Сайт портала PolitHelp ПОЛНОТЕКСТОВОЙ АРХИВ ЖУРНАЛА "ПОЛИС" Ссылка на основной сайт, ссылка на форум сайта

68                                                                                         Геополитика

ВОЗДАТЬ РОССИИ ДОЛЖНОЕ

Ст. Сестанович

СЕСТАНОВИЧ Стефан — вице-президент российского и евроазиатского подразделения Фонда Карнеги (США).

"Все, что Вы до сих пор говорили, интересно и обнадеживающе, — заключил я. — Но это не ответ на вопрос, который я задал в самом начале и кото рый, как я уже говорил, больше всего волнует аме риканский народ: как далеко Россия собирается зайти?"
Глядя мне прямо в глаза, Сталин ответил: "Мы не собираемся заходить намного дальше".
У. Смит, "Мои три года в Москве" (1950)

"Было бы неправильным для России выдвигать специальные условия... (или требовать) себе луч шего места под солнцем. Цивилизованная нация никогда не будет ставить такие условия".
П. Грачев, министр обороны России. 26 мая 1994 г.

Большинство мирных урегулирований быстро терпят крах. Проходит лишь не сколько лет после окончания военных действий, и идеи, вдохновлявшие мирный договор, начинают восприниматься как глупость; широко распространяется мнение, что созданные для поддержания новых реалий институты игнорируют действитель ные проблемы, и все понимают, что если не будут предприняты какие-то шаги для пересмотра послевоенного порядка, это чревато серьезной угрозой.

Таким было состояние умов в 1947 г. К тому времени установки 1945 г. (и оскорбительные ответы, вроде "мы не собираемся заходить намного дальше") боль ше не соответствовали обстоятельствам. Сходные настроения были распространены, хотя и в меньшей степени, в начале 1920-х годов, когда версальские уложения во многом утратили свою легитимность. Преобладают они и сейчас. Мир, в котором мы живем, настолько отличается от того, каким он был в 1991 г., что многие идеи, институты и стратегические установки, появившиеся сразу после окончания холод ной войны, уже отброшены в сторону.

При завершении крупной войны первый раунд урегулирования бывает неудач ным практически для всех сторон; гораздо важнее, не проиграете ли вы и второй раунд. Ведь в конечном итоге действительная причина провала Версальского мира заключалась не в том, что версальские договоренности были намного глупее ялтин ских и потсдамских (это не так), а в том, что великие державы так и не сумели заменить их чем-то более осуществимым.

В настоящее время мы стоим перед лицом "второго урегулирования" холодной войны, стимулируемым широко распространенным ощущением, что Россия, как и Советский Союз 1940-х годов, пытается подчинить своих соседей и создать империю. Нет никаких сомнений, что нам требуется отчетливее представить себе, куда держат курс русские. Однако ведущиеся сейчас дискуссии по большей части лишь дезориен тируют нас. Уже само понятие "империя" затемняет суть меняющихся взаимоотно шений России с другими бывшими советскими республиками, их неоднозначный и лишенный законченности характер. Кроме того, оно как бы автоматически предпо лагает, что политика Соединенных Штатов должна быть направлена на противодей ствие происходящему и даже на его прекращение. В тот самый момент, когда рожда ется что-то новое и полностью отличное от того, что было раньше, разговоры об империи побуждают нас вновь возвратиться к прежней войне.

                                                                                                            69 

ЗНАЧЕНИЕ "БЛИЖНЕГО ЗАРУБЕЖЬЯ"

Первоначальное урегулирование ситуации, лежавшей в основе холодной войны, включало в себя четыре основных составляющих: ниспровержение коммунистиче ского режима в России; полный отказ от военного (в первую очередь ядерного) противостояния; освобождение восточноевропейской части империи и распад Совет ского Союза на более чем десяток независимых государств.

Первые три из названных элементов входили в число традиционных целей запад ной политики на протяжении нескольких десятилетий, и холодная война не могла окончательно прекратиться, пока они не были достигнуты. Однако, как ни странно, в центре нынешних споров о прочности урегулирования как такового находится совсем иное. Чем дальше, тем больше дискуссия начинает сосредоточиваться на четвертом элементе — т.е. на возможности восстановления (в какой-то форме) господства России над ее соседями. В свете данной проблемы другие составляющие мирного урегулирования выглядят гораздо более сомнительными, чем могло бы быть в другой ситуации.

Так, например, прошедшие в декабре 1993 г. парламентские выборы в России как шаг к установлению демократической стабильности имели немало позитивных след ствий: они сохранили у власти вполне реформаторское правительство, усилили кон троль этого правительства над экономической политикой и подвели под политиче скую жизнь страны конституционный фундамент. Они ни в коей мере не открыли Жириновскому и ему подобным доступ к власти. Тем не менее серьезная поддержка, полученная националистами на выборах, придала проблеме взаимоотношений Рос сии с ее соседями гораздо большее значение, чем она имела ранее, вынуждая россий ских демократов проводить политику, которая в конечном счете способна привести к антидемократическому исходу. Но, по запоминающейся формулировке З. Бжезин ского, "Россия может быть или империей, или демократией, но она не может быть и тем, и другим" (1).

Неопределенность дальнейшего развития отношений между постсоветскими го сударствами делает менее прочными и изменения в военной сфере, т.е. второй элемент последовавшего за окончанием холодной войны урегулирования. Россий ская армия — один из тех институтов, чье положение остается наиболее тяжелым, а общий военный потенциал страны продолжает падать. Тем не менее, уровень угрозы, которую будут представлять в дальнейшем наследники Красной Армии, во многом зависит от того, сколько их будет: пятнадцать или только один.

