Сайт портала PolitHelp ПОЛНОТЕКСТОВОЙ АРХИВ ЖУРНАЛА "ПОЛИС" Ссылка на основной сайт, ссылка на форум сайта

44                                                         Черный знак ХХ века — фашизм

РАЗМЫШЛЕНИЯ ОБ ИТАЛЬЯНСКОМ КРИЗИСЕ

И.Б.Левин

ЛЕВИН Илья Борисович, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник ИМЭМО РАН.

"Сходство изображенных лиц и событий с ре ально существующими людьми и фактами следует считать чисто случайным совпадением"
(Из вступительных титров к фильму а жанре политического детектива)

Правительство Сильвио Берлускони пало прежде, чем вызванный им оглуши тельный газетный шум перерос в серьезный анализ. В мае 1994 г. оно "приступило к исполнению", а уже в декабре ушло в отставку. Приход ему на смену кабинета Ламберто Дини был едва замечен прессой, во всяком случае, не стал сенсацией. Сенсацией остался его предшественник.

Собственно, это была даже целая гроздь сенсаций. "Ньюсуик", кажется, заметил, что описать появление правительства Берлускони нельзя, не злоупотребив словом "впервые". В стране, где на политической сцене десятилетиями крутились одни и те же актеры, вдруг к власти приходит человек, который, по его словам, всего за три (!) месяца до того даже не помышлял о политике. Простой предприниматель (если, конечно, таковым можно считать хозяина третьей по финансовому весу компании в стране), он создает за это время совершенно диковинную партию, у которой даже не название, а какой-то трибунный рык (субтильный ТАССовский перевод "Forza, Ilalia!" как "Вперед, Италия!" неверен; по-русски это должно звучать как "Давай" или "Жми, Италия!", одним словом — "Шайбу!"). Эту партию он делает стержнем не менее шокирующего избирательного блока "Полюс свободы". С одной стороны, в "Полюс" входит "антипартия" (как она себя часто определяет) "Лига Севера", выдвигающая неслыханное требование раздела Италии на три государства: Пада нию, Этрурию и Юг. С другой — неофашистское объединение "Национальный альянс" со своим, тоже беспрецедентным, требованием пересмотра послевоенных границ в Европе (конкретно — со Словенией).

И этот блок, победив в марте 1994 г. на выборах, впервые же проходивших по мажоритарной избирательной системе, завоевывает большинство в 100 с лишним голосов в палате депутатов и получает, таким образом, возможность править без ежеминутной оглядки на оппозицию. После постоянной министерской чехарды, заявляют победители, страна обрела, наконец, правительство на всю легислатуру, т.е. до следующих выборов в 1998 г. Одна эпоха кончилась, началась другая: Первая республика в Италии умерла — родилась Вторая.

Сказанного, думается, достаточно, чтобы понять, отчего Берлускони и его каби нет сделались рекордсменами по части откликов и комментариев не только в италь янской, но и в мировой прессе. Исключение, пожалуй, составляла российская печать, отнесшаяся к итальянским переменам безразлично сонно, на грани провинциальной заторможенности. Наше телевидение, например, вообще обошло эту тему молчани ем. То ли опасались осложнений в преддверии поездки Б.Н.Ельцина в Неаполь, учитывая известную чувствительность президента к тонкостям политического эти кета. То ли не хотели перечить В.С.Черномырдину, поспешившему назвать Берлу скони (после краткой поездки в Милан) "нашим лучшим другом" (ранее "нашим лучшим другом" числился Джулио Андреотти, ожидающий сейчас суда по обвине нию в сообщничестве с мафией). То ли просто решили: до чужих ли нам забот?..

ОТ ПЕРВОЙ РЕСПУБЛИКИ КО ВТОРОЙ

Первая республика пала, как принято считать, под напором неслыханной волны обвинений правящей политической верхушки в продажности и связях с мафией. Обэтом у нас не раз упоминалось, но, боюсь, цельной картины явления у читателя не сложилось. Поэтому несколько обобщающих цифр (данные лета 1994 г.).

                                                                                                            45 

За два года занимающиеся борьбой с коррупцией прокуроры (с легкой руки газетчиков их стали называть командой "Чистые руки") посадили на скамью подсу димых почти 900 человек, арестовали — более 600, завели следственные дела на 3000. и в том числе: на каждого шестого министра и каждого четвертого депутата, на мэров крупнейших городов — Милана, Рима, Неаполя, — а также на менеджеров многих ведущих государственных предприятий и крупнейших бизнесменов. Число само убийств, совершенных в связи с обвинениями, перевалило за два десятка, а только выяв ленный ущерб, нанесенный государству, оценивается в 300 триллионов лир (ок. 150 млрд. долларов). В обиход вошло понятие Танджентополь (буквально: Взяткоград) — сначала так именовали Милан, потом название распространилось на всю страну. "Привлече ны" лидеры всех (!) партий правившей коалиции, причем чаще других мелькает имя Беттино Кракси, бывшего главы социалистической партии (ИСП), бывшего пре мьер-министра и одного из наиболее перспективных политиков Италии последних десятилетий. Фигурирующий обвиняемым в добром десятке процессов, Кракси уже получил два первых приговора — на 8 и 5 лет тюрьмы, но предусмотрительно обосновался в своем имении в Тунисе, с которым у Италии нет договора о выдаче преступников.

Качественный сдвиг произошел и на другом направлении: борьбы с мафией. После энергичных действий правоохранительных органов стали обнажаться нити, соеди нявшие уголовное подполье с "высокой политикой". Одно за другим всплывали имена судей, полицейских, депутатов, связанных с организованной преступностью, пока не прозвучало имя, повергнувшее всех в шок, — Джулио Андреотти. Рекорд смена по продолжительности пребывания на высших государственных постах (7 раз глава кабинета, 11 раз министр, без счета — депутат и сенатор) официально обвини ли в том, что он не просто сообщник и укрыватель мафиози, но и "заказчик" целой череды политических убийств.

Деятели калибра Кракси и Андреотти на скамье подсудимых — это знак, что поражен весь организм, что менять нужно уже не игроков, а сами правила игры. Свою пропорциональную избирательную систему (отдающую власть, как выяснилось, партиям, т.е. их узкой руководящей верхушке) Италия сменила на мажоритарную (наделяющую правом решения, как принято думать, самого избирателя). Первое же голосование по новым правилам попросту смело со сцены две главные партии преж них правительств: христианско-демократическую (она раскололась еще до выборов) и социалистическую. Как говорится, Проснувшись, итальянцы не узнали собственного политического ландшафта: на 70% обновленный парламент, ни одного (!) знакомого лица в правительстве, совершен но новые названия партий и их комбинаций...

