Сайт портала PolitHelp ПОЛНОТЕКСТОВОЙ АРХИВ ЖУРНАЛА "ПОЛИС" Ссылка на основной сайт, ссылка на форум сайта

142                                                                                                 Досье 

РЕЧЬ КАК ПОЛИТИЧЕСКОЕ ДЕЙСТВИЕ

С.А. Ушакин

УШАКИН Сергей Александрович, кандидат политических наук, докторант Университета провин ции Альберта (Г. Эдмомтон), Канада.

Выступления политических лидеров всегда были объектом пристального внима ния науки. Ведь именно по ним можно судить о господствующих в то или иное время стереотипах, точках зрения, мнениях. Именно они фиксируют сложившиеся и офи циально признанные интеллектуальные рамки, в соответствии с которыми не только описывается и познается, но и изменяется окружающий мир. "Большинство из того, что происходит в социальной сфере... опосредуется языком,... побуждается и стиму лируется языком, задается и программируется языком... Нужные слова, подходящие по времени фразы и более сложные формы речи — настоящий ритуальный вербализм — являются мощными факторами действенных перемен в социальных действиях и взаимодействиях..." (1).

С появлением в последние два-три десятилетия политической рекламы акцент все чаще стал делаться на ином, невербальном, типе восприятия политика массами. Все большую роль при конструировании политического имиджа играет зрительный образ лидера, а не его способность убедить аудиторию в правильности предлагаемых решений.

Вместе с тем изменяется и характер изучения самого вербального поведения политических деятелей. Значительное внимание уделяется не столько собственно содержательным аспектам политической речи, сколько ее риторическим особенно стям, возможностям произвести определенное впечатление, создать определенный настрой, ощущение у аудитории.

Известное выражение, что язык нам дан для того, чтобы скрывать свои мысли, как и всякая эффектная фраза, верно лишь отчасти. Все чаще и чаще именно по языку, по его символическим и синтаксическим аспектам можно судить о более глубинных моментах, а именно — о психологической структуре самой личности и о психологической направленности ее речи. В данной статье мне хотелось бы рассмот реть подробнее две стороны вербальной деятельности политических лидеров — сим волическую и грамматическую.

СИМВОЛИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ПОЛИТИЧЕСКОЙ РЕЧИ

По какой причине именно словесная, или вербальная, деятельность становится определяющей в работе политика? Если под политикой понимать использование властных механизмов для достижения определенных целей, то очевидно, что такая деятельность, за исключением силовых ее вариантов, предполагает наличие у субъ ектов политических действий согласия по поводу ряда общих понятий, согласия по поводу основных терминов, при помощи которых описывается окружающая их ре альность. Поскольку достижение политических результатов возможно только в со обществе и благодаря действиям сообщества, постольку стремление сформировать у этого сообщества соответствующее мировосприятие является неотъемлемым для каждого политика, рассчитывающего на успех.

Мобилизация масс на борьбу, допустим, с "иудо-масонским заговором" или "си лами реакции", предполагает наличие у этих масс определенных устойчивых стере отипов и концепций, носящих абстрактный, неочевидный характер и возникших, как правило, в результате контактов с теми, для кого производство символов явля ется профессией. С другой стороны, одно и то же действие в результате различной интерпретации может приобретать совершенно различный личностный и политиче ский смысл. Так, открытый комплимент женщине по поводу ее внешности может интерпретироваться как еще одно свидетельство господства "мужского шовинизма" и "женской угнетенности" в англо-американской среде и как признак социального успеха, допустим, в странах южной Европы.

                                                                                                          143 

Именно поэтому вербальные "категории, которые делают социальный мир воз можным, суть главная задача политической борьбы, борьбы столь же теоретической, сколь и практической, за возможность сохранить или трансформировать социальный мир, сохраняя или трансформируя категории восприятия этого мира" (2).

Иначе говоря, различия между политиками состоят не столько в разном воспри ятии действительности, сколько в способности использовать для отражения своего восприятия этой действительности разные слова. Именно неспособность "демокра тического лагеря" в России к "иному" употреблению терминов "национальный" и "патриотический" привела к тому, что право на их использование, на формирование соответствующего ассоциативного ряда фактически перехватили представители других политических направлений.

Анализ символического аспекта политической речи с точки зрения философской школы логического позитивизма позволяет понять, почему, например, в Соединен ных Штатах институт президентства продолжает оставаться "мощнейшим факто ром, определяющим отношение общественности Америки к се историческому про шлому, современной внешней и внутренней политике" (3). Во многом это происхо дит прежде всего потому, что президент США определенным образом "санкциони рует" ту или иную трактовку происходящих событий, формируя тем самым у публики необходимые параметры, контуры общего восприятия складывающейся ситуации.

Именно благодаря вербальной деятельности политиков в итоге создается "иной чувственный и концептуальный мир — гипотетический образ реальности, — кото рый может ограничить умственные горизонты их аудитории и, тем самым, изменить ход истории" (4, с.48). Политическая специфика этого усвоения массовой публикой предлагаемых или демонстрируемых ей "взаимосвязей", "закономерностей", "по следовательностей", "различий" и т.п. состоит, если вспомнить Л. Виттгенштейна, в том, что формируемые таким образом границы языка конкретной личности или границы возможного (доступного для нее) ряда сравнений, аллюзий, ассоциаций совпадают и с границами ее мира (5). Соответственно, влияя на изменение языка личности, можно влиять и на изменение ее поведения — т.е. сознательной и бессоз нательной ориентации в мире.

