Сайт портала PolitHelp ПОЛНОТЕКСТОВОЙ АРХИВ ЖУРНАЛА "ПОЛИС" Ссылка на основной сайт, ссылка на форум сайта

Проблемы и суждения                                                                     15   

ЧЕЛОВЕК ПОЛИТИЧЕСКИЙ
МЕЖДУ RATIO И ОТВЕТАМИ НА СТИМУЛЫ
(К исчислению когнитивных типов принятия решений)

В.Л. Цымбурский

ЦЫМБУРСКИЙ Вадим Леонидович, кандидат филологических наук, старший научный сотрудник Института востоковедения РАН.

HOMO POLITICUS BETWEEN RATIO AND REACTIONS TO STIMULI (TO THE CALCULUS OF COGNITIVE TYPES OF DECISION MAKING)

In late 80s the author took part in a project in which a "universal cognitive scheme of decision making" was worked out. The scheme supposes four primary cognitive blocks operated with: the "values", the "image of the world", the "resources", and the "behavioural frames" of subjects. Now, while holding such a scheme to provide direct description of only "purpose-rational" ("zweckrationalen") actions (in M. Weber's terms), the author yet shows Quite a few "irrational' types of decision making (above all in politics) well modelled by transformations of the same scheme. The transformations in Question consist in that some of the four primary blocks of the invariant scheme are functionally "absorbed" by other ones: thus, say, the "image of the world" fuses with the "values", or the "values" with "behavioural frames", etc.; which entails corresponding mutations at the subsequent stages, too, of decisions elaboration. The proposed calculus of possible cognitive types of human decision making, allows, in particular, to originally interpret the cognitive background of those forms of social action that M. Weber defined as "value-rational" ("wertrationalcn") and "traditional".

МАКС ВЕБЕР — И НЕСТЬ ЕМУ КОНЦА

Навряд ли кто-нибудь станет спорить о том, что политическая история, как и вся человеческая история, представляет совокупность решений, принимаемых людьми, и тех, часто неожиданных, эффектов, которые создаются взаимоналожениями этих решений. А потому покажется трюизмом усмотрение в человеческом решении атома истории — и атома политики. Однако эта атомистическая метафора обретает менее тривиальный смысл, если учесть, что в рамках современной политологии решения людей выглядят чем-то вроде атомов Демокрита, разнящихся внешней формой, предметной и ситуативной отнесенностью, своими историческими конфигурациями, но при этом мельтешащем разнообразии не обнаруживающих той внутренней струк турной вариативности, без которой немыслима типология этих атомов, подобная таблице Менделеева.

Между тем каждый из нас интуитивно притязает на имманентную типологию человеческих решений и поступков, во всяком случае тогда, когда те или иные из них мы расцениваем как "рациональные" или "иррациональные". Но наша речь в таких случаях — своего рода "умная собака", которая, нечто понимая, не умеет выразить. Ибо в каждом отдельном случае мы не можем указать, какова именно мера рацио нальности обсуждаемых акций или качественная специфика их иррациональности.

Мне могут возразить, отослав к знаменитой классификации типов сознательного социального действия по М. Веберу (1, с.628 — 630), которая именно в своем упоре на сознательность такого действия оказывается вместе и типологией выражающихся в нем человеческих решений. Однако можно ли утверждать, что разделение дейст вий-решений по их отнесенности к цели, ценности, традиции или аффекту представ ляет имманентно-структурную типологию? Во всяком случае из формулировок Вебера это неочевидно: если действие аффективное отличается от целерационального, потому что одно порождено аффектом, а другое — стремлением к цели, это различе ние легче всего мыслить как классификацию действий-решений по особенностям внешней, житейской и психологической рамки, в которой они получают место. Но так их классифицировать — это и значит подходить к атомам истории по-демокри товски, а не по-менделеевски, говорить о внешних их образах, а не о структурных свойствах.

16                                                                        Проблемы и суждения

Если же эффективность, традиционность, целерациональность и ориентация на ценность суть проявления различий во внутренней структуре сознательных дейст вий (действий-решений), тогда, вообще говоря, типологизатору следовало бы пока зать, какова в общем виде эта структура человеческого действия-решения, что в ней составляет инвариантную основу, позволяющую сопоставлять действия-решения разных типов, и каковы те модификации структуры, которыми создаются эти типы. С данной точки зрения классификация Вебера уязвима именно потому, что, приняв сознательное действие (материализованное решение) за исходное и центральное понятие своей теории, он тем не менее предпослал своей типологии действий-реше ний понятия "ценности", "цели", "эффективности", "традиционности", как будто бы самоочевидные, более прозрачные, чем само действие, вместо того, чтобы их самих определять или через позиции в инвариантной структуре действия-решения или через модификации этой структуры. Другими словами, вопрос о возможности перевода классификации Вебера в имманентную типологию человеческих решений, их структурных вариантов — остается открытым.

Ценность же этой классификации в том, что она представляет наиболее значи тельный опыт изучения социальных действий, исходящий из характера воплощен ных в них решений. Многие из последователей Вебера, начиная с Т. Парсонса, пре тендуя на построение теории социального действия, на деле занялись структурами социальной деятельности. Они подменили предмет изучения таким образом, что вопрос типологии решений перестал быть релевантным. Ибо в чем заключается различие между моделированием социального действия и социальной деятельности? Да в том, что если социальное действие есть любое "действие, которое по предпола гаемому действующим лицом... смыслу соотносится с действием других людей" (1, с.603), то социальная деятельность — это не что иное, как преломление в практике людей ритмов и норм самовоспроизводства социума, функционирования его подси стем. Именно таков объект моделирования Парсонса и последующих функционали стов. Сюда же относятся схемы деятельности, разрабатывавшиеся в России Г.П. Щед ровицким (2, с.244), — например, схема, включающая такие категории, как "цель", "задача", "исходный материал", "метод", "процедура" и "продукт". Она выражает функционирование материального производства и "нормальной" (в категориях Т. Куна) науки, но точно также приложима к описанию ритмики социально-интег ративных и политических институтов.