Вот так, если чуть упростить, изображается во множестве статей конец Первой и начало Второй республики. Однако при всем уважении к судьям, взявшимся за разоблачение взяточников и покровителей мафии, —людям, бесспорно, мужествен ным и профессионально умелым, — возникает элементарное недоумение: почему же не сделали они этого пять или, скажем, десять лет назад?! Ведь мотив "все брали" и "так было повсюду" без конца варьируется сейчас в залах судов.

Единственно убедительный ответ, на мой взгляд, подсказан календарем: в январе 1992 г. не стало СССР, в феврале — закрутилось первое дело, от которого потянулась вся цепь разоблачений Танджентополя-Взяткограда. Развернуто этот ответ выгля дит так: с окончанием холодной войны и блокового противостояния (биполярного мира) отпала необходимость любой ценой отстаивать неприкосновенность власти ХДП, стала оттаивать надолго парализованная реальная динамика внутриполити ческой борьбы.

Здесь не обойтись без краткого экскурса в прошлое. Итальянская республика, как известно, молода: ей нет и пятидесяти. Зарождалась она в горниле национальной антифашистской революции, в партизанской войне, где тон задавали коммунисты. Становление же ее происходило уже в морозную пору холодной войны, когда ком мунистов гнали и из правительства, и с предприятии. В этом смысле главный, быть может, разлом середины XX века прошел через самое сердце Италии. Демократич нейшая по своей конституции, она оказалась в числе стран с "блокированной демократией", то есть заклиненной системой чередования партий у власти (другой пример — Япония, но также Мексика, Индия). Почти на полвека рычаги управления оказались в монопольном владении демохристиан; менялись, по мере надобности, лишь их младшие союзники-партнеры — от либералов до социалистов.

46                                                         Черный знак ХХ века — фашизм

Подобная "полудемократия", стоит заметить попутно, порождает характерные ситуации "нестабильной стабильности". Не сменяемая у власти партия присасыва ется к государству, его "питающим" системам, но едва ли не в такой же мере возбуждает недовольство населения. Поскольку выражения протеста не запрещены, каналы политической мобилизации продолжают действовать, в стране то и дело возникают кризисы доверия. За неполные пять десятилетий сменилось 53 кабинета — меньше года "в одни руки". Психология временщика в сочетании с необходимостью "покупать" социальную поддержку рождает "легкость необыкновенную" в обраще нии с государственными финансами, отсюда — исполинский внутренний долг, шат кость лиры. Из этого же арсенала средств пожизненного сохранения власти при формально не отмененной демократии — и заказы на услуги мафии.

Если Италия числилась в НАТО "фронтовым государством", то это было, разу меется, не просто потому, что сразу за Триестом начиналась Югославия Тито, а в первую голову потому, что единственным реальным антагонистом ХДП выступала компартия. Приди она к власти — это сразу сочли бы сломом системы равновесия, вычерченной в Ялте. С соответствующими — возможно, "мегатонными" — послед ствиями для Советского Союза. У Москвы, таким образом, было не меньше, чем у Вашингтона (Лондона, Парижа и т.д.), оснований желать, чтобы заклиненное коро мысло итальянской демократии не качнулось, не приведи Господи, в другую сторону. Но поставить на этом точку значило бы остановиться у внешнего обвода проблемы.

Дело в том, что у Кремля было намного больше, чем у Запада, причин бояться успеха итальянских коммунистов. Их победа поставила бы под вопрос не только внешнеполитическое влияние КПСС, но и идеологическую основу ее власти в собст венной стране. Нарастание напряженности в отношениях ИКП и КПСС ни для кого не было секретом. Оно развивалось по восходящей: от различий в оценках XX съезда и Венгрии к фронтальному столкновению после Чехословакии и, наконец, резкому разрыву после введения чрезвычайного положения в Польше в 1981 г. Причем критика со стороны ИКП была не конъюнктурно-тактической (как у некоторых других "братских партий"): она выражала принципиально иную, явственно альтер нативную позицию. У этой позиции к тому же был свой собственный теоретический фундамент, одним из главных компонентов которого служили идеи Антонио Грам ши, его раздумья о гражданском обществе и государстве, гегемонии и политике, массовом сознании и интеллигенции, о природе самого марксизма, не допускающей даже мысли об упрощенных суррогатах типа "марксизма-ленинизма".

ИКП не просто отрицала какие бы то ни было виды "заговорщицкого" революци онаризма. Акцент постоянно ставился на повышении культуры человека труда, а участие в выборах, в институтах парламентарной демократии рассматривалось как главный путь воспитания класса, способного руководить обществом — с его согласия — более эффективно, чем прежние правящие классы. В этом была суть стратегической формулы ИКП "социализм + демократия". И не случайно сильнейшие ее позиции были в регионах, отличающихся, по признанию одного из наиболее авторитетных социологов США, едва ли не самым высоким в мире уровнем развития "гражданских связей" (1).

Это не значит, что у ИКП не было неясностей, противоречий, ложных ходов. Ее тоже "ушибло" осколками Берлинской стены. Но не раздавило. На крутом изломе истории от нее откололся ее леводогматический фланг (принявший название Партии коммунистического переоснования — ПКП). Основная же часть осталась и — под названием Демократической партии левых сил (ДПЛС) — за считанные годы сумела обрести новый облик, да и не только облик, а обновить свою программную основу, организационную структуру, внутрипартийную атмосферу и начать набирать силу (в 1994 г. в нее вступили около 40 тыс. человек, доведя ее численность до 720 тыс. — вторая по величине в Европе после СДПГ). Если ПКП на мартовских выборах 1994 г. получила 6% голосов и 40 мест в палате, то на долю ДПЛС пришлось20,4 % голосов и 115 мест.

                                                                                                            47 

Дискутировать с такой партией на равных сусловский агитпроп не мог, а предать анафеме боялся: велик был риск, что от муляжа "международного коммунистиче ского движения" останется одна труха. В ход поэтому шли подковерные приемы: от замалчивания (СССР — а теперь Россия — единственная из числящих себя культур ными стран, где до сих пор не изданы целиком "Тюремные тетради" Грамши) до фальсификации (например, когда лидера партии Энрико Берлингуэра заставляли поверить, будто на русском языке нельзя выразить понятие "плюрализм") (2). Пытались и деньгами, но приручить ИКП не удавалось (авторам, которые продолжают думать, что финансирование из Москвы было в интересах самих "братских партий", можно только посочувствовать), а с середины 7О-х годов она и вовсе обрела финансовую самостоятельность. Идейное влияние ИКП вырастало для старцев из "Политбюро ЦК нашей родной" в нешуточную угрозу. Его распространение было для них примерно тем же, что приток кислорода для извлеченной из ледяной глыбы мумии.