Подобную ситуацию довольно наглядно можно проследить, например, по разви тию современной социально-политической лексики американского общества. Уси ленная ориентация его на создание автономных экономических, социальных, куль турных, этнических сообществ стала приводить и к изменению самоназваний этих сообществ. В итоге вместо традиционных "Negro" ("негр"/"негритянка") и "black" ("черный"/"черная") все чаше можно прочитать и услышать "Afro-American" ("афроамериканец"/"афроамериканка") —слово, призванное затушевать негатив ные ассоциации, связанные со старыми терминами, с одной стороны, и подчеркнуть исторические корни — с другой. Сходная ситуация складывается и с традиционным названием другой крупной этнической группы в США — индейцами. На смену давнему "Indians" в США пришло "Native Americans" ("урожденные американ цы"), а в Канаде эту же самую группу официально стали именовать "aboriginal population" ("коренное население").

Устойчивая политическая направленность на создание в американском обществе равных условий для женщин и мужчин также находит довольно яркое подтверждение в лексике. Практически полностью вытеснены из официального оборота сложнокоренные слова, в которых одним из корней являлось слово "man" ("человек", "мужчина"). В результате — вместо широко использовавшихся "chairman" ("председатель") и "spokesman" ("оратор", "представитель") появились "chairperson" и "spokesperson", лишенные какой бы то ни было "половой" окрашенности, а привычного "postman" ("почтальон") сменила "mail delivery" ("доставка почты").

144                                                                                                 Досье 

В общественно-политической лексике русского языка также происходят измене ния определенного рода. Однако если в США преобладающим в речевой практике является стремление к "политической корректности", то в России, в силу размыто сти, текучести, неустойчивости социально-политических и экономических струк тур, на мой взгляд, можно говорить о наличии тенденций двух типов.

С одной стороны, лидеры "старой закалки" стремятся к использованию таких политических терминов и символов, которые отличались бы предельно нечеткими содержательными характеристиками, нередко меняющими свой смысл в зависимо сти от контекста. Их целью является формирование соответствующего эмоциональ но окрашенного образа, вызывающего незамедлительную и, как правило, непроиз вольную реакцию. Например, в письме, адресованном представителям ЛДПР, А.Н.Яковлев пишет о "пустобрехстве и горлопанстве" отдельных людей, групп, партий, о "паскудном влиянии" отдельных политических лозунгов, о демократах, которые "вконец рассопливились плюрализмом мнений, но дружно хают режим" (6). О типе политиков, использующих данный вид риторики, речь пойдет ниже, пока же заметить хотелось лишь одно — специфика эмоциональной реакции заключается в ее недолговечности; в случае отсутствия рационального "противовеса" она эффек тивна лишь при постоянном воздействии на слушателя/зрителя.

Вторая тенденция, которую демонстрируют более молодые политики, состоит в персонализации политических групп и сил, в тесной увязке конкретных политиче ских лидеров с возникшими политическими структурами и движениями и, в итоге, в превращении собственно политических лидеров в символы "рыночных реформ", "приватизации", "директорского лобби", "всевластия чиновничества" и т.п. Если, например, обратиться к анализу политической лексики Г.А. Сатарова, помощника Президента РФ, то можно заметить, что, как правило, при интерпретации расста новки политических сил речь идет о конкретных политиках, "олицетворяющих" в буквальном смысле этого слова некие силы, значение, смысл и политическая роль которых не очевидны и не определяются. При этом помощник Президента по связям с общественными движениями и партиями избегает какой бы то ни было идентифи кации и классификации существующих групп, предпочитая либо использование их самоназваний, либо эвфемизмы типа "блок Рыбкина", "блок Гайдара-Яковлева", "фланг Явлинского", "Лебедь ... у Скокова", "Жириновский с Зюгановым" (7). Структурно такое вербальное поведение понятно: формирование социальной эмбле матики группировки предполагает относительно стабильные правила политической игры и прогнозируемые перспективы политической деятельности. Проблема, одна ко, заключается в том, что отсутствие четких и доступных схем, лозунгов и символов имеет и определенные психологические последствия. Ведь символический аспект политической речи заключается не только в формировании политиками необходи мых им взглядов и матриц восприятия у аудитории. Политическая символика удовлетворяет определенные психологические и рациональные потребности этой аудитории.

Согласно ряду исследований (см., например, 8), деятельность человека построена во многом на автоматических, сформированных практикой условных реакциях в ответ на известные и устойчивые типы раздражителей. Зная общие координаты, человек не должен всякий раз задумываться над правомерностью своих действий, объяснять себе их общий смысл, цели, допустимость и уместность. Постоянство ориентиров порождает эффект, который Дж. Пфеффер называет "экономией когни тивных усилий" (9). Именно эта "экономия" позволяет переходить от процесса осмысления и рационализации решения к процессу собственно реализации намечен ного плана. Однажды выбранная схема или матрица поведения в определенных ситуациях дает возможность действовать более эффективно, хотя, может быть, и не столь вариативно. Неясность ситуации, размытость критериев приводит к тому, что человек либо вынужден тщательно планировать каждый поступок и тем самым брать в расчет гигантское количество факторов, либо отказаться от достижения своих целей в неизвестной обстановке. В обоих случаях отсутствие доступной интерпрета ции происходящих событий и возможной перспективы их развития приводит либо к перенапряжению и срывам, либо к проявлению фрустрации, агрессией беспокойства. С другой стороны, теория "скоординированного управления смыслом", разрабо танная У. Пирсом и В. Кроненом (10), показывает, насколько важна символика в рациональном плане.

