшей конституцию и уполно моченной вносить в нее изменения, однако процесс внесения поправок был умыш ленно сделан крайне сложным и громоздким, и суверенитет, или то, что от него осталось, был поделен между тремя ветвями федеральной власти и штатами. Обще национальное правительство наделялось властью, и эта власть ограничивалась с помощью детального перечня тех прав, на которые ему запрещалось покушаться.

Даже столь проницательный наблюдатель, как Токвиль, не смог оценить, до какой степени все это делало нереализуемой догму народного суверенитета. "Народ, — писал он, — властвует в мире американской политики словно Господь Бог во Вселен ной. Он начало и конец всему сущему, все исходит от него и все возвращается к нему" (14, с. 63). Учитывая ту осторожность, с которой создатели американской конститу ции связывали и ограничивали народный суверенитет, гораздо точнее было бы ска зать, что они стремились избежать сосредоточения суверенитета в каком-либо кон кретном локусе или институте. Они прекрасно знали, что, по У. Блэкстоуну, суверенитет воплощен в короле, лордах и общинах Англии, фактически — в парламенте, и потому стремились не наделять им никого и ничего определенного.

184 Досье

СОХРАНЕНИЕ ИДЕИ ГОСУДАРСТВЕННОГО СУВЕРЕНИТЕТА

В других странах поклонники Французской революции с готовностью отождест вили суверенитет с монархией и безоговорочно осудили как одно, так и другое. Но спрос на свободу не смог уничтожить ощущаемую потребность в установленной власти, которой так хорошо отвечала концепция суверенитета. Благоразумные мо нархи согласились уважать основанные на обычаях неписаные законы или естест венные права своих подданных и уступить часть своей власти парламентам. Приня тие различного рода законов и судебных постановлений, начиная с петиций о даро вании привилегий в XVII в. и кончая всевозможными биллями о правах в XVIII в., привели к ограничению власти суверена, сначала в Англии, а затем, по мере распро странения ее опыта, и в других странах.

В XIX в. анархисты, такие как П. Прудон, возобновили наступление на государ ство и суверенитет. В первые десятилетия XX в. к хору противников суверенитета присоединились более респектабельные голоса плюралистов (молодого Г. Ласки, Дж.Д. Коула, Дж.Н. Фиггиса и Л. Дюги), которые отрицали, что "всеполномочное государство" может претендовать на исключительную или полную преданность со стороны подданных, не соревнуясь за их привязанность с другими типами ассоциа ций, к примеру, с церковью или профсоюзами. Эти атака также была успешно отбита.

Суверенному государству удалось отразить все нападки подобного рода, посколь ку социальные разногласия и войны сделали его существование, как и доказывали первые его защитники, непременным условием порядка. Либералы стремились снять угрозу государственного деспотизма и избежать той опасности для свободы, которую нес с собой народный суверенитет, конституционализировав власть государства та ким образом, чтобы оно не могло посягать на основные права. Тем не менее государ ство повсеместно все более и более "институционализировалось" как единственная форма публичного права и управления, территориальной безопасности и руководст ва экономикой.

Внутригосударственная институционализация была подкреплена и неспособно стью добиться такой наднациональной организации, которая бы могла перевесить государственный суверенитет. "Идеалисты" изображали мир, управляемый в соот вествии с международным правом, где уважаются государственность и суверенитет, "реалисты" определяли международную систему как анархическую, рассматривая государства как ведущих авторов на международной сцене, а суверенитет (везде, где он фактически насажден) как показатель государственности.

Рождение современной государственной системы, "повивальными бабками" ко торой можно было бы назвать таких теоретиков, как Боден и Гоббс, имело важное значение для Европы, а затем и для остальных частей света. Вестфальский мир 1648 г. создал современную систему международных отношений, при которой множество государств (каждое — суверен на своей собственной территории) сосуществуют как равные, не подчиняясь никакой высшей власти. Эта система опирается на междуна родное право и политическое равновесие — "право, — по словам Л. Гросса,— дейст вующее между, а не над государствами, и политическое равновесие между, а не над государствами" (15). В прежние времена средневековая Европа, до известной сте пени объединенная в рамках единой имперской системы, исторически составляла одно из четырех великих имперских образований мира, наряду с древними Кушан ским и Парфянским царствами, а также империей Великих Моголов. Преобразова ние этой империи Запада в систему независимых государств должно было со време нем повлиять и на другие империи. Предпринимая громадные усилия, направленные на освоение различных территорий и экспансию, новые европейские государства способствовали распространению идей национализма, подорвавших устойчивость того, что осталось от других империй. Первая мировая война привела к разгрому сложившейся гораздо позднее, чем вышеупомянутые, Османской империи. Европей ские державы создали свои собственные империи, но со временем утратили их. Подъем национально-освободительного движения в Африке, Азии и на Ближнем Востоке сделал систему независимых суверенных государств всеобщей, хотя в ряде случаев государственные образования остались хрупкими и слабо институционали зированными.