Могут возразить: нет ли здесь преувеличения? Советский Союз круглосуточно "облучался" всевозможными "голосами". На антисоветскую пропаганду шли мил лиарды долларов, трудились тысячи специалистов — до ИКП ли тут было? Ответ прост: Би-би-си или, допустим, "Свобода" работали на массовую аудиторию, на "человека с улицы"; статьи из "Униты" или "Ринашиты" оседали в головах немно гих людей — кое-кого из них, случайно ли, нет ли, М.С.Горбачев годы спустя назовет среди своих близких друзей. Да и сам будущий генсек, как известно, испытал на себе немалое влияние Берлингуэра: его личности и идей (3).

Так что мотивы кремлевского страха и ненависти к ИКП были вполне реальны. Они находили выход, например, в выступлениях специально натасканных лекторов, которые за наглухо закрытыми дверьми рассказывали "активу" чудовищные небы лицы про итальянскую компартию. И конечно же, они питали заинтересованность в поддержании status quo в Италии как условия status quo в своей собственной, россий ской вотчине.

Так что и начала, и концы Первой республики напрямую связаны с нами, СССР и Россией, и, пожалуй, могут фигурировать как самый яркий (после объединения Германии) пример той глобальной взаимообусловленности, которая характеризует современный мир. Но тема эта, похоже, перестала быть нам интересна после того, как в малоприличной спешке и без внятных объяснений из нашего лексикона и памяти было вычеркнуто упоминание о "новом политическом мышлении". Похоже, что из-за ненависти к родителям вместе с водой выплеснули и малютку. Как знать, будь мы менее беспамятны — последствия наших поступков, возможно, меньше бы ошеломляли нас самих. Но вернемся к драмам Италии.

ЗАГАДОЧНАЯ ИТАЛЬЯНСКАЯ ДУША

Существует и иное объяснение перехода от Первой республики ко Второй, исхо дящее из исторических особенностей Италии, ее, так сказать, неповторимого свое образия. Наиболее последовательно эта концепция изложена в книге известного историка Массимо Л. Сальвадори, вышедшей накануне прихода Берлускони к власти (4). Если освободить каркас его мысли от ненужных, в данном случае, подробностей, она будет выглядеть примерно так.

С момента воссоединения 135 лет назад в Италии трижды сменялся политический строй. И всякий раз им оказывался режим (под "режимом" в итальянской политоло гии понимается недемократический, авторитарный порядок). Авторитарно-олигар хической была конституционная монархия, установившаяся в 1861 г. Авторитарно тоталитарным по определению было 20-летнее правление Муссолини. Наконец, периодом "блокированной демократии" явилось послевоенное господство ХДП.

Смена их — и в этом, подчеркивает Сальвадори, отличие Италии от любой другой западноевропейской страны — всякий раз происходила травматическим образом, в виде и с помощью гражданской войны. Пришедшие к власти политические силы видели в побежденных не нормальных (в либерально-парламентарном смысле) кон курентов, а смертельного врага. Конкуренты платили им той же монетой. Оппози ция, иначе говоря, олицетворяла альтернативу не только правительству, но и государственному строю, была антисистемной оппозицией. Соответственно и власть обращалась с оппозицией как с "антигосударством": подавляла и ущемляла как могла. Естественно, что когда эта власть по тем или иным причинам оказывалась пораженной кризисом, оппозиционеры поступали с нею таким же точно манером. И страна вновь попадала в ситуацию "постгражданской войны".

48                                                         Черный знак ХХ века — фашизм

Почему же, однако, правителям Италии, исповедовавшим как будто либеральные взгляды (за вычетом Муссолини, разумеется), так и не удалось наладить бескровное чередование партий у власти? Они не сумели "национализировать массы", отвечает Сальвадори. То есть, не смогли (не захотели? не успели?) привить итальянцам чувство национальной общности, сплотить их настолько, чтобы гарантии целостно сти государственных устоев воспринимались как ценность, более высокая, чем побе да "любой ценой" своего класса или своей политической партии.

Если в Италии в отличие от других стран не сложился такой минимальный социальный консенсус (другие имена: "гражданское общество", "общественный до говор" и т.д.), позволяющий правящим политикам уступать место оппозиции без страха за неизменность существующего строя, — не говоря уж о собственных жизни и свободе, — то произошло это, как считает историк, именно из-за слабости "наци онального чувства". В Германии, к примеру, воссоединившейся примерно в одно " время с Италией, "высокий престиж чиновничества и военной касты способствовал развитию массового национализма" (4, с. 34). У итальянцев же, сколько ни старался тот же Муссолини, так и не удалось развить ни "военного духа", ни националисти ческих пристрастий. Из чего следует, если эта схема верна, что их страна и впредь обречена жить при "режимах" и что победа Берлускони была предрешена именно антидемократической ориентацией его блока.

Ну, что касается Германии, то здесь много говорить не приходится. Какого рода "парламентарный либерализм" вырос на почве, обработанной германским национа лизмом, известно даже слишком хорошо. Как и то, что устойчиво демократический строй Германия обрела, лишь жестко ограничив законом проявления воинствующего национализма и поступившись частью национальных прерогатив в пользу наднаци ональных институтов. Есть и множество других примеров, свидетельствующих о ложности соблазнительно простого уравнения "национальная сплоченность - граж данское общество" (и за многими из них нет нужды далеко ехать).

Но речь не о том. Какой бы спорной ни выглядела — в этой части — концепция Сальвадори, она, по-видимому, отразила новую для итальянского общества, и осо бенно для левых сил, растерянность и обеспокоенность. Конец Первой республики сопровождается обострением внимания к "национальному вопросу", возрождением сомнений, "а впрямь ли мы составляем национальную общность?" Только что вы шедшая книга другого известного историка так и называется: "Если бы мы перестали быть нацией" (5).

В римском Институте им. Грамши прошла научная конференция "об итальянской нации"; вместе с исследователями в ней участвовали многие политики. Перед нами, сказал один из них, "страхи, рассерженность, растерянный поиск авторитета и уверенности, переживаемые теми, кого мы называем "просто люди" и кто оказался в пустоте" (6). В свою очередь, "пустота" — следствие все тех же тектонических сдвигов 1989-1991 годов, эпицентром, или, если угодно, сгущенным выражением которых были "сугубо внутренние" события СССР/России. И проблема в том, суме ют ли демократические силы заполнить эту "пустоту" убедительным призывом к единству на основе общей заинтересованности в цивилизованно-мирном развитии страны или же предоставят выполнение этой задачи ревнителям "итальянской на циональной идеи". Тем более, что эти последние получили ныне права гражданства на политическом Олимпе.