                                                                                                          145 

В самом общем виде эта теория исходит из того, что интерпре тация смысла беседы, заявления или поступка определяется контекстом или приро дой взаимоотношений, а также спецификой самовосприятия и культуры участвую щих в общении индивидов. Интересным аспектом этой теории является вывод о том, что процесс организации, управления смыслами и их координирования у каждого индивида носит иерархический характер; каждый использует смысл одного уровня для того, чтобы определить смысл другого уровня. Согласно авторам теории, суще ствует семь так их уровней, располагающихся по нисходящей:

— уровень культурных стереотипов и схем, определяющий общее видение мира и своей собственной роли в нем;

— уровень жизненных целей, определяющий самовосприятие индивида, его ожи дания и запросы;

— уровень социальных связей, определяющий и уточняющий ожидания и отно шение индивида к межличностным отношениям, исходя из конкретных эпизодов, лежащих в основе этих отношении;

— уровень эпизодов, определяющий специфику, тип, характер взаимного обмена репликами, заявлениями, поступками участвующих в отношениях людей;

— уровень речевых актов, определяющий намерения говорящего в отношении слушающего ("что именно он/она хочет этим сказать мне?");

— уровень содержания, определяющий буквальный смысл заявления или поступка;

— уровень первичных данных, определяющий первичную обработку аудио и визуальных сигналов.

Соотнося один уровень интерпретации смысла с другим, индивид в итоге может создать свою версию происходящего, т.е., например, если намерение говорящего неочевидно (уровень речевого акта), то для понимания его смысла индивид будет использовать свое знание характера и типа существующих отношений, их историю, собственные жизненные принципы и цели, а также накопленный культурный опыт (11).

Эта закономерность использования схем одного смыслового уровня для понима ния смысла более низкого уровня особенно важна в условиях разрушения или нео жиданного комплексного изменения первого, наиболее абстрактного, уровня. В том случае, если в силу каких-либо социально-политических причин происходит вне запное крушение сложившейся системы мировоззрения, личность с неизбежностью начинает испытывать проблемы в идентификации своих собственных жизненных ориентиров, а затем и в понимании характера завязывающихся социальных связей. В такой ситуации закономерным является переход к символике, имеющей менее абстрактный уровень и обладающей четкими материальными первоосновами, — например, к символике, базирующейся на сексуальном, этническом, возрастном и т.п. принципах.

Именно по этой причине "символическая" деятельность политиков, как, впро чем, и их бездействие, приобретают особую роль в условиях социальных кризисов и резких перемен. Потому что от успешной мобилизации масс зависят в конечном итоге и темпы реформ, и продолжительность кризиса.

Посмотрим, какие стилистические особенности имеет вербальная деятельность политиков. Для этого обратимся к анализу типологии политической риторики, пред ложенной рядом авторов.

Д. Гревер, например, говорит о трех типах политической вербальной деятельно сти, определяя их условно как риторику государственного деятеля, демагога и хариз матического лидера.

Государственный деятель в своих выступлениях апеллирует скорее к рацио нальным и оценочным, нежели к эмоциональным качествам публики. В основе успеха этого вида речевой деятельности заложено стремление избирателя/слушателя найти рациональное объяснение текущим процессам и проводимой политике. Роль политика в этой ситуации сводится к социальному "маркированию", "обозна чению" и "разъяснению" смысла и места тех или иных событий в общеполитической жизни. Крайним вариантом подобного рода вербальной деятельности может являть ся "навешивание политических ярлыков", призванное выполнять все ту же функ цию классификации и упорядочивания в видении социального мира.

146                                                                                                 Досье 

Риторика демагога не имеет каких-либо четко очерченных рамок в силу своей принципиальной "беспринципности". Поскольку здесь единственной целью являет ся овладение вниманием электората, постольку для этого используются все возмож ные и доступные способы. Единственной доминантой данного типа вербальной дея тельности является апелляция преимущественно к эмоциям, чувствам, носящим не-рассудочный характер.

Риторика харизматического лидера представляет собой наиболее интересный тип вербальной деятельности. Политик такого плана делает ставку на чувства, свойственные большому количеству людей, которые в силу различных причин либо не могут, либо не хотят обнародовать их. В этих целях активно используются идеи типа "великий народ — великая страна", концепция "национального возрождения", тезис о "национальном позоре", "национальном унижении" или "национальной мести". Ярким примером такого рода вербальной деятельности могут служить пуб личные выступления Б. Муссолини. В целях консолидации своей поддержки он часто ссылался на достижения "древней и великой цивилизации". Например, по поводу военных действий в Эфиопии Муссолини говорил так: "... Пока горизонты Европы меркнут в тумане неясности и беспорядка, Италия предлагает миру зрелище, восхи тительное по своей красоте, дисциплине, цивилизованности и римской доблести" (12). He менее эффектными были и публичные выступления А.Гитлера. Например, открывая в июле 1938 г. в Мюнхене выставку немецкого искусства, он говорил следующее: "...Немецкий народ нынешнего двадцатого века стал народом, вновь продемонстрировавшим стремление к жизни, основанной на преклонении перед Силой и Красотой, перед мощью и здоровьем. Сила и Красота — вот те фанфары, которые озвучили наш век, ясность и логика — вот что определяет деятельность немецкого народа. Именно он, художник нынешнего столетия, должен целиком посвятить свою жизнь этому веку..." (13). Шарль де Голль, по словам современни ков, также активно играл на эмоциональных струнах своих соотечественников, активно используя такие выражения и символы, как "Франция" и "французский народ ". Один из исследователей жизни этого лидера отмечает: "Ему удалось успешно отождествить Францию и французский народ с собой, а себя — с Францией... (14). Это полностью подтверждают и мемуары де Голля. О своей роли в период "Свободной Франции" он отзывался так: "... Я воплощал для моих сподвижников судьбу нашего дела, для множества французов — надежду, для иностранцев — образ непокоренной Франции среди выпавших на ее долю испытаний, и все это обусловливало мне путь, с которого я уже не мог сойти" (15).