С будущим "ближнего зарубежья" связывается и будущее Восточной Европы. Вряд ли кто-либо может всерьез предположить, что в настоящее время существует какая-то угроза странам прежнего советского блока со стороны России. Москва никогда не высказывала (предостережений ни в официальном порядке, ни частным образом), что вывод войск из Германии и Польши (ныне практически завершенный) может быть приостановлен, если эти страны не будут оказывать ей должное уваже ние. Россия не вымогала ни военных баз на территории государств бывшего Варшав ского договора, ни экономических привилегий; ею не выдвигались предложения создать новые региональные организации под ее контролем. Нет никакой заслужи вающей доверия информации и о тайной деятельности КГБ, о его попытках влиять на политическую ситуацию в землях, находившихся ранее под властью России.

Россия не только не осуществляет (и не пытается осуществлять) контроль над Восточной Европой, она, напротив, практически не пользуется там каким бы то ни было влиянием. Тем не менее, несмотря на отсутствие непосредственной опасности, в прошлом году в НАТО велись длительные споры о расширении союзнических гарантий некоторым восточноевропейским странам, и причиной этих споров во мно гом являлась возможность восстановления контроля Москвы над "ближним зару бежьем". Проблема российской мощи воспринимается совершенно по-разному в зависимости от того, ограничена ли Россия рамками своей собственной, ныне отда ленной территории или может действовать с территорий своих соседей, чья незави симость постепенно сходит на нет.

70                                                                                         Геополитика

Иными словами, прочность положившего конец холодной войне урегулирования будет, как представляется, зависеть от того, останется ли Советский Союз расколо тым. Это весьма неожиданный исход, поскольку из всех элементов мирного урегулирования ликвидация СССР была наиболее случайной. Даже проштудировав полно стью историю холодной войны, вряд ли удастся найти крупного западного политиче ского деятеля, который хотя бы единожды высказывал предположение, что противо стоящая сторона развалится территориально на отдельные куски. Когда же это слу чилось, то, как любят напоминать русские, сам президент Соединенных Штатов, похоже, отнесся к этому неодобрительно. Распад Советского Союза произошел во многом случайно — как следствие декабрьского 1991 г. соглашения между Россией, Украиной и Белоруссией сформировании Содружества Независимых Государств, в которое впоследствии вошли почти все бывшие советские республики, за исключе нием прибалтийских (завоевавших независимость сразу же после августовского путча). Не вызывает сомнений, что холодная война могла бы окончиться и без подобного распада. Однако, поскольку он все-таки состоялся, то тоже стал элемен том послевоенного порядка. Каковы бы ни были породившие распад СССР причины, его уже нельзя оспорить, не ставя под удар мир, стабильность и права суверенных государств на всей земле. Более того, отношение России к "ближнему зарубежью" стало наиболее важным индикатором того, какую роль на международной арене она намерена играть. Зная все это, вряд ли можно удивляться, что нынешнее положение возникших на территории бывшего Советского Союза государств абсолютно по-раз ному оценивается русскими и американцами. Причины, вызывающие недовольство различных групп российского общества странами "ближнего зарубежья", многочис ленны и разнообразны, однако все россияне сходятся в одном — существующее положение вещей они воспринимают как неудовлетворительное и видят в нем источ ник постоянной угрозы для своей страны. Как описывал ситуацию Б. Ельцин в его Послании Федеральному Собранию в конце февраля 1994 г.: "Очаги конфликтов вблизи ее (российских) границ, затяжной кризис экономики, да и самой государст венности в ряде стран СНГ — серьезная угроза безопасности нашей страны" (2).

Сторонники этой точки зрения (а ее разделяет большинство российских демокра тов) исходят из того, что расколотое, часто отсталое "ближнее зарубежье" представ ляет опасность для с таким трудом завоеванной стабильности внутри России. По мнению же Бжезинского (с которым согласны многие западные аналитики), именно Россия подрывает устойчивость и дестабилизирует соседние страны. Трудно приду мать оценки, которые бы в большей степени разнились между собой. Не меньшая пропасть отделяет заявление Г. Киссинджера о том, что использование российских миротворческих сил "часто неотличимо" от попыток восстановить империю, и трак товку действий России, предложенную Б. Ельциным: "Во всех странах СНГ, где Россия участвует в миротворческих операциях, она делает это по просьбе и с согласия своих соседей, на основе международно-правовых документов, в полном соответст вии с суверенными правами государств, закрепленными в Уставе ООН " (2).

Алармистский тон заявлений многих американских исследователей российской политики отнюдь не обязательно означает, что они ошибаются, равно как и сухой юридический язык, на котором изъясняются россияне, не доказывает их правоту. И все же столь громадный разрыв между нашей оценкой происходящего и той, которую дают даже в наибольшей степени пользующиеся нашим доверием российские пол итики, должен заставить нас тщательнее проанализировать собственную систему аргументации. Чтобы будущее второе урегулирование холодной войны имело под собой прочный фундамент, мы должны более определенно уяснить себе по крайней мере два вопроса. Первый из них касается отправного положения: с какого рода российской политикой мы имеем дело сегодня? Второй — конечного результата: к чему приведет подобная политика и чьим интересам будут соответствовать ее итоги?

ЧТО ЗАМЫШЛЯЕТ МОСКВА?