ФАШИЗМ — НЕОФАШИЗМ — ПОСТФАШИЗМ... — СНОВА ФАШИЗМ?

Из всех "впервые" по поводу прихода к власти Берлускони самым часто употреб лявшимся было, бесспорно, то, которое относилось к присутствию в его правитель стве неофашистов из партии "Итальянское социальное движение" (ИСД). Именно оно окрасило в мрачные тона отклики международной общественности. Не было серьезной газеты, которая бы не выразила глубокой тревоги. Риму сделали представ ления многие страны. В Страсбурге итальянским министрам призывали не подавать руки. В Оксфорде студенты освистали президента Клинтона лишь за то, что он участвовал в поминальной — по героям второй мировой войны — церемонии вместе с итальянским премьером.

                                                                                                            49 

Острота подобной реакции, по-видимому, не требует объяснения. Объяснения требует другое. Как случилось, что в стране со столь мощными антифашистскими традициями (закрепленными в самой конституции!) наследники Муссолини обосно вались у самой макушки власти?

Одно из распространенных мнений заключается в том, что антифашизм этот — официальный — со временем утратил силу своего воздействия на общество, особенно на молодежь. Нет, в Италии школьники не писали обязательных сочинений по книге "Малая земля" и не маршировали прусским шагом у пьедесталов равнодушно казен ных памятников. Но темы Сопротивления, партизанской войны, по признанию из вестного итальянского педагога, становились все больше достоянием книг, "идей ных" кинофильмов, публичных церемоний по случаю годовщины общенациональ ного восстания 25 апреля 1945г. и все меньше — повседневного быта, жизни в семье. В домашнем кругу вообще поубавилось разговоров о политике и общественных идеалах; центр внимания все чаще занимают еда, деньги, развлечения... Антифа шизм музеифицируется, превращается в мумию (7).

Поместившая эти рассуждения газета "Унита" могла бы добавить, что антифа шизм хирел еще и из-за своей пуповинной связи с левой, коммунистической тради цией. Не то чтобы ИКП чересчур раздувала свой вклад (действительно наибольший в сравнении с другими партиями) в борьбу с диктатурой Муссолини; напротив, коммунисты всегда напоминали, что в этой битве они сражались бок о бок с демох ристианами, социалистами, республиканцами, беспартийными. Но компартия дела ла — и небезуспешно — все возможное для того, чтобы память об этой борьбе переплавилась в сознании итальянцев в тождество фашизма и антикоммунизма. Вот эта-то нерасторжимая связка и повлекла за собой ослабление антифашизма в мо мент, когда ИКП, завершая давно начатую эволюцию (и лишь ускоряя ее под влиянием краха "реального социализма"), сменила лидеров, название, программ ные установки, организационный уклад.

Впрочем, все это — лишь сопутствующие условия, а вовсе не пусковая причина. Праворадикальные, более или менее откровенно фашистские партии и течения име ются во всех западных странах, но помещаются они, как правило, на обочине пол итической жизни. Для прыжка к власти им требуется многократно увеличить свое влияние. В Италии доля неофашистов на выборах не превышала обычно 6-9% голосов, что считалось показателем, так сказать, физиологическим. В 1994 г. за них впервые проголосовало более 13% избирателей, и то был знак уже явно патологиче ской реакции на переживаемые обществом потрясения. Можно понять, что перед лицом замаранных в коррупции демократических партий — всех до единой, не исключая даже ИКП, тоже ведь обладавшей своей "долей власти", — какая-то часть избирателей повернулась к партии, которая просто по своему положению не могла быть причастна к раздаче государственных благ: ИСД. Но означало ли это поворот к фашизму как таковому, с его идеями и "ценностями"?

Оказывается, нет. Более того, чтобы понравиться избирателям, неофашистам пришлось убрать свои традиционные лозунги и закрасить на собственном портрете наиболее характерные черты: в первую очередь — сходства/родства с прародителем в черной рубашке. Сменили даже вывеску: вместо "Итальянское социальное движе ние" на ней нарисовали "Национальный альянс". "Фашизм мы отдаем на суд исто рии", — подчеркнул лидер партии Джанфранко Фини, изо всех сил старающийся укоренить в массовом сознании образ "постфашистов". "Мы — либерал-демокра ты", — добавила со своей стороны внучка дуче и одна из ведущих фигур движения Алессандра Муссолини.

В январе 1995 г. ИСД вообще официально самораспустилось, а "Национальный альянс" (НА) провозгласил себя не столько его правопреемником, сколько новой партией: правой, но чтущей свободу и демократию. Далее последовали еще более удивительные вещи. В программном манифесте новое образование признало истори ческую роль антифашизма, его героев и мучеников, включая Грамши. На учреди тельный съезд НА был приглашен — и пришел с приветственной речью — Лючано Пеккьоли, в прошлом один из руководителей ИКП, а ныне — ДПЛС. В газете НА "Секоло д'Италия", внешне не изменившейся с тех пор, когда она была органом ИСД, стали печататься интервью с деятелями левого блока. Как говаривал Салты ков-Щедрин: "Куда мы идем? Уж не хотим ли мы..."

50                                                         Черный знак ХХ века — фашизм

Важность перемен невозможно приуменьшить. В Италии, похоже, наконец-то возникла равновесная политическая система вполне "как у других". На месте пре кратившего существование расплывчатого центра (ХДП) обозначились два проти востоящих друг другу блока — правый и левый, — вроде бы равно легитимно претен дующие на власть. Превращение неофашистов в благопристойную консервативную партию должно быть, таким образом, поставлено в величайшую заслугу Берлускони.

Память, однако, назойливо подсказывает хрестоматийно известные слова Муссо лини, написанные как раз в день образования его партии в 1919 г.: фашизм "позво ляет себе роскошь быть одновременно аристократическим и демократическим, кон сервативным и прогрессивным, отстаивает как легальную, так и нелегальную дея тельность" (8). Как напоминает Г.Дилигенский, конкретно исторически фашизм выступает в двух ипостасях: как движение и как режим (9). Причем, став режимом, делает запоздало бессмысленными рассуждения об угрозах, таившихся в нем, пока он был движением.

О степени этой угрозы и механизмах ее формирования пишет в своей книге "Постфашисты?" один из самых дотошных исследователей итальянского неофашиз ма Пьеро Иньяци (10). Образ мыслей членов ИСД, констатирует он по результатам опросов, исходно определяется установками на насилие, национальную исключи тельность, неприятие демократических порядков, апологию режима Муссолини. Когда такие установки берут верх в политике партии (идет ли речь о погромных вылазках против иммигрантов или откровенно демагогических требованиях "про стых решений" в социальной сфере), это отталкивает от нее многих избирателей, принадлежащих к "среднему классу", но привлекает люмпенизированные слои без работной молодежи, мелкого чиновничества, всякого рода озлобленных неудачни ков. Массовая база партии расширяется за их счет и подступает к руководству с требованием большей активности в борьбе за власть.