185

В последующие десятилетия данная система распространилась практически на весь мир. С концом эпохи империализма государство стало господствующим типом политической организации даже в тех регионах, где государственность была навя занной извне надстройкой над племенными и персоналистскими структурами гос подства. Стратегия геополитического равновесия прежде всего привела к формиро ванию союзов, в которых фактически зависимые государства отказывались от фор мального суверенитета с тем, чтобы получить субсидии и защиту со стороны более богатых и могущественных держав. Самым же далеко идущим изменением стало, возможно, создание международных организаций, сначала Лиги Наций, а затем — Организации Объединенных Наций, призванных обеспечить определенный уро вень коллективной безопасности, не подрывая при этом принцип национального суверенитета.

СОВРЕМЕННЫЕ ТЕНДЕНЦИИ: ВЫЗОВ ГОСУДАРСТВЕННОМУ СУВЕРЕНИТЕТУ

Появление и устойчивость аномальных смешанных систем правления, подобных той, что существует в Соединенных Штатах Америки, в которых власть сознательно разделена и федерализована, породили сомнения в обеих взаимосвязанных концеп циях — государства и суверенитета. Если от факта существования Швейцарской конфедерации можно было отмахнуться, сочтя его малозначимым отклонением, то пример Соединенных Штатов проигнорировать было не так-то просто, а еще в 1793 г., оглашая ставшее поворотным решение Верховного суда (по делу Чисхоум против Джорджии), судья Дж. Вильсон специально подчеркнул, что "конституция Соеди ненных Штатов не знает понятия суверенитет".

В более поздние времена споры по поводу суверенитета возобновились. Они были стимулированы не столько политическими, сколько интеллектуальными соображе ниями, и не привели к полному отказу от данного понятия. Современная полемика вокруг суверенитета была инициирована Ст. Бенном и Р. Питерсом. Заботясь об очи щении политического дискурса, они отмечали, что слово суверенитет "не имеет четкого определения, и связанные с ним теории запутанны и часто сбивают с толку" (13, с.257). Бенн обнаружил 6 различных значений понятия "суверенитет" и уста новил, что все они настолько не согласуются между собой и настолько мало соотно сятся с эмпирикой, что возникают "серьезные основания отказаться от столь много значного слова" (16). Многозначность понятия, которую имели в виду Бенн и Пи тсрс, была главным образом отражением конфликта между толкованиями суверени тета с позиций де-юре, с одной стороны, и де-факто — с другой. Как подчеркивали исследователи, притязания на осуществление верховной законной власти не всегда и не обязательно соотносятся со способностью добиваться повиновения этой власти, будь то на основе согласия или с помощью принуждения. Действительно, диплома тию нередко сбивает с толку вопрос о том, считать ли существование "суверенитета факта" основой для фиксации "суверенитета признания" (на дипломатическом язы ке — для его "легитимации"). Полисемия понятия суверенитет — это побочное следствие многозначной природы современного государства, для выражения которой и было придумано данное понятие. Теоретики государства считают само собой разу меющимся, что государственное образование, обозначенное как суверенное, леги тимно, или, другими словами, что те, чьей жизнью и свободой оно распоряжается, его принимают.