Согласно образу, кочующему из одного западного доклада в другой, основными характеристиками современной политики России по отношению к "ближнему зару бежью" являются устрашение и дестабилизация. Экономическая сила используется для того, чтобы вынуждать своих более слабых соседей ко все новым уступкам. В военной сфере генералитет добился почти полной автономии — что, в частности, было продемонстрировано, когда он заставил Ельцина согласиться с новой доктриной, утверждающей право генералов по собственному усмотрению вмешиваться в дела "ближнего зарубежья". Удобным орудием вмешательства во внутренние дела бывших советских республик стало, как утверждается, и то, что там прожи вает 25 млн. русских.

                                                                                                            71 

Однако большинство положений этого обвинительного акта попросту не соответ ствует действительности. Возьмем, к примеру, экономическую сферу. Цифры, ха рактеризующие российскую "помощь" странам СНГ (т.е. неоплаченные этими стра нами экспортные поставки, причем 2/3 объема таких поставок приходится на нефть и газ, которые Россия без труда могла бы продать в другом месте), составляет около 10 млрд. долл. Если бы Москва перекрыла подачу нефти и газа хотя бы одному (но самому крупному) из своих нахлебников — Украине — и продала поставляемые туда энергоносители на мировом рынке, доход, полученный всего лишь за один год, равнялся бы всему объему помощи, предоставленному России МВФ и Всемирным банком*. Что касается кредитно-денежной политики, в которой иногда видят выра жение претензий России на овладение центральными банками своих соседей, то в ее основе лежала попытка предотвратить новый всплеск инфляции в России под влия нием антиреформаторского курса других стран рублевой зоны. То же самое можно сказать и о "праве на вмешательство", на которое постоянно ссылаются западные политики. В принятой в прошлом году военной доктрине России ни о чем подобном не говорится, более того, такое право было однозначно отвергнуто и в других офици альных заявлениях России**.

Что же касается использования фактора русского меньшинства в "ближнем зару бежье" (русских, проживающих за пределами России, часто называют судетскими немцами 1990-х годов), то, действительно, Россия громко (и, взывая к сочувствию) выражает недовольство по поводу положения этнических русских за рубежом, но за этим практически ничего не следует. Эстония и Латвия обвинялись в проведении политики апартеида по отношению к русскому населению, однако, войска продолжа ли выводиться, и президент Эстонии, по его собственным словам, не сомневался, что в течение лета 1994 г. этот процесс завершится. Хотя Россия и предлагала ввести "двойное гражданство" для этнических русских, проживающих в СНГ, она, похоже, получила отказ от правительств большинства входящих в СНГ стран. (Туркмени стан согласился, но только в качестве эксперимента, на пятилетний срок.) Кроме того, идет постоянный отток русского населения из стран "ближнего зарубежья" в Россию, вследствии чего значение данного рычага давления Москвы на своих сосе дей, равно как и ее участие в их делах, со временем сократятся.

Сегодня официальные российские лица и комментаторы беспрерывно и в столь резкой, вызывающей манере говорят о решимости отстаивать "национальные инте ресы" страны, что легко может создаться впечатление: они подразумевают под этим нечто ужасное. Однако их действия заставляют предположить, что основной инте рес, определяющий сейчас российскую политику, — стабильность. На данный мо мент, рисуемый западными аналитиками образ России как стремящегося к экспан сии Джаггернаута*** по меньшей мере, преждевременен и значительно опережает реальное развитие событий. Задача, стоящая в настоящее время перед Соединенны ми Штатами, заключается не в том, чтобы противостоять наступлению России, как если бы оно было в полном разгаре, но в том, чтобы удостовериться, что конструк тивная в своей основе линия поведения состоит именно в этом.

* В данном случае утверждение, что прекращение подачи энергоносителей на Украину имело бы опасные, дестабилизирующие последствия, вряд ли может служить контраргументом, ведь "дестабилизация" — это именно то преступление, в котором обвиняют русских. Если же они воздерживаются от действий, способных вызвать подобный результат, значит, их политика должна характеризоваться как-то по-другому.

** Содержание военной доктрины России часто искажается. Примером подобного искажения может служить недавно опубликованная статья Дж. Шерра (3). По утверждению ее автора, в российской военной доктрине выражено опасение, что зарубежные страны могут "использовать локальные войны в СНГ в качестве оправдания начала глобальной войны против России". Исходя из процитированного абзаца, можно сделать заключение, что автором документа был воинствующий параноик, умалишенный типа Сталина. Однако на самом деле • пассаже, о котором идет речь, говорится совсем другое (и совсем не свидетельствующее о паранойе): о том, что конфликты на окраинах России "могут быть использованы в качестве оправдания вмешательства других стран в ее внутренние дела" (4).

*** Джаггернаут — одно из воплощений бога Вишну, используется для обозначения неумолимой, безжалостной силы, уничтожающей все на своем пути. (Прим. ред.)

72                                                                                         Геополитика

Для этого нам следует более внимательно присмотреться к тому, на что может быть нацелена политика России. Даже если некоторые ее акции "нельзя отличить" от тех, которые должны были бы войти в арсенал средств, направленных на восста новление империи (а большинство ее действий отличить весьма просто), это едва ли доказывает, что стратегической целью России является именно воссоздание импе рии. Смешивая одно и другое, мы лишь запутаем самих себя. Точно также тот факт, что в России преобладают настроения в пользу изменения отношений с "ближним зарубежьем", вовсе не означает, что эти настроения носят ирредентистский харак тер. Неудовлетворенность существующим положением вещей отнюдь не равнознач на требованию отвоевать все то, что было потеряно.