Но из двух возможных путей к власти — проникновения в правящую коалицию и фронтального столкновения с нею — руководство ИСД отдает решительное пред почтение первому. В ход идут тогда разговоры о "разрыве с прошлым" и призывы к соратникам сменить черную рубашку на добропорядочный двубортный костюм. Чис ло избирателей в результате увеличивается, партийные же ряды терпят урон: низо вые организации раскалываются, недовольные сторонники "прямого действия" ухо дят целыми группами. До очередного поворота в сторону "верности традициям".

На нынешнем зигзаге от НА оторвалась фракция во главе с "непреклонным" Пино Раути, бывшим лидером неофашистов, которая объявила себя "хранительницей в чистоте" прежнего ИСД. В рядах раскольников — 20-25 тыс. человек (10-15% состава партии) и, хотя по некоторым признакам численность их, вероятно, подра стет, вряд ли они станут по-настоящему массовой организацией. Однако взгляд на них просто как на тень от НА, своего рода хвост, который тащится за ним из прошло го, может оказаться ошибочным. Описанный выше рисунок взаимовлияний "верха" и "низа" в ИСД (присущий, как нетрудно заметить, не одним лишь неофашистам и не только в Италии, но и некоторым другим партиям, для которых "есть вещи поважнее", чем демократия) заставляет опасаться, как бы речь не пошла о том самом хвосте, что вертит собакой.

КТО В "ПОВОДЫРЯХ"?

Но если своим прорывом в правительственное большинство "постфашисты" Фини обязаны не собственной силе и не поражению противника (левая оппозиция своих плацдармов не уступила), то чему же и кому же? Так возникает вопрос о "третьем факторе": людях, группах, институтах, открывающих фашизму дверь в "комнату с кнопками". Об очередных кандидатах на роль Виктора Эммануила II или фельдмар шала Гинденбурга, т.е. о звене, благодаря которому фашизм-движение и фашизм режим могут сомкнуться воедино.

                                                                                                            51 

Что НА-ИСД получил места в кабинете (5 министерских и 12 вице-министер ских) лишь благодаря Берлускони, не подлежит сомнению: не включи он неофаши стов в свой избирательный блок — не видать им портфелей, как своих ушей. Но начинал эту операцию не Берлускони, а его старший друг и покровитель Беттино Кракси (именно в 80-е годы, когда Кракси был в зените могущества, Берлускони сделал "большие деньги" на строительстве в Милане, где мэром в ту пору был зять Кракси; деньги эти пошли на приобретение телевизионных компаний, которые — благодаря тогда же принятому "закону Мамми" о регламентации коммерческого телевидения — стали приносить денежный дивиденд Берлускони и политический — Кракси).

Именно Кракси первым, немало скандализировав общественность, заговорил о том, что неофашистов пора "выпустить из гетто", т.е. признать такой же партией, как любая другая. Арифметика тут была довольно прозрачная: без голосов ИСД в парламенте идея Кракси превратить Италию в президентскую республику — и себя в ее главу — осуществиться не могла. Берлускони тоже понимал, что без НА боль шинства в парламенте у него не получится. Но вот что любопытно. Кракси — вроде бы социалист, один из вождей Социнтерна, поклонник кооперативного идеала Пру дона. Берлускони — вроде бы рыночник-либерал, убежденный (и пытающийся убе дить других), что государством можно управлять в точности как частным предприя тием. Между тем, если мысль о поводыре фашизма "из социалистов" относительно привычна ("социалист" Муссолини, "национал-социалист" Гитлер), то либерал в этой роли смотрится несколько странно. Что же стало причиной грехопадения либе рала Берлускони? И какова та почва, на которой социалист и либерал подают друг другу руку уже как "друзья фашизма"?

Присмотримся. Кракси выступил на авансцену политики с лозунгом "Governabilita!" Это можно перевести как "Управляемость!", а можно и более при вычным "Крепкая государственность!" После лихорадочного десятилетия забасто вок, покушений и реформаторских поползновений страна увидела в этом призыве перспективу преодоления инфляции (ее и впрямь удалось сбить за три года правле ния Кракси), ликвидации политического терроризма (с "краснобригадниками" по кончили в те же 80-е), избавления от других хронических бед Италии.

Одновременно примечательные нововведения стали появляться в политическом обиходе. Кракси начал писать Нация и Отечество с заглавной буквы. В обыкновение вошли его поездки в сопровождении пышной свиты публицистов, актеров, певцов. Время от времени он удалялся на Капреру — остров, в памяти итальянцев неразрыв но связанный с Гарибальди, — и оттуда делился с соотечественниками плодами очередных раздумий. Параллельно и синхронно усиливалось его положение полно властного вождя в собственной партии, единоличного управляющего ее делами (ро ковое, по мнению многих, обстоятельство, ввергнувшее ИСП в пучину финансовых скандалов).

Берлускони дебютировал как будто в совсем другом амплуа. Как истинный адепт либерального девиза "больше рынка — меньше государства", он выступил с позиций предпринимательской рациональности, неотразимой логики дохода и издержек. В основу его программы легли разработки миланской либеральной профессуру (11), предлагающие соответственные решения наболевших проблем страны. Последова тельное проведение принципа рыночных отношений, по мнению авторов рекомен даций, способно облегчить бремя государственных расходов, оздоровить сферу соци альных услуг, оптимизировать процессы управления на всех уровнях и т.д.

Однако в реальной жизни, в неизбежно жестокой борьбе за голоса избирателей на первый план вышло не то, что — согласно анализу — нужно стране, а то, что — согласно анализу — понравилось бы людям: "Я создам миллион новых рабочих мест", "Домохозяйкам будет выплачиваться зарплата", "При мне не будет повыше ния налогов", "Я добился успеха для своего предприятия — такой же успех ждет Италию, если меня изберут", "Моя футбольная команда "Милан" победила — так же победит Италия под моим руководством"...