Помимо общей, ролевой направленности политической риторики немалый пол итический эффект имеют и ее стилистические особенности. На основе анализа нали чия в политической речи таких компонентов, как команды, определения, заявления о намерениях, выводы, объяснения причин, а также речевых структур, указываю щих на отношение говорящего к слушающим, М. Эделман пришел к выводу о суще ствовании взаимосвязи между стилистическими структурами политической речи и ее политическими целями (см. 16). Он выделил четыре основные разновидности политической стилистики, назвав их языком увещеваний, языком закона, админи стративным языком и языком сделок. Рассмотрим основные элементы каждой раз новидности.

Язык увещеваний обычно используется при необходимости добиться массовой поддержки. Он находит широкое применение во время избирательных кампаний, обсуждений законопроектов и парламентских слушаний. Этот тип стилистики в основном строится на обнародовании предпосылок, выводов и причин, к ним привед ших. Наиболее видимым элементом этого типа речи является его общий, неконкретный характер. Поэтому именно здесь чаще всего можно встретить такие расплывча тые и многозначные понятия, как "демократия", "коммунизм", "справедливость", "интересы народа" и т.д.

                                                                                                          147 

Стилистика этого рода создает впечатление того, что идет обсуждение крупных и важных вопросов и что у аудитории есть шанс повлиять на исход решения (см. 4, с. 188). Хорошим примером в этом плане может быть выступление Д. Ростенковски в конгрессе США по поводу Североамериканского соглашения о свободной торговле (НАФТА). Парламентарий, в частности, говорил: "...Сегодня наше голосование поможет определить тот тип экономики Америки, который мы оставим в наследство нашим детям. Сегодня речь идет о том, является ли Америка страной, твердо стоящей на ногах, готовой к будущим испытаниям и конкурентной борьбе, или она преврати лась в нацию, скатывающуюся в болото воспоминаний о прошлом" (17).

Вполне очевидно, что эта риторика является сознательной тактикой, выбранной для достижения конкретных политических целей. Один из советников президента США Билла Клинтона объяснял это таким образом: "... Мы научились кое-чему у Рональда Рейгана. Недостаточно просто знать правильное решение. Нужно еще его правильно преподнести... [При подготовке законопроекта о НАФТА ] мы сразу стали продвигаться более успешно, как только отбросили сухие цифры и стали использо вать статистику в более широком контексте... стали говорить о выборе между буду щим и прошлым, между оптимизмом и пессимизмом, между страхами и надеждой, между попытками идти навстречу современному миру или прятаться от него" (18).

Создаваемый при помощи этой стилистики эффект участия аудитории в процессе принятия решения является обстоятельством, облегчающим достижение поддержки всему политическому курсу.

Язык закона фигурирует в основном в текстах конституций, уложений, уставов, договоров, контрактов, судебных решений и т.п. документах. В основном этот стиль сводится к использованию определений, приказов и распоряжений. Носителями языка этого типа являются преимущественно представители политических элит и юристы. Именно их задачей является толкование, прояснение сущности каждой конкретной ситуации. Согласно Эделману, эта "словарная", толковательная функ ция языка закона решает две задачи — с одной стороны, благодаря ей у широких масс возникает ощущение наличия объективного духа и буквы закона, неподвластных сиюминутным настроениям, а с другой стороны, "словарная" функция задает общие параметры, в рамках которых субъекты политических действий реализуют свои намерения (см. 16, с. 139).

Иными словами, язык закона имеет две четко выраженные предпосылки — кон цепцию "волеизъявления" народа (или его представителей), определяющего основу законодательных документов, и концепцию превосходства закона, реализация ко торой ложится на плечи судебных и административных органов. В итоге политиче ская сущность языка закона сводится к формированию у общественности чувства того, что предпринимаемые действия соответствуют установленному порядку и цен ностям (см. 4, с. 188). Хотя одни и те же слова и термины в зависимости от контекста могут иметь не только разный, но иногда и противоположный смысл, постоянство вербальных клише создает успокаивающее ощущение политической стабильности и порядка.

Административный язык по своей форме напоминает язык закона, но различия в процессе формирования носителей этих двух типов языка порождают и различную реакцию аудитории. Административный язык представлен в основном правилами, распорядками, положениями. Он так же, как и язык закона, состоит преимуществен но из определений и распоряжений. Цель этого языка — формировать у аудитории ощущение контакта с властными структурами, способными принять "окончательное решение" (16, с.143). Восприятие административного языка носит двусторонний характер в силу двойственности самой административной деятельности. Позитивная сторона этого восприятия определяется общей установкой на то, что именно админи стратору, представителю исполнительной власти, отведена задача реализации "воли народа" и принятых законов. Негативная реакция во многом связана с конкретными проявлениями административной деятельности и недовольством, вызванным прак тическим решением вопросов повседневной жизни. Именно это недовольство, по мнению некоторых исследователей, приводит к тому, что административный стиль скорее раздражает, чем сплачивает широкие массы (4, с. 188).