Мерилом степени стремления России к изменению системы отношений с "ближ ним зарубежьем" могла бы стать поддержка широкими слоями российского общества идеи преобразования Содружества в конфедерацию, создания в нем более значимых центральных институтов, чтобы тем самым поднять его на ступень выше с точки зрения международного права. Однако осуществление этой идеи не входит в число задач, которые ставит перед собой российское правительство, да и вне правительст венных кругов подобное высказывается не так уж часто. Еще реже можно услышать предложения поднять СНГ на две ступени выше, преобразовав его в полноценную федерацию, а открытая поддержка идеи восстановления Советского Союза служит прямым индикатором принадлежности к одному из крайних течений российского политического спектра. Когда недавно президент Казахстана Н. Назарбаев призвал к созданию нового, более тесного объединения бывших советских республик, которое носило бы имя Евразийский Союз, правительство России едва удостоило его ответом. Официальная политика России остается той же, какой она была все последнее время, — благоприятствовать "интеграции" Содружества, делать его более эффективным ин ститутом, способным удовлетворять различные потребности его участников. (Тому, кто в постановке цели "интеграции" хочет найти зародыш экспансионизма, следует вспомнить, как мало из многочисленных целей, выдвигавшихся российским прави тельством — поставить под контроль преступность, усовершенствовать систему сбо ра налогов, привлечь иностранные инвестиции и др., оно действительно пыталось осуществить и сколь мало усилий к этому прикладывало.)

То, что сложится на территории бывшего СССР, будет, скорее всего, не возрожден ной империей, не какой-то модификацией старого советского блока, но российской "сферой влияния", Последнее понятие включает в себя столь широкий спектр пол итических взаимоотношений, что в его употреблении легко ошибиться; однако глав ное, что следует иметь в виду, состоит в том, что описываемые им взаимоотношения не предполагают ни полного равенства, ни безусловной имперской субординации. Суверенитет государств, входящих в чью-то сферу влияния, далеко не номинален. Финляндия находилась в сфере влияния Советского Союза, Болгария — была частью советской империи.

Для различных стран "ближнего зарубежья" вхождение в российскую сферу влияния будет означать не одно и то же, и, конечно же, это не повлечет за собой институционального и идеологического единообразия, которое навязывалось членам советского блока. В каждом конкретном случае взаимоотношения с Россией будут, скорее всего, являть собой особое (и меняющееся) переплетение политических, экономических, военных и другого типа уз. В каких-то отношениях значение России может возрасти, в каких-то — ослабнуть. Так, при успешном проведении реформ мощная, крепкая экономика России может со временем более тесно связать с этой страной государства Центральной Азии и Кавказского региона. Сложившаяся в результате модель торговых отношений будет совершенно иной, чем во времена СССР, но в ней все равно не будет равноправия — доминирующее положение оста нется за Россией.

Напротив, даже при заключении оборонительных союзов и соглашений о военных базах, развитие вооруженных сил "ближнего зарубежья" пойдет в направлении все большей независимости. Естественная смена поколений приведет к тому, что офи церский корпус государств Средней Азии, все еще во многом российский, начнет "походить на узбекский". Подобное изменение подведет под политический сувере нитет этих государств более прочный психологический фундамент.

                                                                                                            73 

Какие геополитические последствия будет иметь образование российской сферы влияния в "ближнем зарубежье" для остальной Европы? Абсолютно нелепо сравни вать их с теми, которые вытекали для Восточной Европы из существования Совет ской империи. Холодная война была порождена (и увековечена) страхом, что Совет ский Союз, распространивший свой контроль почти на пол-Европы, сможет превра тить Западную Европу в сферу своего влияния — не путем захвата, а с помощью устрашения. Полномасштабная Российская империя, охватывающая "ближнее за рубежье", действительно могла бы оказать аналогичное (устрашающее) воздействие на Польшу и другие страны Восточной Европы и неизбежно вовлекла бы их в россий скую сферу влияния. И если бы нечто подобное начало происходить, это было бы мощным аргументом в пользу расширения западной помощи данным странам. Но просто факт российского влияния в "ближнем зарубежье" вряд ли сам по себе спосо бен привести к такому результату. Сфера влияния создается близостью державы, которую нельзя игнорировать. Она не создается близостью чьей-то сферы влияния.

Это различие имеет решающее значение при разработке Западом его политики безопасности. Если мы не поймем, какими будут отношения России с другими час тями бывшего Советского Союза, будет крайне сложно выработать стратегию Запа да, соразмерную тем реальным проблемам обеспечения безопасности, с которыми могут столкнуться Польша, Чехия и другие страны. Прошлогодние дебаты относи тельно расширения границ НАТО на восток, к сожалению, велись без учета фактора "ближнего зарубежья". Потенциальное негативное воздействие подобных действий НАТО на политический курс России было в ходе дискуссии значительно преувели чено (руководство блока откровенно опасалось, что воспринятые как попытка изо ляции России они приведут к ослаблению прозападных реформаторских сил). Но гораздо меньшее внимание было уделено вопросу о том, чем все это грозит Украине, Молдове и другим бывшим советским республикам. Воспрепятствует ли решение о распространении НАТО на Восточную Европу восстановлению контроля России над "ближним зарубежьем" или, напротив, будет этому способствовать? Что можно возразить на аргумент о том, что подобный шаг со стороны НАТО ослабит готовность России уважать независимость Украины? Именно потому, что вопрос о позиции России по отношению к своим соседям имеет столь важное значение для остальной Европы, он и должен быть решающим*.