52                                                         Черный знак ХХ века — фашизм

Когда же сформированное Берлускони правительство столкнулось с обычными в общем-то для любого политика трудностями, из уст премьера зазвучали и вовсе странные для просвещенного либерала мотивы: о "темных силах", "заговорах", "кознях". В ответ на обвинение в подкупе финансовой гвардии Берлускони публично поклялся в собственной невиновности... головами своих детей — жест, согласимся, способный растрогать, но вряд ли корректный на фоне повестки от следователя, интересующегося конкретными фактами и цифрами. Венцом же конфликта с право судием стало заявление главы кабинета о том, что суд вообще не вправе трогать победителя на выборах: получивший большинство голосов, по словам Берлускони, это все равно, что "помазанник" — пусть и не Божий, а "народный".

Перед нами, как можно видеть, типичные симптомы явления, имя которому популизм. Явления, многократно описанного и примерно столько же раз осужденно го, но оттого не менее живучего. Дать ему точную дефиницию — дело хлопотное. В США популистами считают таких президентов, как Картер и Рейган, во Франции — коммерсанта Пужада, в Аргентине — Перона. Общее между ними — скорее стиль, ухватки, рисунок поведения: заигрывание с толпой, грубая демагогия, раздача обе щаний налево и направо. По мнению специалиста, популизм характеризуют "пло ский прагматизм, пристрастия к экономическим и политическим панацеям, способ ным якобы сразу и радикально изменить весь ход общественного развития,... мания заговоров" (12). Не встречая противодействия, популизм в силу собственной внут ренней логики тяготеет к перерастанию в авторитаризм. Вот почему на этой почве либерал Берлускони не антипод социалисту Кракси, а продолжатель его популист ско—авторитарной линии.

И столь же естественно, что главную выгоду от этой линии нацелился получить "постфашист" Фини. Дело не только в том, что в популистской струе фашизм-дви жение чувствует себя как рыба в воде. Сказалось и другое обстоятельство. Как обнаружилось уже вскоре после выборов, именно партии Фини, обладающей орга низацией, опытом, кадрами, дисциплиной, уготована в блоке "Полюс свободы" роль чугунка, путешествующего в компании горшков из глины. Программно и организа ционно рыхлая "Лига Севера", вобравшая в себя весьма разнородные элементы — от расистски настроенных лавочников до бывших избирателей компартии и левых профактивистов, — фактически раскололась по вопросу об отношении к экс-фаши стам. Что же касается "Давай, Италия!", то это объединение еще менее похоже на политическую партию: почти 15 тысяч клубов (членов партии? сочувствующих? футбольных фанатов?), составляющих ее организационную структуру, выглядят скорей отделениями берлускониевской компании "Фининвест", которыми управля ют служащие в фирменных пиджаках и галстуках и которые участвуют в "партийной жизни" по селектору, а свою "политическую волю" выражают по факсу. В этих условиях идея преобразования избирательного блока "Полюс свободы" в единую партию, вкрадчиво, но твердо проводимая Фини, постепенно начала приобретать реальные — и довольно зловещие — очертания. Видимо, такой ход событий не в последнюю очередь повлиял на досрочный уход правительства Берлускони. Но об этом чуть ниже; сначала довершим тему популизма.

... ПЛЮС "ТЕЛЕВИЗАЦИЯ" ВСЕЙ СТРАНЫ

И среди противников, и среди сторонников Берлускони нет ни одного, кто бы отрицал исключительно важную, по сути решающую роль телевидения в завоевании лидером "Полюса свободы" большинства электората. При этом одни проклинают "телеБерлускони", другие — превозносят, но все, похоже, испытывают трепет. Из победителя мартовских выборов сделали что-то вроде символа или живого воплоще ния власти ТВ над обществом — телекратии.

Вообще-то влияние ТВ на политику — сюжет не из новых. И граничащая с ошеломлением реакция итальянских наблюдателей вызвана, вероятно, не открыти ем явления самого по себе. Дело, позволю себе предположить, в другом. В далекие уже годы холодной войны к очередным выборам из Америки в Италию был десанти рован некто Иоган Дитчер, прославившийся в США как "рекламный маг". Предпо лагалось, что с его помощью испытывавшая трудности ХДП обеспечит себе подавля ющее большинство голосов. На полную мощь было задействовано и ТВ. Результат оказался удручающим: прироста добились не столько демохристиане, сколько левая оппозиция. В памяти стойко закрепился стереотип Италии — страны не слишком высокой политической образованности, но высочайшей политизированности населе ния, — раз и навсегда вакцинированной против уловок предвыборных зазывал. И вдруг такая пробоина.

                                                                                                            53 

Времена меняются, и с ними — качество прежних воздействий. Когда де Голль пришел к власти, пишет Режи Дебре, "во Франции был миллион телевизоров... Когда он ушел, их было 10 миллионов... Государство — это всегда устроенное зрелище. Но вчерашнее государство—театр весьма отличается от того ТВ-государства, которое существует ныне" (13).

Практически в каждом итальянском доме есть телевизор, а то и несколько. Сово купный объем вещания составляет что-то около 200 часов в день. Девять десятых того, что смотрят, приходится — примерно поровну — на государственную корпора цию РАИ-ТВ и три телевизионные станции компании "Фининвест". Три канала РАИ до недавнего времени по негласному, но неукоснительно соблюдавшемуся со глашению между основными партиями, контролировались соответственно ХДП, ИСП и ИКП-ДПЛС. Три канала Берлускони различаются тем, что настроены на разные по социальнокультурному уровню слои населения: для тех, кому "потонь ше", кому попроще и кому совсем незамысловато.

Берлускони, таким образом, уже на старте обладает огромным преимуществом: по сравнению с любым другим политиком он имеет как минимум в 3-6 раз больше возможности появиться в каждом доме, со своей ослепительно белозубой улыбкой и благостным, но твердым выражением немыслимо чисто выбритого лица. Ждут его или нет — он приходит (рекламные ролики запущены по всем каналам), чтобы обещать простое решение сложнейших проблем, предостеречь, что, если не проголо суют за него, "придут коммунисты", заверить, что у такого удачливого бизнесмена, как он, все получится наилучшим образом. Свойственная популизму банализация политики благодаря ТВ просачивается во все поры общества. Однако дело не только и не столько в частоте появлений на экране.

В составе "Фининвест" имеются мощная рекламная компания "Публиталия" и разветвленные социологические службы. Предвыборная кампания Берлускони была спланирована и проведена ими по новейшим рецептам рекламной психологии. В соответствии с методом "ориентированного маркетинга" в нескольких специально оборудованных наблюдательных точках (всего было развернуто 8 таких "полиго нов") ведется отслеживание реакции избирателей на выступления кандидата. Но настроения электората интересуют наблюдателей не как "слепок" реальных про блем, более или менее осознанно воспринимаемых обществом, а именно как колеба ния по шкале: "нравится — не нравится", "приятно — неприятно". Из массы мель чайших деталей и нюансов вылавливаются — и монтируются в заданный имидж кандидата — те, которые "доставляют удовольствие". Важнее мыслей и проектов под этим углом зрения оказываются некие знаки/сигналы, восполняющие недостачу определенных ощущений: уверенности, бодрости, расположенности и т.д. Берлуско ни в этом смысле не столько убеждал, сколько транслировал зрителям (в соответст вии с коррективами своих экспертов) образы: успеха, честности, общительности, компетентности и т.д.