186 Досье

В 1960-ые годы Ф.Х. Хинсли и А. д'Антрев независимо друг от друга дали ответ на приведенные выше возражения против понятия суверенитет и привели убедитель ные аргументы в пользу его сохранения. Понятие суверенитет, доказывал Хинсли, отражает собой крайне важную попытку превратить власть вообще (power) в авто ритетно-властные полномочия (authority) и таким образом наложить ограничения на использование государством насилия (17, с.25 и далее). Признав, что прогресси рующее усложнение общественных структур делает определение носителя сувере нитета все более непростой задачей и даже ставит под сомнение сам факт наличия единой суверенной власти, он все же пришел к заключению, что в связи с устойчи востью существования государственности понятие суверенитета остается необходи мым (17, с.227-228). Аналогичную систему аргументации приводил и д'Антрев, подчеркивавший, что средневековые юристы, первыми "придумавшие" суверени тет, стремились, под влиянием римской традиции, сделать закон авторитетным выразителем верховной власти, определяя суверенитет и как главнейший атрибут всей совокупности государств, и как основание их правомочности (18, с.6, 92-93). Вместо того, чтобы отбросить понятие суверенитет как устаревшее в мире расколо тых на куски и взаимозависимых государств, д'Антрев предупреждал, что данное понятие все еще остается необходимым, чтобы сгладить трения, предотвратить граж данские войны в неустойчивых государствах со "смешанными формами правления" и ограничить использование силовых методов в политических организациях, при званных встать над государствами. "Нет никаких сомнений, — писал он, — что все те тонкие механизмы, с помощью которых ставится под контроль власть Нации-Го сударства, могут оказаться в равной степени необходимы и если возникнет Государ ство-Мир" (18, С.117, 131). Поэтому в 1969 г. в введении к сборнику статей под названием "В защиту суверенитета В. Станкевич мог, не без веских оснований и имея за спиной серьезную поддержку, заключить, что несмотря на всю свою неопре деленность и многозначность концепция суверенитета остается жизненно необхо димой, поскольку закладывает фундамент унифицирующей теории, в рамках кото рой интересы и цели любого политического образования могут быть установлены и сделаны основанием как для отправления власти, так и для обязанности тех, кто ей подчинен, уважать такую власть (19).

Сколь бы ни были убедительны данные аргументы в пользу традиционного сло воупотребления, происходящие в мире события продолжали порождать сомнения в его правомерности. Когда холодная война достигла "точки замерзания", раздались голоса о том, что сложился по сути дела биполярный мир, в котором многие формаль но суверенные государства в военном и экономическом плане оказались в подчине нии у двух сверхдержав-гегемонов — Соединенных Штатов и Советского Союза. Утверждалось, что "равновесие ужаса", ставшее следствием обладания обеими сто ронами ядерного оружия и межконтинентальных систем его доставки, навязало формально анархичному миру независимых суверенных государств "основанную на гегемонии стабильность" (20).

Однако реальное развитие событий, как сперва могло показаться, в очередной раз спасло понятие суверенитета от грозящего ему забвения и даже подтвердило его. Стоило лишь потеплению в отношениях между двумя сверхдержавами ослабить связи в западном альянсе и практически разрушить их между СССР, его сателлитами и подчиненными нациями в советском блоке, как на передний план вышли ранее сдерживавшиеся стремления к национальной независимости, а также к независимо сти этноменьшинств. В бывшем Советском Союзе эти чувства стали причиной пол итического взрыва. Такого же рода устремления вновь заявили о себе и по всей Восточной Европе, и ослабление хватки Москвы привело к воссоединению Германии и распаду Югославии. Единство последней поддерживалось страхом перед Совет ским Союзом и тем, что во времена Тито и его последователей многим ошибочно представлялось пламенным национализмом, перевешивавшим религиозные и этни ческие привязанности. Чехословакия, вновь вернувшая себе независимость, некогда дарованную ей Версальским мирным договором, почти сразу же распалась на два суверенных государства. Аналогичные тенденции к расщеплению действуют прак тически повсеместно и могут привести к развалу и других этнически, конфессио нально и/или лингвистически разнородных государств, в т.ч. Ирака, Ливана, а возможно даже Испании и Канады. Более того, как оказалось, мультинациональные (или транснациональные) организации тоже далеко не полностью свободны от вли яний со стороны государственной власти своих участников, что наглядно показывают обсуждения условий соглашений по валютной, таможенной и торговой политике.