ЗАКОННОСТЬ И СТАБИЛЬНОСТЬ

Если введение понятия "сфера влияния" ставит перед американской, внешней политикой ряд непривычных для нее концептуальных проблем, то еще более непри вычными являются практические проблемы, встающие при проведении этой полити ки в жизнь. Если мы хотим предотвратить превращение новой российской сферы влияния в старую Российскую империю (что, хотя и маловероятно, но не исключено полностью), то каким образом мы можем обеспечить нужное направление развития? Как нам побудить Россию быть конструктивной силой в своем регионе, чем-то вроде "регионального субъекта влияния", которые, как неоднократно говорил Бжезин ский, должны поддерживаться Соединенными Штатами?

Г. Киссинджер обращался к этим проблемам, допуская, что у России есть "особые интересы" в прилегающих к ней регионах, интересы, связанные с обеспечением безопасности, но он настаивал, что Россия должна доказать остальному миру, что осуществление таких интересов "подчинено принятым нормам внешней полити ки" (6). Что это должно означать на практике, не вполне ясно: во внешней политике нет общепринятого свода правил. Однако здесь, несомненно, идет речь как минимум о тех юридических нормах (вроде уважения к международно признанным границам, недопустимости военного нажима или иных форм насилия и т.п.), от которых при оценке законности любой акции всегда отталкивалась Америка и к которым апелли руют сами российские лидеры, защищая свою политику.

* Два года назад сам Бжезинский доказывал: "Нельзя, чтобы Россия ощущала, что ее отделяет от Запада новый санитарный кордон" (5).

74                                                                                         Геополитика

Данные юридические нормы — не просто изыски; их принятие является еще одной чертой, отличающей сферу влияния от империи. Поэтому Запад должен рассматривать "игру по правилам" как важнейший показатель того, насколько прочный и законный порядок создается в "ближнем зарубежье". Поскольку русские сейчас похваляются соблюдением правил, они вряд ли смогут что-либо на это возразить. Не будет никакого вреда (а, возможно, будет даже полезно), если на международных форумах российским представителям придется периодически объяснять, почему 14 армия до сих пор находится в Молдове или чья помощь позволила абхазским повстанцам сокрушить грузинские правительственные войска прошлым летом.

При попытке использования более жесткого юридического подхода к политике России в "ближнем зарубежье" нас, однако, подстерегает неожиданность. Ситуации, когда действия России дают явные основания для недовольства в связи с нарушением ею каких-то юридических норм, на поверку оказываются теми, которые имеют наименьшее стратегическое значение. Напротив, если речь идет о чем-то действи тельно важном — скажем, для мира в Европе, — российская политика, как правило, имеет под собой прочную юридическую основу. И, что еще более важно, в ней находит отражение тот ключевой интерес, которым руководствуются и Соединенные Штаты: стремление обеспечить, чтобы уважение к юридическим нормам служило поддержанию международной стабильности, а не подрывало ее (а такая опасность в бывшем Советской Союзе вполне реальна).

В качестве иллюстрации можно привести проблему изменения границ. "Приня тые нормы внешней политики" несомненно, отдают предпочтение неизменности границ между государствами, но они оставляют лазейку для мирного их корректи рования, особенно если такое корректирование опирается на демократические пол итические процессы. (Воссоединение Германии было возможным только на этой основе.) К сожалению, в бывшем Советском Союзе именно те покушения на суще ствующие границы, которым легче всего пройти формальную проверку на закон ность, и представляют наиболее серьезную угрозу миру.

Большинство этнических русских, проживающих вне Российской Федерации, сосредоточены на смежных с ней территориях — в Восточной Украине и Северном Казахстане, и стремление к воссоединению может легко укорениться среди них безо всякого вмешательства извне. Оно способно возникнуть даже в том случае, если, как это происходит сейчас среди русских сепаратистов на Украине, оно не встречает сочувствия правительства России. Общественное насилие или угроза применения силы могут не играть в этом процессе абсолютно никакой роли.

Поэтому позиция, на которой мы стоим, выступая против каких-либо территори альных уступок, не имеет никакого отношения к правовым нормам, а всецело обус ловлена вероятностью того, что подобные акции окажут на расчленяемые страны разрушительное воздействие. Изменения, вполне осуществимые в более нормаль ных условиях и более нормальными государствами, могут оказаться гибельными для недавно возникших образований, таких как Украина или Казахстан. Если отторже ние части территории приведет эти страны к дезинтеграции, — а совсем не сложно представить себе, как Украина и Казахстан распадаются на отдельные части, — то результатом станет серьезное нарушение стабильности в регионе, каким бы ни был при этом ответ России.

Поскольку время грандиозных международных сдвигов еще продолжается, наи более безопасная стратегия — не рисковать: избегать ненужных изменений, а те, которых невозможно избежать, должны осуществляться максимально организован ным, ограниченным и предсказуемым образом. К счастью, этими соображениями, похоже, руководствуемся не только мы, но и Россия. Слабость соседних стран — та самая слабость, которая открывает путь к российскому влиянию, — является для России важным стимулом сохранять осторожность. Среди московского руководства нет таких, кто считал бы, что насильственная дезинтеграция государств на перифе рии — в интересах России. Заключенное в январе прошлого года трехстороннее соглашение с Соединенными Штатами и Украиной, обязавшее Россию уважать территориальную целостность последней, — это акция государства, ищущего не юридические лазейки для экспансии, а, напротив, готового перекрыть их.