148                                                                                                 Досье 

Язык сделок резко отличается от всех остальных типов речи в отношении той роли, которую здесь играет участие общественности. Внимания ее в данном случае стремятся избежать. Стилистику же языка определяет соотношение сил участников переговорного процесса. Поскольку смысл сделки сводится к обмену услугами, дей ствиями, ценностями, постольку язык сделок обычно крайне прозрачен. Любая дву смысленность или неясность в данном случае является осознанным шагом, цель которого — достижение согласия по уже определенным вопросам. Показательно, что в отличие от процесса переговоров финальное соглашение может быть гораздо менее ясным и четким. Причиной этого является стремление избежать осложнений в буду щем, с одной стороны, и давления общественности — с другой.

В качестве примера можно привести два типа политических переговоров. Жест кое стремление любой ценой достичь мирного соглашения привело к тому, что весь ход палестино-израильских переговоров 1993 г., вплоть до церемонии финального подписания, держался в строгой тайне. Сама же церемония превратилась в большое политическое шоу. Иной тип переговоров характерен для сторон югославского кон фликта. Общая неясность ситуации и стремлений этих сторон реализовать несовпа дающие цели отражается на ходе возобновляющихся периодически переговоров между боснийскими сербами и мусульманами. В этой ситуации страны, стремящиеся оказать на них давление, как правило, широко излагают в прессе суть предлагаемых планов, инициатив, программ выхода из кризиса, тем самым ограничивая возмож ность маневра самих участников конфликта. Сделки пытаются добиться при помощи риторики, ориентированной на внешнего зрителя, а это сводит на нет весь "миро творческий" запал.

ГРАММАТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ПОЛИТИЧЕСКОЙ РЕЧИ

Согласно исследованиям, которые провели Т. Моллой и С. Яновски, опрошенные склонны приписывать более высокие лидерские качества тем представителям своей группы, которые более разговорчивы и активны в социальном плане (19). Иными словами, в общественном восприятии лидерство и активное вербальное поведение взаимосвязаны.

Более того, такого рода установки подтверждаются и целым рядом других иссле дований, анализирующих соотношение между коммуникациоными способностями и уровнем самооценки. Согласно исследованию М. Глезера, люди с низким уровнем самооценки склонны в беседе с другими людьми гораздо чаще использовать факты для того, чтобы обезопасить себя от несогласия и возражений со стороны собеседника. Такие люди воспринимают социальное общение как довольно сложную задачу, они склонны скорее получать, потреблять информацию, чем делиться ею с кем-то; в целом такие люди довольно неохотно сообщают какую бы то ни было информацию и о себе (см. 20).

Существуют определенные сходства в поведении людей с высоким уровнем вер бальной активности. Для них свойственно более широкое использование команд и директив, они реже интересуются мнением других, оперируют большим числом фактов, делают редкие и непродолжительные паузы, склонны чаще прерывать дру гих собеседников и говорить более длинными предложениями (20). С другой стороны, исследование, проведенное группой ученых во главе с Рэнсером, зафиксировало, что два крайне важных показателя уровня самооценки — ощущение личной влиятель ности и осознание собственной компетентности — теснейшим образом связаны с такой коммуникативной характеристикой, как аргументативность (21).

Таким образом, данные исследования подтверждают вывод о том, что нейтраль ного вербального поведения нет. Как и всякое социальное действие, речь проявляет сложившийся на личностном уровне характер мировосприятия и понимание личностью собственной роли в социуме. Посмотрим, как эти социально-психологические аспекты находят свое выражение в грамматических особенностях речевой практики.

                                                                                                          149 

Общеизвестно, что различные люди используют различные грамматические структуры, даже если они говорят об одних и тех же вещах. В рамках подхода, получившего название "трансформационной грамматики", такого рода различия интерпретируются как результат действия более глубоких, чем просто стилистиче ские, факторов. С точки зрения этого подхода, грамматические структуры "состав ляют внешние, поверхностные структуры, отражающие строение более глубокого рельефа" (22, с.10). А этот "более глубокий рельеф", в свою очередь, связан с "личностными факторами".

Можно ли говорить о какой-либо взаимосвязи между типичными грамматически ми структурами и определенными психологическими типами? Исследование, прове денное Вейнтраубом, показывает, что такая взаимосвязь есть. Этот автор выделил целый ряд речевых структур, определенное использование которых в значительной мере отражает специфику личности. Рассмотрим более подробно логику его анализа этих структур.

1. Использование местоимений. Местоимение "Я"/"МЫ". Очень частое или очень редкое использование местоимения "Я" может означать, соответственно, либо зацикленность на себе, либо высокую степень отчужденности. Умеренное использо вание местоимения "Я" может отражать наличие способности к достаточной степени автономии при умении работать в коллективе. Редкое использование местоимения "Я" указывает на стремление избежать какой бы то ни было близости, подчиненно сти, доверия (22.C.I2).

Использование местоимения "МЫ" нередко носит двойственный характер. "МЫ" может включать в себя говорящего и людей, известных ему. В то же время политические лидеры иногда используют это местоимение в так называемом импер ском смысле; в этом случае "МЫ" играет роль местоимения единственного числа. При использовании "МЫ" в безличном плане (по отношению к людям "вообще") оно обычно указывает на стремление к дистанцированию.

В послевоенной истории США были два президента, в речи которых содержалось большое число личных местоимений первого лица. В обоих случаях эти речевые предпочтения отражали личностные характеристики политических лидеров.