187

УРАВНОВЕШИВАЮЩИЕ ТЕНДЕНЦИИ

Однако развитие событий, которое мы наблюдаем в последние годы, способно дать лишь временную отсрочку приговора. Хотя оно, похоже, свидетельствует о том, что вера в суверенитет, чтобы он ни означал, становится все более, а не менее выражен ной, прослеживаются и контртенденции, делающие будущее этого понятия доста точно неясным. Так, например, вряд ли можно хоть с какой-то долей определенности предсказать, смогут ли крупные государства, сохранившие свою целостность, или новые, более мелкие государства, возникшие в результате процесса дезинтеграции, в полной мере достичь того уровня суверенитета, к которому в XVI-XVII веках, когда впервые оформилась эта концепция, стремились европейские нации-государства. Если суверенитет включает в себя не только признание узаконенного контроля над конкретной, четко определенной территорией, но и военную и экономическую неза висимость и, что не менее важно, особое чувство культурной идентичности, то обнаружить его в современном мире будет все сложнее и сложнее. Всевозможные новые технологии, начиная с систем наблюдения со спутников и кончая транспорт ными и коммуникационными структурами, сделали естественные и искусственные границы гораздо более проницаемыми, чем это было во времена, когда океаны, реки, горы и рукотворные стены сулили защиту и позволяли надеяться на изолированное существование. Экономический рост и стабильность требуют согласования валютной и торговой политики, а часто и помощи со стороны всемирных кредитных организа ций; все возрастающая культурная однородность разрушает исконные культуры и создает общемировую массовую культуру. В условиях смешения народов, товаров и идей, особенно явного в наиболее экономически развитых странах, крайне сложно поддерживать "островной" национализм, несмотря на всю его эмоциональную при влекательность. Потребность в создании формальных и неформальных систем со трудничества в целях безопасности (таких как НАТО) и экономического обмена (например, Общий рынок или — в последнее время — Европейский союз) не ослабла и после окончания холодной войны. Кроме того, есть признаки, свидетельствующие о ширящемся признании необходимости защиты прав человека, а также здоровья и безопасности окружающей среды. В результате воздействия всех этих факторов принимаются, будь то де-факто или де-юре, различные формы федеративной орга низации, ограничивающие, если не полностью заменяющие суверенитет.

Сегодня федеративные системы — это не просто опыт одной или нескольких (хоть больших, хоть малых) стран, позволяющий усомниться в концепциях государства и суверенитета. Угрозу этим институтам несут как центробежные, так и центростре мительные силы, действие которых, пусть в неодинаковой степени и различным образом, чувствуется во многих частях мира. Центробежные силы наиболее отчет ливо проявляются во возобновившихся национальных и "субнациональных" претен зиях на независимость или по меньшей мере на особый статус. Некоторые из подо бного рода претензий были выдвинуты вслед за окончанием холодной войны, как только ослабла хватка советского империализма, и сейчас отчетливо звучат на территориях бывшего Советского Союза и ряда его прежних сателлитов в Восточной Европе. Разумеется, такой ход событий вовсе не обязательно свидетельствует о том, что государственность и суверенитет устарели; напротив, следствием этих событий являются требования расширения сферы государственности и суверенитета, а не их уничтожения. Однако тем самым ставятся под сомнение традиционные претензии как на государственность, так и на суверенитет; встает проблема практически без граничной регрессии и одного, и другого. Формируя новые государства, этнические и культурные меньшинства склонны утверждать свое чувство освобождения и наци ональной идентичности такими методами, которые воспринимаются как угроза те ми, кто оказался на положении меньшинства уже во вновь образованных государст вах, аналогичном положению 25 млн. этнических русских, проживающих в ныне независимых государствах бывшего Советского Союза. Наиболее печальный пример подобного развития дает Югославия, где под маркой "этнической чистки" проводит ся политика изгнания и даже геноцида по отношению к мусульманскому меньшин ству. Новые меньшинства неизбежно начинают ощущать, что они могут защитить себя только путем отделения и создания собственной государственности или хотя бы получения ограждающего их особого статуса. Поэтому не исключено, что нации Восточной и Центральной Европы будут дробиться и дальше, образуя государства, не намного превышающие по своим размерам территориальные анклавы. Образовав шаяся в результате этих процессов мешанина реальных и желаемых отдельных национальных государств может привести к крайней нестабильности.

188 Досье

Сходные центробежные тенденции проявляются не только в Восточной и Цент ральной Европе, но в других районах мира: поиски путей защиты традиционных начал и противостояния процессам гомогенизации культуры накаляют страсти в Испании, Канаде и в сравнительно недавно освободившихся от колониальной зави симости странах Ближнего Востока, Африки и Азии. Под этим нажимом государству становится все сложнее осуществлять свои претензии на исключительный контроль над "собственной" территорией. Во многих случаях сила центробежных процессов наводит на мысль о необходимости пересмотра основ государственности и суверени тета с тем, чтобы речь в меньшей степени шла о выборе "или — или" и в большей — о создании благоприятных возможностей для улаживания разногласий в рамках федеративных систем, открывающих путь к высокому уровню автономии.