                                                                                                            75 

ПОДДЕРЖКА РОССИЙСКОЙ СДЕРЖАННОСТИ

Там, где это важнее всего, российская политика в "ближнем зарубежье" была (и остается) даже более ответственной, чем предполагают "общепринятые нормы". Однако в дальнейшей перспективе для поддержания сдержанности России потребуются более веские обоснования, нежели простой страх перед нестабильностью. Учи тывая неустойчивость ситуации в "ближнем зарубежье", можно предположить, что придут времена, когда отказ от действий может показаться более рискованным, чем вмешательство. Станет ли сдержанность основой стратегии России по отношению к "ближнему зарубежью" или окажется лишь временной реакцией на ситуацию неоп ределенности, зависит от того, насколько этой стране удастся добиться реализации своих интересов безопасности в целом. Две группы таких интересов привлекают особое внимание западных аналитиков и политических деятелей, считающих рас пространение российского влияния, безусловно, опасным. В обоих случаях попытки воспрепятствовать осуществлению российской политики сейчас могут подорвать сдержанность России в будущем.

Первая группа интересов касается украинского ядерного оружия. Позиция США по поводу законного стремления России помешать превращению Украины в ядерную державу, несомненно, связана с нашей оценкой политики Москвы по отношению к Киеву вообще. Американцы не хотят, чтобы их традиционное стремление к нерасп ространению было использовано как еще одно орудие в наступлении России на суверенитет Украины. Однако, если (как доказывается в этой статье) Россия пред принимает заслуживающие всякой похвалы усилия по поддержанию стабильности, а политика Украины направлена на ослабление такой стабильности, тогда значение, придаваемое Россией безъядерному статусу Украины, выглядит простой предусмот рительностью.

Это еще одна причина, почему предположение, что Соединенные Штаты не должны настаивать на безъядерном статусе Украины, кажется близорукостью. Как это соотнести с нашими взглядами на законность интересов Москвы, если мы, когда речь заходит об изъятии ядерного оружия их рук правительства, проводящего столь бессмысленную, самоубийственную политику, как Киев, настаиваем на учете пози ций обеих сторон? Маловероятно, что ядерное оружие будет той страховкой, в кото рой Украина, по ее собственному ощущению, нуждается против экспансионизма России. Напротив, обладание подобным оружием будет держать обе страны в состо янии постоянной конфронтации, что представляет гораздо большую опасность для Украины, чем для России. Попытки "усидеть на двух стульях" в данном вопросе ставят под угрозу более широкие усилия Америки по поддержанию мира на постсо ветском пространстве.

Вторая сфера, в которой Западу следует определить свою позицию по отношению к интересам России, касается статуса СНГ. Москва стремится добиться от ООН признания СНГ региональной организацией, наделенной правом проводить миро творческие операции на территории бывшего Советского Союза. Эту идею легко представить в крайне зловещем виде, как если бы русские хотели заранее получить карт-бланш на проведение широкомасштабных военных операций, о которых миро вое сообщество ставилось бы в известность лишь постфактум, когда дело было уже сделано.

Однако в действительности все гораздо банальнее. Чтобы получить благословение ООН, любое решение об использовании миротворческих соединений все равно дол жно каждый раз проходить через голосование в Совете Безопасности, т.е. по сути дела сохраняется та же процедура, которую Россия и другие члены СНГ проходят сегодня, пытаясь добиться одобрения использования сил ООН в Грузии. На офици альном уровне возражения американских должностных лиц против придания СНГ, желаемого Россией статуса сводится к тому, что у Содружества нет "чётко опреде ленных структур, уставов, процедур и регулярных заседаний". В частном же порядке американские политики ссылаются на то, что влияние России в СНГ слишком силь но, чтобы можно было всерьез говорить о принятии решений путем консенсуса. До поры до времени СНГ придется удовлетвориться статусом наблюдателя ООН.

Установление высоких стандартов, которым должно соответствовать СНГ, — не более чем здравый смысл. Но это не должно быть прикрытием для огульных, кате горических возражений против какого-либо рода миротворческих усилий России в "ближнем зарубежье". Вероятность того, что российские войска станут проводником неоимпериализма, значительно возрастет, если их использование будет идти вне многосторонних структур, без дисциплинирующего воздействия мандатов ООН, без подразделений и командиров из других стран, без досконального контроля и т.п.

76                                                                                         Геополитика

Следует добавить, что идея обуздания российской военщины международным сообществом имеет для российских демократов особую привлекательность, выходя щую за рамки внешней политики. Как постоянно подчеркивает А. Козырев, говоря о национальной политике безопасности, Россия получила в наследство от Советского Союза армию и военно-промышленный комплекс, обладающие "несоразмерно вы соким влиянием". Для решения этой проблемы, по его словам, мало одних благих пожеланий — здесь требуется последовательная трансформация данных институтов. Партнерство с Западом может внести свой вклад в этот процесс, особенно в сфере поддержания мира, которая играет столь значительную роль в определении россий ской сферы влияния в "ближнем зарубежье".