Сплав больших денег, телевидения и (рекламной) социологии в популистской оболочке дал настолько впечатляющий успех, что в мире заговорили о "берлуско низме". В один ряд стали выстраивать имена Росса Перо, Станислава Тыминьского, Милана Панича, Бернара Тапи... Промелькнуло сообщение, что о своем выдвижении в президенты США подумывает Тэд Тернер. Не исключено, что итальянский эпизод станет международной тенденцией. Пока же в самой Италии он вызвал ликование среди болельщиков "Давай, Италия!" (назвать их членами партии как-то язык не поворачивается) и острую тревогу — и противодействие — у оппозиции. В разгорев шихся спорах об опасности соединения экономической и политической власти с властью СМИ, манипулирующих массовым сознанием, прозвучал и такой довод. Коммерческая реклама уже сегодня жестко регламентирована законом, который наказывает за недобросовестную информацию, обязывает указывать состав продук та, наличие вредных компонентов, срок годности и прочее. А реклама кандидата?..

54                                                         Черный знак ХХ века — фашизм

Как бы то ни было, победа Берлускони на выборах пробудила цепную реакцию общественности. В отличие от Америки Италии еще не приходилось вплотную стал киваться с проблемами институционализации, "инструментовки" гарантий от со вмещения в одном лице полномочий исполнительной власти и крупных (частных) предпринимательских интересов или, допустим, от сосредоточения в одних руках опасно большой "доли эфира".

Задремавшая было демократия пробудилась и продемонстрировала вечно живой ресурс энергии. Обеспокоенность потянула за собой дискуссию, дискуссия — полити ческую инициативу. Развернулся сбор подписей под петицией о проведении рефе рендума о пересмотре "закона Мамми". Серьезные дебаты завязались в парламенте и прессе вокруг условий разделения полномочий главы правительства и прав собст венника предприятий. Наконец, "Лига Севера", все более ощущая на затылке дыха ние Берлускони и Фини, решилась на разрыв и вышла из блока "Полюс свободы". Правительство лишилось большинства в парламенте и подало в отставку.

Теоретически-правовая сторона этого дела по-своему увлекательно противоре чива. С одной стороны, если избранные в парламент представители народа решают в какой-то момент "перекомпоноваться" и образовать иное большинство, чем то, какое существовало прежде, то это их право — и ответственность перед избирателя ми, — и правительство должно уступить место другому, отражающему волю этого нового большинства. Подобный ход событий нельзя не признать безукоризненно демократическим. С другой стороны, избиратели, отдавая голоса не просто отдель ным партиям и кандидатам, но их объединениям и блокам, разумеется, исходили из некоей общей направленности своих избранников. И если, как в нашем случае, депутат от "Лиги" на выборах шел в одной "упряжке" со вчерашним неофашистом, а пять месяцев спустя стал голосовать вместе с недавним коммунистом, то не явля ется ли это нарушением самых что ни на есть основополагающих прав народа, а стало быть и самой сути демократии?

Теоретический спор по этому поводу, повторюсь, может продолжаться долго и, возможно, подарит знатокам конституционного права не один миг наслаждения тонкостью и изяществом противоборствующих аргументов. Рисунок политической борьбы грубее. И выбор решения диктуется не формальной логикой, а не всегда изящными земными интересами. В той ярости, с какой Берлускони требовал немед ленного проведения новых выборов, несомненно присутствовала склонность к пле бисцитарному методу правления (к плебисцитам, как мы помним, испытывали сла бость и Муссолини, и Гитлер), подкрепленная к тому же небезосновательной уверен ностью в том, что, обладая теперь уже практически стопроцентным контролем над телевидением, он эти выборы выиграет наверняка. Оппоненты же вполне корректно усматривали в этом продолжение-развитие той авторитарной тенденции, которая с самого начала заявила о себе в позиции хозяина "Фининвест". Однако было бы некоторым облагораживанием действительности считать отставку Берлускони про сто победой лозунга "Думай, Италия!", выдвинутого знаменитым философом Нор берто Боббио в противовес "Давай, Италия!"

"СЕРЬЕЗНЫМ ДЕНЬГАМ" НУЖНО ДОВЕРИЕ

Годами в советских статьях об Италии повторялся тезис (свой посильный вклад в это дело внес и автор этих строк) о том, что государственный курс этой страны определяется тремя главными силами: крупным капиталом, церковью и Вашингто ном. Здесь не было особого преувеличения: в реальности — и реальном весе — перечисленных факторов сомневаться не приходилось. Просто их далеко не всегда и не во всем сходившиеся интересы в данном случае, под давлением все тех же сообра жений "фронтового государства", соединялись в некоем синтезе/компромиссе.

                                                                                                            55 

Синтез распался с Берлинской стеной. Разоблачение Танджентополя со всем тем, что за этим последовало, свидетельствует о том, что итальянское государство (что может быть "государственней" суда, прокуратуры, полиции!) испытывает зависи мость уже не от одного, а от множества разнонаправленных воздействий — стало быть, возвращает себе ту независимость, которая была ограничена холодной войной. Вот в это открывшееся пространство свободы маневра и вступил Берлускони, поддер жанный, насколько позволяет судить имеющаяся информация, значительной час тью мелкого и среднего предпринимательства, "средних слоев", рантье и т.п. соци альных групп при частичном одобрении или, по крайней мере, благожелательном нейтралитете крупного бизнеса и церкви. По мере развития событий, однако, эти отношения стали меняться.

Так, перспектива перехода многомиллионного электората ХДП под более или менее прямой контроль "постфашистов" вряд ли могла обрадовать католическую церковь. В сущности подтвердилась старая истина: церковь, плотно охватившая своей опекой все общество, в момент кризиса, освобождающего верующих от едино образного политического выбора, подвергает собственное единство болезненному испытанию на прочность. Дополнительную пикантность ситуации придает, конечно, и то, что, при всех доказательствах бодрости нынешнего папы, в церковных верхах вовсю уже бушуют страсти вокруг наследования Святого престола. Так или иначе, в отношении к Берлускони епископат разошелся в разные стороны. А двумя ключевы ми фигурами в операции по формированию альтернативного парламентского боль шинства из левых демократов, экс-демохристиан и "Лиги Севера" стали франци сканский терциарий (светский послушник) президент Луиджи Скальфаро, встре чавшийся перед тем с Иоанном Павлом II, и знаменитая своей набожностью предсе датель палаты депутатов Ирене Пиветти, представляющая "Лигу Севера".