Центростремительные тенденции проистекают из все возрастающей экономиче ской взаимозависимости, из развития коммуникаций, ведущего к универсализации культур, из необходимости остановить рост смертности и обеспечить защиту от опасности, вызванной современным уровнем вооружений, и, наконец, из ширяще гося осознания общепланетарной солидарности, обусловленного той угрозой, кото рая нависла над окружающей средой и с которой можно совладать лишь совместными усилиями. Транснациональные организации, подобные Международному почтово му союзу, объединения производителей кофе и других товаров, квазикартели, такие как Организация стран-экспортеров нефти (ОПЕК), рассматриваются как предве стники нового функционального транснационализма, выводящие мир "за пределы нации-государства" (21). Аналогичным образом, считают некоторые, ставит "суве ренитет в безвыходное положение" и рост влияния транснациональных корпораций (22). Организация Объединенных Наций, хотя ее устав и признает принцип государ ственного суверенитета, а само ее существование и дееспособность зависят от готов ности независимых государств оплачивать ее расходы и снабжать ее миротворческие силы, тем не менее представляет собой беспрецедентный шаг к созданию особой международной формы правления, когда привилегии и неприкосновенность государ ственного суверенитета подлежат ограничению во имя коллективной безопасности и прав человека. Федеративные механизмы Европейского союза, все еще весьма спорные и неопределенные как по своему характеру, так и по степени воздействия, также в определенной мере предполагают отказ от традиционной независимости.

ФЕДЕРАЛИЗМ И АВТОНОМИЯ

Взятые в совокупности все эти тенденции настоятельно требуют пересмотра преж него взгляда на государственность и суверенитет как на необходимые условия пол итической организации. Более того, они наводят на мысль о том, что было бы жела тельно воскресить концепцию самоуправления или автономии в том исходном зна чении, которое вкладывалось в это понятие греками. Будучи даже старше идеи суверенитета, данная концепция, вкупе с федерализмом, может составить альтерна тиву теориям государственности и суверенитета, обеспечивая как преимущества интеграции, так и сохранение индивидуальной и коллективной свободы.

В современном мире суверенитет вряд ли исчезнет (23), но ему придется сосуще ствовать с новыми формами управления, при которых механизмы федерации обес печат более ограниченные масштабы самоопределения государств и подчиненных им территориальных единиц. Такого рода самоопределение будет точнее охарактеризо вать как автономию, а не суверенитет. Античный идеал автономии (autonomia) возник как признание относительной взаимозависимости между полисами (24). С помощью теорий естественных прав/общественного договора этот идеал был превра щен из корпоративного в личностный, но затем национализм снова сделал его не только личностным, но и корпоративным. Однако, чтобы корпоративная автономия оставалась жизнеспособным и несущим мир идеалом, автономные единицы, будь они суверенными или полусуверенными образованиями, должны объединиться в федера цию, которая будет признавать и защищать их право на автономию, одновременно предпринимая меры для защиты общих интересов и основополагающих прав человека.

189

Было бы упрощением, а в некоторых отношениях и просто искажением утверж дать, что ввиду происходящей ныне или ожидаемой в будущем международной интеграции и внутригосударственной дезинтеграции понятие суверенитета уже полностью устарело. Даже внутригосударственная дезинтеграция, как видно на примере бывшего Советского Союза, в краткосрочной перспективе ведет не к уничтожению суверенитета, а к его мультиплицированию. Формально или юридически, равно как и с политико-властной точки зрения, нация-государство остается основным дейст вующим лицом. Однако появившиеся в последнее время новые узы, связывающие нации-государства (отражением которых служат ООН, Европейский союз, НАТО и Организация американских государств — ОАГ), начали вносить в международную жизнь известную — и заметную — долю федерализма и взаимозависимости. Про изошедшие изменения все еще очень далеки от того, что рисуется в фантастических грезах, но они действительно усложняют прежнюю картину политического мира как совокупности изолированных и независимых суверенитетов.