Д. Эйзенхауэр был президентом, отличавшимся наибольшим употреблением ме стоимения "Я" и наименьшим употреблением местоимения "МЫ". Вейнтрауб ука зывает, что такие стилистические предпочтения явились результатом политического развития Эйзенхауэра: "...Он никогда не принимал решения посредством консенсу са. Когда было необходимо принять решение, он давал соответствующие задания своим подчиненным, которые снабжали его альтернативными проектами решений. В этой ситуации при принятии решения была задействована одна личность, а не несколько" (22, с. 125).

В биографии Эйзенхауэра С. Амброз заметил, что личность этого президента "внушала доверие... Он выглядел крайне уверенным в себе, очень компетентным, открытым для любых идей и предложений, абсолютно объективным и здравомысля щим" (Цит. по: 22, с. 121). Как отмечает биограф, сам Эйзенхауэр полагал, что он в максимальной степени был подготовлен для роли президента.

Для речи Л. Джонсона весьма типичным являлось использование "имперского" "МЫ". Его выступления на самой первой пресс-конференции в качестве президента (7 декабря 1963 г.) служит в этом плане хорошим примером: "... Мы полагаем, что мы достигли хорошего прогресса в демонстрации преемственности нашего развития. Второе. Мы попытались создать в стране и мире ощущение единства. Мы встрети лись с лидерами — примерно с 90 из них — представляющими разные страны мира..." (22. с.143).

Другим речевым приемом Джонсона, хотя и употребляемым не столь часто, было использование слова "президент" по отношению к себе, речь о себе в третьем лице. В этом плане конкурировать с ним мог только Р. Никсон, отличавшийся очень высокой частотой использования как "имперского" "МЫ", так и слова "президент" по отношению к себе. Так, на своей первой президентской пресс-конференции он вы сказывался так: "...Я уже говорил о еще одной срочной задаче. Это касается встречи в Варшаве. Мы с нетерпением ожидаем этой встречи. Мы с интересом готовимся услышать то, что нам хотят сказать представители китайских коммунистов на этой встрече..." (22, с.152).

150                                                                                                 Досье 

Склонность Джонсона и Никсона к "имперской" стилистике не ограничивалась исключительно вербальной сферой. Биограф Джонсона, например, замечает, что этому президенту была свойственна "старая и вполне простодушная уверенность в том, что президент обладает всей полнотой прав на использование вооруженных сил за рубежами страны" (23, с.77). Роль конгресса, по его мнению, сводилась "лишь к поддержке вьетнамской войны" (23, с. 181).

Взаимоотношения Джонсона с прессой также полностью соответствовали его вербальным пристрастиям. Исследователи отмечают, что ему было свойственно вы сокомерное поведение во время пресс-конференций. В том случае, если президенту не хотелось отвечать на поставленный вопрос, он либо обрывал журналиста, либо отделывался краткими репликами (20, с. 142).

Сходные примеры политического соответствия вербальному "империализму" мо гут быть приведены и из речей Никсона. Согласно Шлезингеру, Никсон продемон стрировал "больше монархических стремлений, чем кто-либо из его предшествен ников" (23. с.218); в своей политической деятельности он стремился к правлению "на основе президентских декретов" (23, с.246); идеалом для него был политический режим "Франции времен Луи Наполеона и Шарля де Голля" (23, с.254).

Существует еще один аспект использования местоимений, который придает им особую "политическую" значимость. Согласно некоторым исследованиям, отрица ние ошибочных действий или ложные отрицания ошибочных действий сопровожда ются резким увеличением использования личных местоимений (24). Пример такого отрицания ошибочных действий даст следующий отрывок из стенограммы пресс конференции Эйзенхауэра:

"- Корреспондент АП: Я не вполне уверен, относится ли Ваше более раннее замечание к вопросу о профсоюзах, поэтому я бы хотел попросить Вас уточнить вот что. Как Вы знаете, бывший секретарь по вопросам труда Дуркин заявил, что Вы нарушили соглашения Тафта Хартли. Вице-президент Никсон заявил, что этого не было. Судя по всему, здесь есть противо речие. Не могли бы Вы поделиться собственной версией происшедшего?

- Президент Эйзенхауэр: Я не буду делиться собственной версией этого конфликта, поскольку, как вам всем известно, я всегда отказываюсь делать личные замечания на публике. Это не дело президента. Я скажу вот что: насколько я знаю, я всегда соблюдал данные мной обещания.

Если я когда-нибудь и нарушил данное мной обещание, то я, видимо, сделал это не осознавая. Так что я, насколько помню, ничего не нарушал. И если здесь есть кто-нибудь, кто может мне возразить, пусть выступит прямо сейчас..." (22, с.42).

Таким образом, с определенной долей уверенности можно говорить о взаимосвязи частоты использования личных местоимений и психологических характеристиках личности. Есть также основание предположить, что более активное использование личных местоимений в устных выступлениях может сделать речь более убедитель ной и уверенной.

2. Использование вводных уточняющих и противопоставлений. В исследовании Вейнтрауба речь идет о нескольких закономерностях, связанных с употреблением уточняющих групп слов. Под уточняющими словами и группами слов этот автор понимает речевые единицы, призванные: а) выразить состояние неуверенности ("Я думаю, что я бы пошел поиграть сегодня"); б) снизить общую тональность предло жения без сообщения дополнительной информации ("Этот старый дом какой-то весь загадочный"); в) расширить возможные смысловые рамки предложения ("Оставше еся время мы посвятили тому, что вы называете "вечерним отдыхом"). Частое использование таких уточняющих слов, по Вейнтраубу, указывает на недостаток решительности и на стремление избежать каких бы то ни было обязательств. С усилением личной неуверенности увеличивается и число используемых уточняю щих (22, с. 12-13).