Не в большем восторге от кабинета Берлускони был и крупный капитал. Для ведущих промышленных монополий — всех этих ФИАТ, "Пирелли", "Оливетти", "Пьяджо" и т.д. — Берлускони, как можно уловить, так и остался "продавцом рекламы", да к тому же нажившим состояние в той "серой зоне" на стыке частного и государственного интереса (строительство, телевидение), где большие деньга всег да уловимо отдают позвякиванием наручников. Но дело не только в этом.

Центральная проблема итальянской экономики (да и политики тоже) — государ ственный долг, достигший 123% ВВП: в два с лишним раза больше, чем у Англии, Франции или Германии. Его образование относят к периоду ускоренного формиро вания "социального государства" под напором грандиозной стачечной волны конца 60-х — начала 70-х годов. Италия тогда рывком вошла в шестерку наиболее разви тых стран, тратящих на социальные нужды более 60% государственных расходов. Ныне даже лидеры левого лагеря признают, что шаг был не по длине ноги: страна жила не по средствам, беря в долг у будущего, осуществляя своего рода агрессию против собственных детей и внуков (14). Чтобы разрядить инфляционный фугас, заложенный под национальную валюту, государство ежегодно тратит более 10% ВВП на выкуп казначейских обязательств, действуя по испытанной схеме финансо вой "пирамиды". Выход из ловушки возможен, но для него требуются время и доверие владельцев сбережений.

Действуя в традициях хозяина фирмы, Берлускони начал с сокращения "непро изводительных расходов", выбрав в качестве первого объекта пенсионную систему. Но, получив в ответ всеобщую забастовку и миллионную манифестацию, тут же отступил. Слабость власти мгновенно сказалась на курсе национальной валюты. Лира резко "полегчала". Первое время это было на руку экспортерам. Но в стране, столь зависимой от внешних поставок, как Италия, очень скоро наступил день, когда расплата дешевой лирой за импортное сырье обернулась потерями для тех же фирм. Случайно или нет, но в этот именно момент крупнейшая монополия, ФИАТ, со страниц принадлежащей ей газеты "Стампа" декретировала конец берлускониев ского эксперимента (15).

Единственное, что успел полностью осуществить лидер "Давай, Италия!", так это назначить своих людей на все ключевые посты в РАИ-ТВ. Эта попытка установить контроль практически над всем национальным телевидением, надо думать, тоже сыграла свою роль в образовании столь широкого фронта сил против Берлускони.

56                                                         Черный знак ХХ века — фашизм

Причем не только в Италии: скоротечность, с какой промелькнуло его пребывание в палаццо Киджи, резиденции премьер-министра, может быть понята лишь в более широком международном контексте.

Летом 1994 г. на пресс-конференции перед отлетом в Неаполь президента Ельци на спросили, как он расценивает присутствие неофашистов в правительстве Италии. "Это их внутреннее дело", — последовал мгновенный (наверное, заготовленный) ответ. Неоднократно сталкиваясь с аналогичным вопросом, ни президент, ни глава правительства Италии ни разу не прибегли к подобному доводу. Да и вряд ли это могло прийти им в голову: при той степени интеграции, какая существует, например, в ЕС, обеспокоенность по поводу появления потенциальных чернорубашечников на скамьях правительства, естественно, не может считаться "внутренним делом" дан ной страны. Точно так же, как колебания лиры, способные поставить под угрозу интересы Евросоюза. Еще в конце 40-х годов отцы-основатели республики позабо тились оговорить в конституции возможность "ограничений национального сувере нитета" в пользу наднациональных органов, "обеспечивающих мир и справедли вость между нациями" (ст. 11). Десятилетия спустя сплетение интеграционных связей, подобно страховочной сетке — жестко, но надежно, — дает Италии допол нительные гарантии поддержания демократии, да и высокого уровня жизни. Эпизод с Берлускони напоминает и об этом.

* * *

Сменивший Берлускони банкир-технократ американской выучки Ламберто Ди ни опирается в парламенте на большинство, "свергнувшее" прежнее правительство, но считается временной, "проходной" фигурой. Новое большинство уже выдвинуло своего "органического" кандидата — Романо Проди, болонского профессора полит экономии, бывшего управляющего крупнейшей компании госсектора ИРИ, левого католика, весьма чуткого к темам социальной справедливости и человеческой соли дарности. Если не летом, то не позже осени 1995 г. возглавляемый им левоцентрист ский блок и "Полюс свободы" скрестят копья на парламентских выборах.

Гадать, кто выиграет, — бесцельно. Ясно только, что становление Второй респуб лики, представлявшееся многим одноактным действием, потребует, возможно, и двух и трех "заходов". И успех, вероятно, будет зависеть также от понимания того, что политико-институциональные, да и всякие иные преобразования совершаются с преодолением вязкости социокультурной среды, бредут, как выразился один рим ский журналист, "по глубокому илистому дну реальной истории". А также, естест венно, от способности извлекать пользу из прошлого опыта: своего и чужого.

1.   Putnam R.D. Making Democracy Work. Princeton, 1993.

2.   Fiori G. Vita di Enrico Berlinguer. Roma-Bari, 1989, p. 334-335.

3.   Левин И.Б. Судьба и уроки "исторического компромисса", — "Полис", 1991, № 3.

4.   Salvadori M.L. Storia d'Italia e crisi di regime. Bologna, 1994.

5.   Rusconi G.E. Se cessassimo di essere una nazione. Roma-Bari, 1994.

6.   Reichlin A. Tocca alla sinistra la dilesa della patria. — "Unita", 26.11.1995.

7.   Folln A. Italia, rimembri ancor... — "Unita", 30.V.1995.

8.   "Popol d'Italia", 23.Ш.1919.

9.   Дилигенский Г.Г. Внимание! Фашизм на пороге . — "Сегодня", 16.Х.1993.

10. Ignazi P. Postfascisti? Bologna, 1994.

11. См.: Primo rapporto sille priorita nazionali. Milano, 1993.

12. Новинская М.И. Популистские тенденции в США и проблемы борьбы за демократию . — Рабочее движение в развитых капиталистических странах. М., 1987, с. 242-269.

13. Debray R. Charles de Gaulle: Futurist of the Nation. L., 1994, p.34.

14. Prodi R. Stato leggero e intelligente. — "Unita", 25.11.1995.

15. MauroE. Fermiamoci finche siamo in tempo. — "Stampa", 13.XII.1994.