Чтобы успешно справляться с субнациональными конфликтами, нужны экспери менты с политической автономией, во многом уступающей традиционному сувере нитету, но черпающей силу из федерализма. Как отмечал Д.Дж. Элейзер, ''гомоген ная нация-государство, охватывающая собой население, состоящее из отдельных граждан, чье единство не нарушается устойчивыми групповыми связями, т.е. та нация-государство, которая являлась целью движения за суверенитет (каким оно выросло в европейском контексте), так никогда и не была создана и вряд ли появится в обозримом будущем" (25). Автономия в рамках федерализма являет собой конст руктивную альтернативу подобной нации-государству. Так, возврат к конституци онной демократии в Испании привел к превращению этой страны в "государство автономий". В соответствии с конституцией 1978 г., наряду с общенациональным правительством, отвечающим преимущественно за вопросы экономики и безопас ность, в Испании существуют 17 автономных образований, семь из которых оформи лись на основе отдельных исторических провинций, а часть обладает "надавтоном ным" статусом, позволяющим сохранять региональные языки и культуры и даже направлять свои внешнеторговые миссии в другие страны (26). Аналогичное авто номное устройство, возможно, имело бы больше смысла, чем полная независимость, и для многих народов бывшего Советского Союза и других восточноевропейских стран. Даже в таких давно устоявшихся государствах, как Канада, Франция и Вели кобритания, от имени различных лингвистических, культурных и региональных групп выдвигаются требования автономии. Чтобы добиться спокойствия на Кипре, греческой и турецкой общинам этого беспокойного острова несомненно придется предоставить какую-то форму автономии. Соглашение об автономии (под формаль ным суверенитетом Аргентины) было бы, вероятно, приемлемым решением конф ликта вокруг Фолклендских/Мальвинских островов, позволяющим впредь избегать войны. Жители Гонконга, вне сомнения, предпочли бы автономию полному погло щению своей страны Китаем. Не исключено, что в этом же кроется и единственно возможное практическое решение проблемы курдов и палестинцев. Рассмотрим два последних примера подробнее.

Видя, как нарушаются прежние обещания о создании независимого Курдистана, иракские курды требуют не независимости, а автономии в составе Ирака. Создание независимого Курдистана потребовало бы согласия нескольких стран — Турции, Сирии, Ирана, равно как и Ирака, — на отторжение части их территорий, что крайне маловероятно. Добиться автономии в составе Ирака — задача более осуществимая, если, конечно же, Организация Объединенных Наций сохранит за собой роль наблю дателя, выполняемую в соответствии с соглашениями об окончании войны в Кувейте. Если курдам удастся получить автономию, то этот народ, долгое время лишенный даже минимума самоопределения и безопасности, сможет в определенной степени воспользоваться тем и другим. Это также позволит создать прецедент для пересмотра статуса курдов и в других странах региона.

В основе арабо-израильских мирных переговоров лежит убежденность, что путем к разрешению палестинской проблемы может стать временное соглашение, которое бы предоставило палестинцам автономию. Палестинские лидеры рассматривают такого рода временное соглашение как шаг к полной независимости; их израильские оппоненты, будучи не готовы поощрять конституирование микрогосударства между Израилем и Иорданией, согласны поддержать эксперимент с автономией. Появление полноценного палестинского государства создало бы значительные трудности для Израиля и Иордании, поскольку обе эти страны имеют основания опасаться ирреден тистских требований со стороны палестинских арабов, которые претендуют на тер ритории обоих государств и которые составляют большинство населения в Иордании и заметное меньшинство — в Израиле. Решением данной проблемы могла бы стать федерация, либо между Иорданией и автономным палестинским образованием, либо между Израилем, Иорданией и этим новым образованием, возможно, в рамках более широкого сообщества ближневосточных государств.

190 Досье

Внутреннее и внешнее давление на суверенитет может иметь благотворные по следствия, содействуя распространению свободы, если рассредоточение власти будет уравновешено защитой прав личности. Хотя некогда суверенитет нес с собой угрозу отрицания свободы индивида, со временем между свободой и суверенитетом был найден компромисс. Его выражением стали конституционные демократии. Такие демократии не только эффективно охраняли свободу внутри государств, но и способ ствовали выработке общепланетарного спроса на права человека, наглядно проде монстрировав, что свобода и порядок не являются чем-то несовместимым. Нет ника ких гарантий, что в условиях внутреннего рассредоточения власти свобода личности будет в той же мере уважаться, особенно если такое рассредоточение осуществляется в целях умиротворения субнационалистических движений. Когда англоговорящих жителей Квебека вынуждают вывешивать на своих магазинах вывески не только на английском языке, это не укрепляет свободу личности. С другой стороны, способст вовать расширению свободы личности может международная ассоциация, если она предполагает принятие единого кодекса прав человека и создание механизмов, на подобие Европейского суда, к которым индивид может апеллировать, призвав в ответчики свое государство. Такого рода ассоциации не только стимулируют расши рение поля согласия по вопросам прав человека, но и учитывают возросшую персо нальную мобильность, а также диверсифицируют и мультиплицируют структуры власти, открывая дополнительные возможности для выражения несогласия и внесе ния корректив в политику. В век демократии политика как таковая должна рассмат риваться как форма разделения власти, затрагивающая и отдельных граждан, и группы, равно как и различные уровни управления и его органы. В век всевозраста ющей взаимозависимости она также должна пониматься как нечто, включающее в себя отношения, возможно, даже права и обязанности, которые выходят за рамки территориальных границ.