                                                                                                          151 

Использование противопоставительных речевых единиц обычно анализируется вместе с использованием вводных уточняющих. Цель такого анализа — проверить степень готовности следовать уже принятым решениям. В категорию противопостав лений входят такие речевые единицы, как союзы "но", "хотя", "однако", "тем не менее" и т.п. Частое использование противопоставлений обычно свидетельствует о неготовности следовать уже принятым решениям; кроме того, большое количество противопоставительных речевых единиц делает устную речь более импульсивной.

Анализ импровизационных выступлений семи послевоенных американских пре зидентов показывает, что все они отличались умеренным использованием как ввод ных уточняющих, так и противопоставлений. В их ряду выделяется фигура Дж.Фор да, которому, согласно Вейнтраубу, было присуще более широкое использование противопоставлений, отражающее склонность к нерешительности в принятии реше ний. Во время выступления Форда на пресс-конференции 4 февраля 1975 г. это проявилось следующим образом:

— "Корреспондент". Считаете ли Вы, что экономическая ситуация, и случае ее улучшения, конечно, сможет повысить Ваши шансы на президентских выборах?- Дж. Форй Я полагаю, что экономическая ситуация 1976г. будет выглядеть гораздо лучше. Она, вероятно, не будет такой, какой бы мы хотели ее видеть, но я полагаю, что безработица пойдет на спад, а уровень занятости повысится, кроме того, нам удастся достичь гораздо большего в борьбе с инфляцией по сравнению с тем, что мы смогли сделать за последние 12 месяцев. Поэтому с оптимизмом, основания которого, как я считаю, кроются в росте занято сти, снижении безработицы и борьбе с инфляцией, я считаю, что экономическая ситуация будет способствовать моему переизбранию на пост президента" (22. с. 162).

Высоким уровнем использования противопоставлений отличалась и речь Р. Рей гана, что указывает на его свойство принимать решения, но затем подвергать их пересмотру. Довольно наглядно это можно проследить по поведению Рейгана во время встречи с М. Горбачевым в Исландии. Работая без своих ключевых помощни ков по вопросам разоружения, Рейган неоднократно делал предложения, которые затем "снимал" как не соответствующие интересам Соединенных Штатов. Интерес но то, что Рейган затем отрицал и само выдвижение такого рода предложений, хотя его заявления расходятся с текстом советских стенограмм переговоров (см. 22, с. 17).

То же самое было характерно и для Дж. Буша. Как показывают анализы вербаль ного поведения, речь этого президента отличалась большим количеством противопо ставительных речевых единиц и небольшим количеством вводно-уточняющих вы ражений. А это, согласно исследованию Винтера и его коллег, говорит о склонности к импульсивности и о нерешительности. "Лидеры такого типа, — по мнению авторов, — в кризисных ситуациях из-за своей нерешительности могут оказаться в состоянии паралича" (25, с.235).

3. Использование прямых ссылок. Прямые ссылки являются еще одним видимым показателем психологической структуры личности. Согласно Вейнтраубу, в эту ка тегорию попадают следующие типы выражений: а) прямые обращения к аудитории, слушающей выступающего ("Я рад выслушать ваши вопросы, представители средств массовой информации, присутствующие в этом зале"); б) выражения, содержащие ссылки на условия, при которых произносится речь ("В силу нашей ранней догово ренности, у меня есть только полчаса для беседы с вами"); в) выражения, содержащие ссылки на физические условия, сопровождающие выступления (" Я с удовольствием встречаюсь с вами в такой прекрасной обстановке") (22, с. 13).

Как считает Вейнтрауб, частое использование прямых ссылок указывает на то, что у оратора возникли проблемы с выступлением, и он стремится перевести внима ние аудитории с содержательных аспектов речи, вызывающих трудности в изложе нии, к формальным, риторическим моментам выступления. Ораторы, прибегающие к использованию прямых ссылок особенно активно, либо склонны манипулировать аудиторией, либо не понимают или не готовы следовать установленным правилам и традициям публичных выступлений.

152                                                                                                 Досье 

В этом плане Р. Никсон и Дж. Картер представляют собой два ярких примера. Во время своих контактов с прессой первый продемонстрировал наивысший показатель использования прямых обращений. "Имперское" "МЫ", обращение к себе в третьем лице ("президент") в совокупности с частым использованием прямых ссылок отра жают стремление всеми способами держать ситуацию под контролем и, вместе с тем, опасение того, что ситуация способна оказаться вне контроля. На вербальном уровне это нередко проявляется во вспыльчивости и агрессивности. Приведу пример из стенограммы пресс-конференции Никсона от 26 октября 1973 г.:

- Корресподент: Господни президент, Вы подвергли беспощадной критике представителей телеканала. Рискуя потревожить незажившую рану, могу я задать Вам следующий вопрос? После того, как Вы пустили немало крови, Вы заявили, что никого ни в чем не обвиняете. Меня это несколько озадачивает. Что именно в телевизионном освещении Вашей деятельности последних недель вызвало у Вас наибольший гнев?

- Президент: Только не подумайте, что это вы вызвали мой гнев. (Смех).

- Корреспондент: Я боюсь, господин президент, что у меня сложилось как раз такое мнение. (Смех).

-Президент: Вы понимаете, сердиться можно лишь на того, кого уважаешь (22, с. 152-153).

Картер — пример противоположного ряда. Его речь отличалась наименьшим употреблением прямых ссылок и обращений, что может свидетельствовать о стрем лении избегать прямых контактов, вызванном, в свою очередь, личной скромностью (см. 22, с. 170). Невербальное поведение Картера подтверждает этот вывод. В отли чие, например, от Рейгана, обращавшегося во время пресс-конференций к журна листам по имени, либо прямо указывавшего на автора очередного вопроса кивком головы или рукой, Картер избегал обращаться к представителям прессы столь нефор мально.