Поскольку в свое время Козырев громко бил тревогу по поводу тех, кого называл "партией войны", его сегодняшняя поддержка расширяющихся миротворческих дей ствий изображается как уступка неоимпериалистам. Разумеется, его риторика зву чит сейчас по-иному. Посмотрите, как два года назад он описывал опасность "игры в патриотизм": "Демократия внутри страны несовместима с национал-коммунисти ческими методами за ее пределами. Попытка сочетать их... приведет к бесконтроль ности силовых структур — армии и органов государственной безопасности, которые рано или поздно отбросят ненужную, надоевшую им демократическую оболочку". Однако если отвлечься от риторики, проблема, над решением которой Козырев бился тогда, — это та же самая проблема, которую он пытается решить сегодня. Как добиться того, чтобы российская внешняя политика осталась свободной от "нацио нал-коммунистических методов" унаследованных от советской эпохи институтов? Схема его рассуждений такова: у России будет сфера влияния в "ближнем зару бежье", безразлично какая, и "национал-коммунистические" институты будут стремиться играть свою роль в ее удержании. Но это не должно стать началом "национал-коммунистического" возрождения, — если, конечно, многостороннее с трудничество сможет помочь России взять в кольцо эти институты, поставив их под демократический контроль.

ДЕМОКРАТИЯ И ИМПЕРИЯ

Кажется, прошло уже громадное время с тех пор, когда М. Горбачев регулярно твердил, что озабоченность Советского Союза своими внутренними проблемами заставляет его отказаться от чрезмерной активности за рубежом. Отзвуки этого постулата все еще можно найти у Ельцина, когда тот говорит о роли, которую играет внешняя политика в "обеспечении благоприятных условий для внутреннего разви тия и продолжения курса реформ", однако проблема чрезмерной активности его больше не беспокоит. Последовательное развитие процесса демократизации, как утверждается сегодня, может быть гарантировано лишь при условии повышения веса России в мировых делах: "Согласиться на второстепенную или подчиненную роль, — доказывает Козырев, взывая к пониманию Запада, — было бы столь же неоправдан ным, как и политически опасным" (7).

Как мы должны реагировать на это фундаментальное изменение взаимосвязи между внутриполитическим курсом России и ее внешней политикой? Скептицизм вполне понятен. Киссинджер справедливо указывает на фамильное сходство между сегодняшними разглагольствованиями о построенных в боевой порядок реформато рах и вчерашними — о "голубях" из "Политбюро". Столь сильно тревожась о том, как бы наша политика не повредила проведению реформаторского политического курса в России, продолжает он, администрация США "возводит радикальную кри тику установок времен холодной войны в ранг действующих предпосылок современ ной американской внешней политики" (8). Для Киссинджера, озабоченность России понижением ее международного статуса не может служить основой для разумного осмысления американских интересов, и он расценивает попытку оказывать помощь противнику в его внутренних делах как проявление нелепой и непригодной для использования "школы умалишенных" в дипломатии.

                                                                                                            77 

Это — сильные аргументы, но они вряд ли смогут убедить нас игнорировать внутреннюю подоплеку российской политики. Крах советской диктатуры подразу мевает, что политический курс России приобрел действительно стратегическое значение для Запада. Мы знаем, что в ведущихся в России спорах относительно ее дальнейшего курса выдвигаются весьма разнящиеся альтернативы, и нам не нужно полагаться на догадки исследователей или журналистов, чтобы узнать, что в реаль ности происходит. Мы знаем, кто на чьей стороне. Об этом ежедневно и публично говорят сами действующие лица. Но, учитывая, сколь хорошо мы осведомлены о российской политической жизни, было бы немыслимо формулировать политику Соединенных Штатов без учета того, какое воздействие она окажет на ход преобра зований, внесших гораздо больший вклад в улучшение стратегического положения нашей страны, чем любое другое событие XX в.

Таким образом, решающим является вопрос не о том, должны ли мы учитывать взаимосвязь между внутренней и внешней политикой России, а о том, какова в действительности эта взаимосвязь. Бжезинский и его единомышленники намекают, что российские демократы могут попросту ошибаться, полагая, что больший напор во внешней политике поможет им одержать победу внутри страны. Единственным результатом легитимизации националистических настроений будет делегитимиза ция самих демократов. Если так, мы можем с чистой совестью игнорировать их призывы. Ведь тогда — сами демократы, заигрывая с неоимпериализмом, ставят под удар собственную революцию.

Такие аргументы, безусловно, весьма сильны с риторической точки зрения. Они морально убедительны (не предполагают компромиссов по вопросам принципов) и, казалось бы, беспристрастны (россияне, увы, сами не понимают, что для них хоро шо). Но справедливы ли они?

Подобные аргументы, взятые в их крайнем выражении, вряд ли оспоримы*. Кто может отрицать, что тотальная захватническая война, направленная на восстанов ление безусловного контроля над всей территорией СССР, имела бы крайне негатив ные последствия и для самой России? Ей было бы весьма сложно удерживать свое имперское господство, не ограничив политические права многочисленного нерусско го населения бывшего Советского Союза (если не брать достаточно редкий для современного мира феномен наций без национализма, примером которой может, вероятно, служить Белоруссия). Свободные выборы, свобода печати и союзов, все составляющие свободного правления были бы поставлены под вопрос, сначала во вновь присоединенных регионах, а со временем — и в самой России. Это было бы плохо для соседних с Россией стран, плохо для России, плохо для США.

Вопрос не в том, насколько этот крайний сценарий вероятен, а в том, насколько вытекающие из него выводы применимы к менее экстремальным ситуациям. В боль шей ли степени они отвечают реальной ситуации, чем, скажем, прямо противопо ложная точка зрения, сторонники которой предупреждают нас (также справедливо), что демократическое правительство не сможет удержаться у власти, если оно будет нести ответственность за нескончаемое национальное унижение и проигрыши?