______________________________________________________________________

1. Bendix R. et al. (eds.) State and Society: A Reader in Comparative Political Sociology. Boston, 1968, p.7.

2. См. известное определение роли государства в международных отношениях: Waltz R. Man, the State and War: A Theoretical Analysis. N.Y.,1969.

3. Fried M.H. The State. — In: International Encyclopedia of Social Science. N.Y.,1961.

4. См. в первую очередь: Elazar D. J. Exploring Federalism. Tuscaloosa, 1987; Elazar D. J. (ed.) Self Rule/Shared Rule: Federal Solutions to the Middle East Conflict. Ramat Can, 1979.

5.Duchacek I.D.The Territorial Dimension of Politics Within, Among and Across Nations. Boulder (Col.), 1986, p.96.

6. Wheare K.C. Federal Government. L.,1946, p.3.

7. cm: Skinner Q. The Foundations of Modern Political Thought. Vol.2. Cambridge, 1978, p.254-301.

8. On Sovereignty: Four Chapters from the Six Books of the Commonwealth. Cambridge, 1992.

9. Hobbs Th. De Cive or the Citizen. N.Y.,1949, p. ll

10. Гоббс Т. Избранные произведения. Т.2, M.,1965, c.241.

11. Friedrich C.J. Introduction. — Politica Methodice Digesta of Johannes Althuslus. Cambridge (Mass.), 1932, p.xci.

12. Cranston M. Introduction. — Rousseau J.-J. The Social Contract. Harmondsworth, 1968, p.27.

13.Benn St. I., Peters R.S. Social Principles and the Democratic Slate. L.,1959.

14. Токвиль А. де. Демократия в Америке. М., 1992.

15. Цит. по: Poggi G. The Development of the Modern State. Stanford, 1987, p.89.

16. См.: Benn St.I. The Uses of Sovereignty. — "Political Studies", 1955, № 3.

17. Hlnsley F.H. Sovereignty. N.Y., 1966.

18. Entreves A.P. de. TheNotion of the State: An Introduction to Poltilcal Theory. Oxford, 1967.

19. Stanklewicz W.J. In Defense of Sovereignty. N.Y.,1969, p.3-38.

20. Keohane R.O. After Hegemony: Cooperation and Discord In the World's Political Economy. Driceton (N J.), 1984, p.130.

21. Haas E.B. Beyond the Nation-State: Functionalism and International Organization. Stanford (Cal.), 1964.

22. Vernon R. Sovereignty at Bay: The Multinational Spread of U.S. Enterprises. N.Y.,1971.

23. Противоположную точку зрения см.: Camilieri J.A., Falk J. The End of Sovereignty? Aldershot, 1992

24. См.: Oswald M. Autonomia: Its Genesis and Early History. Chico (Cal.), 1982; Farrar C. The Origins of Democratic Thinking: The Invention of Politics in Classical Athens. Cambridge, 1988, p. 103-104.

25. Elazar D.J. (ed.) Self Rule/ Shared Rule: Federal Solutions to the Middle East Conflict. Ramat Can, 1979, p. 10.

26. См.: Brasloff A. Spain: The State of the Autonomies. — Forsyth M. (ed.) Federalism and Nationalism. Leicester, 1989,p.24-50 См. также: Hocking B.) Managing Foreign Relations in Federal State. L.,l993;Mlcnelmann J. Soldatos P. (eds.) Federalism and International Relations: The Role of Subnational Units. Oxford, 1990.

Сайт портала PolitHelp

ПОЛНОТЕКСТОВОЙ АРХИВ ЖУРНАЛА "ПОЛИС"

ИСТОКИ ИДЕИ СУВЕРЕНИТЕТА