Помимо психологических основ, определяющих структуру речи, трансформаци онная грамматика дает ряд советов, позволяющих повысить убедительность устных выступлений. Исследователи указывают на то, что убедительность речи возрастает пропорционально росту ее эмоциональности (см., например, 4, гл.7).

Какие грамматические приемы можно использовать для того, чтобы повысить уровень эмоционального воздействия на аудиторию? Многолетняя практика Вейнтрау ба позволила ему говорить об эффективности следующих вербальных конструкций.

1. Старайтесь, где это возможно, использовать местоимение "Я" вместо место имения "МЫ". (Я никогда не шел на компромисс со злом/Мы никогда не шли на компромисс со злом.)

2. Используйте эмоционально окрашенные наречия для усиления глагола. (Он наотрез отказался пойти с нами/Он отказался пойти с нами.)

3. Используйте прямые обращения. (У Вас есть часы?/У кого-нибудь есть часы?)

4. Используйте эмоционально окрашенные глаголы. (Виктор заглядывал к нам/Виктор заходил к нам.)

5. Старайтесь избегать глаголов в пассивной форме. (Ольга завоевала главный приз/Главный приз был завоеван Ольгой.)

6. Старайтесь персонифицировать субъект действия. (Анна опубликовала инте ресную статью/Она опубликовала интересную статью.)

7. Используйте команды и требования. (Прекратите разговоры за последним столом!/Вы прекратите разговоры за последним столом или нет?)

8. Используйте эмоционально возвышенные прилагательные. (Вчера он высту пил прекрасно/Вчера он два часа выступал.) (См. подробнее: 22, с.49-52).

Даже в том случае, если содержательные моменты выступления имеют строгие ограничительные рамки, простое использование этих вербальных приемов поможет сделать речь более эмоциональной и, соответственно, более убедительной.

                                                                                                          153 

Таким образом, анализ грамматических и стилистических особенностей речи политических лидеров позволяет говорить о том, что язык является далеко не нейт ральным механизмом обыденной артикуляции, словесного оформления политиче ских действий. Речь сама по себе является политическим действием, способным уже только благодаря своим формальным характеристикам оказывать мощное влияние на аудиторию. Знание закономерностей и принципов этого воздействия может зна чительно повысить эффективность практической политики. Неправильное исполь зование языковых структур и стилей может свести на нет все успехи. Выбор, как это часто бывает, — за политиками.

1.   Herizler J.O. A sociology of language. N.Y., 1965.

2.   Бурдье П. Социология политики. М.. 1993, с.66.

3.   Zagacki К. Rhetoric, failure, and the presidency: the case of Vietnam. — "Communication studies". 1992, N9 43. p.43.

4.   Graver D. Verbal behavior and politics. Chicago. 1976.

5.   Виттгенштейн Л. Философские произведения. 4.1. М., 1994. с.56.

6.   "Известия", 1995, № 76.

7.   См., например: "Сегодня", 1995, № 131.

8.   Claldini R. Influence: how and why people agree to things. N.Y., 1984.

9.   Pfeffer J. Managing with power: politics and influence in organization Boston, 1992, p. 193-194.

10. Pearce W.B. The coordinated management of meaning: A rule-based theory of interpersonal communication. — Exploration in interpersonal communication. Beverly Hills (California), 1976; Pearce W.H., Cronen V.E. Communication, action and meaning. N.Y., 1980.

11. Folger J., Poole M.S., Stulman R. Working through conflicts: Strategies fur relationships, groups anil organizations. N.Y., 1993. .56-57.

12. Цит. по: Nelson E. "Nothing ever goes well enough": Mussolini and rhetoric of perpetual struggle. — "Communication studies", 1991, № 42, p.36.

13. Hitler A. The speeches of Adolf Hitler. Apr. 1922— Aug. 1939. L., vol. 1, 1942, p.605

14. Hoffmann S. The will to grandeur: dc Gaulle as political artist. — "Daedalus", 1968, № 97, p.865, 869.

15. Цит. по: Молчанов Н.Н. Генерал де Голль. М.. с.307.

16. Edelman M. The symbolic uses of politics. Illinois. 1964, p.132-133.

17. Rosenbaum D. House backs pact in big Clinton victory. — "New York Times", 18. XI. 1993.

18. Apple R. A high-stakes gamble that paid off. — "New York Times", 18. XI. 1993.

19. Malloy Т., Janowski C. Perceptions and meiaperceptions of leadership: components, accuracy, and dispositional correlates. — "Personality and Social Psychology Bulletin", 1992, № 18, p.706.

20. Glauser M. Self-esteem and communication tendencies: an analysis of four self-esteem/verbal dominance personality types. — "The Psychological Record", 1984, № 34.

21. Rancer A., Kosberg R., Silvestri V. The relationship between self-esteem and aggressive communication predispositions. — "Communication Research Reports"., 1992, № 9, p.30.

22. Weintraub W. Verbal behavior in everyday life. N.Y., 1989.

23. Schlesinger A.M. Jr. The imperial presidency. Boston, 1973.

24. Elkman P. Spotting lies in the workplace. — "Washington Post", 29. X.I985.

25. Winter D., Hermann M., Welntraub W., Walker S. The personality of Bush and Gorbachev Measured at a Distance: Procedures, Portraits and Policy. — "Political Psichology", 1991, № 12 (2), p.235.