Из всего этого следует, что наилучшее понимание существа дела нам дают не крайние оценки, а более взвешенные. Какие-то уступки националистическим на строениям укрепят демократические институты, другие — дадут толчок безудерж ной лавине крайне опасного и неистового шовинизма, который поставит демократию под угрозу. Что это означает применительно к ситуации в России?

Если исключить насильственное поглощение значительных частей бывшей совет ской территории с враждебно настроенным местным населением, трудно предста вить себе, что создание российской сферы влияния в "ближнем зарубежье" будет иметь какие-либо серьезные последствия внутри страны. Несет ли, к примеру, сколько-нибудь реальную угрозу демократии приобретение Россией на договорных основах военных баз в Азербайджане и Грузии или, скажем, попытка российских нефтяных компаний обзавестись обширными владениями в Каспийском море и неф теочистительными заводами на Украине, или даже участие российских войск в грязной, продолжительной, кровопролитной войне в Таджикистане? Возможно, все это и нежелательно, но мы должны беспокоиться по поводу этих действий и возра жать против них по каким-то другим основаниям, нежели угроза народной форме правления. Если мы будем твердить россиянам о каких-то неправдоподобных угро зах демократии, наше влияние на них уменьшится: они подумают, что мы просто не понимаем ситуацию или преследуем свои тайные цели. (А временами так оно и будет: незачем смущаться из-за того, что американские нефтяные компании также хотят участвовать в разработке месторождений на Каспии, равно как и незачем делать вид, что результат будет определяться чем-то более важным, нежели деньги.)

* В действительности, история знает примеры, ставящие под сомнение даже их крайнюю формулировку. И Британия, и Франция обретали и расширяли свои заморские империи в то самое время, когда демократизировались изнутри.

78                                                                                         Геополитика

Если Россия способна установить какую-то разновидность сферы влияния на подавляющей части территории СССР — и если это действительно то, что она делает, — воздействие данного фактора на ее внутриполитический курс окажется относительно скромным. В известной мере оно может быть даже позитивным. Так, устойчивые связи между Россией и "ближним зарубежьем" вероятно, притормозят процесс пере селения в Россию этнических русских (по сравнению с ситуацией конфронтации, когда русское меньшинство рассматривалось бы в качестве "пятой колонны"). А замедление потока иммигрантов будет означать, что число избирателей, "имеющих зуб" против российской демократии, окажется меньшим*.

Чем внимательнее мы рассматриваем проблему, тем более сложной и неоднознач ной выглядит взаимосвязь между внешней и внутренней политикой России — воз можно, слишком сложной, чтобы полностью оправдывать каждое конкретное пол итическое решение. Но она дает необходимую основу для понимания стратегическо го курса России. Она позволяет нам проводить различия между политикой, которая содержит в себе реальную угрозу американским интересам, и той, в которой такой угрозы нет, даже если по своему стилю она не похожа на нашу.

В подобном разграничении нет ничего нового. В конце концов, почти 30 лет тому назад, когда многие высшие должностные лица США видели в Ш. де Голле злонаме ренного разрушителя Атлантического союза, именно блестящее исследование Г. Киссинджера, раскрывавшее исторические и, конечно же, психологические истоки французской политики, помогло убедить наше руководство, что оно имеет дело не с врагом, а с другом, которому в силу непреодолимых исторических причин случилось смотреть на мир по-иному. То, как Киссинджер описывал французский кризис национальной идентичности, поразительно напоминает сегодняшние споры по пово ду России. Мы, писал он, имеем дело со страной, "чьи границы не соответствуют какому-либо историческому опыту", чья "внутренняя безопасность" и "вера в себя" поколеблены войнами и внутренними переворотами; и из этого "духовного недомо гания" проистекает политика, которая "многим американцам может показаться циничной и лицемерной" (9).

Было бы полной ошибкой отбрасывать этот пронзительный, тонкий портрет пол итика де Голля как нечто из области "психиатрии". Это был реализм высшей пробы, и не в последнюю очередь потому, что Киссинджер дошел до истоков того, что было названо им "иллюзионизмом" де Голля. Иными словами, он показал, что попытка регенирировать величие Франции в большей степени сводилась к голословным ут верждениям, нежели к реальной силе. Она не угрожала интересам Соединенных Штатов. Напротив, она помогла Франции преодолеть абсурдные мечты о военной самодостаточности, мечты, которые привели к столь пагубным результатам в меж военный период. И это тот самый путь, который — при всем ее национальном и культурном своеобразии — в 1990-х годах пытается проделать Россия.

1. Бжезинский 3. Преждевременное партнерство. — "Полис", 1994, № 1, с. 61.

2. "Российская газета', 25.II.1994.

3. Scherr J. A Dubious Partnership. — "National Interest", Spring 1994.

4. "Российские вести", 18.ХI.1994.

5. Brzezlnski Z. the Cold War and Its Aftermath. — "Foreign Affairs", 1992, № 5.

6. Kissinger H. Diplomacy. N.Y., 1994, p. 816.

7. "Известия", 11.III. 1994.

8. Kissinger H. Be Realistic About Russia. — "Washington Post", 25.1.1994.

9. Kissinger H. the Troubled Partnership. Anchor, 1965, esp. p. 24-25, 42-45, 62.

* Беженцам, вне зависимости от их численности, необходимо чувствовать, что они защищаются своим правительством. После второй мировой войны миллионы немцев, выгнанных из своих домов в Восточной Европе, не сорвали демократическое развитие ФРГ, поскольку они одобряли жесткую политику боннского правительства по отношению к советскому блоку.