Критерий социального действия — его сознательный смысл, критерий социальной деятельности — функциональность. Не всякая социальная деятельность представи ма как сознательное действие — воплощение индивидуального смысла, и не всякое проникнутое смыслом действие вписывается в нормы социальной деятельности. В определенных условиях оправданно даже говорить о социальной деятельности кил лера-профессионала, но выглядело бы пародией сведение к схемам деятельности таких "действий, по смыслу соотносящихся с действиями других людей", как убий ство из мести или самоубийство из протеста. Переписывание бумаг гоголевским Акакием Акакиевичем, отвечающее всем критериям социальной деятельности, ме нее всего представляло собою выражение осознанного смысла, и напротив, влияние Г. Распутина на политику Российской Империи осуществлялось в осмысленных дей ствиях, никакой "нормальной" социальной деятельностью не охватывавшихся. Че рез социальную деятельность нам раскрываются нормы и структуры социума, через социальное же действие — структуры смысла, присущие стоящей за этим действием человеческой ментальности.

                                                                                                          17   

Даже категории, которые, казалось бы, общи деятельности и действию, в каждом из этих планов практики предстают по-разному. Так, с точки зрения теории деятель ности категория "проблем" может быть принята за одну из исходных: когда перед учреждением или конкретным функционером поставлена новая проблема, тем самым запускается новый цикл деятельности, означая, что социум продолжает суще ствовать и воспроизводиться. Такую трактовку "проблем" мы и видим на одной из схем Щедровицкого (2, с.246). При моделировании же действия-решения главный вопрос состоит в том, как перед субъектом решения возникло то, что он счел за "проблему". И ответ на этот вопрос приводит к толкованию "проблемы" прежде всего через интерес субъекта, в свою очередь "взывающий" к концептуальной рас шифровке в понятиях ценностей субъекта и его же мировидения: идет деконструкция "проблем", отрицание за ними самостоятельной онтологии.

Моделирование определенного акта в ключе стандартов деятельности, допускаю щей данное решение как одно из возможных, требует совершенно иной исследова тельской фокусировки, нежели разбор того же акта с точки зрения скрытых за ним смысловых процессов. Различие между анализом, сводящим историю к корпускулам действий-решений, и трактовкой той же истории в категориях эволюционирующих схем деятельности не менее радикально, чем в физике дополнительность корпуску лярной и волновой моделей вещества. Именно то, что классификация Вебера опери рует с социальным действием в самом точном смысле слова — не с функционирова нием системы, а с материализованным в поступке человеческим решением и только с ним, — делает возможным при изучении действия-решения диалог с классиком помимо ссылающихся на него же исследователей социальной деятельности и незави симо от них.

Для политолога эта проблематика имеет особую значимость. Как известно, образ цовое воплощение целерациональности Вебер усматривал в экономической практи ке с ее принципом "веса и меры". Он утверждал, что "поведение, в котором какую-то роль играют также традиции, аффекты и заблуждения, воздействие внеэкономиче ских целей и соображений", лучше всего может быть осмыслено через меру прибли женности к эталону "идеальной и чисто экономической целерациональности" (1, с.623), хотя сам и не указал никаких способов определения этой меры. Политология в своей сфере (где, в отличие от экономики, даже самые блестящие результаты далеко не всегда количественно выразимы) имеет дело с решениями, в принятии которых роль "традиций, аффектов и заблуждений" исключительно велика. Можно сказать, что политика — область многообразных отклонений от экономического целерационального эталона, однако же отклонений, отнюдь не отменяющих идеала эффективного целедостижения. Последнее составляет наивысшую славу политика. Но парадокс политики заключается в том, что в ней много примеров достижения весьма значительных и даже долгосрочных результатов людьми, эксплуатировавши ми либо свои, либо сразу и свои и чужие "традиции, аффекты и заблуждения". Здесь мы естественно сталкиваемся со значительно большим плюрализмом "техник" при нятия решений, нежели в экономике, производящей естественный отбор на целера циональность. Поэтому политология, как, может быть, ни одна другая отрасль гума нитарных исследований способна выиграть от имманентной типологии решений, обретя в ней инструмент для исследования форм рациональности и иррационально сти политического поведения.

Я думаю, в создании такой типологии должны раскрыться возможности дисцип лины о системах, оперирующих со знаниями, — т.н. когитологии. Начав складывать ся в 70-х годах как прикладная околокомпьютерная дисциплина, когитология быстро обнаружила редкостную способность к экспансии в различные гуманитарные сферы. В частности, она уже застолбила за собою моделирование разных аспектов полити ческой ментальности и глубинный анализ политических текстов как излюбленные поля обкатки своих методик (3).

КОГНИТИВНАЯ МОДЕЛЬ ЦЕЛЕРАЦИОНАЛЬНОСТИ

В конце 80-х и начале 90-х годов я в соавторстве с В.М. Сергеевым опубликовал серию работ, обосновывавших наличие универсальной когнитивной схемы принятия решений человеком (4). Именно когнитивной — т.е. порождающей решения в ре зультате операций над различными видами знаний.

18                                                                        Проблемы и суждения

Обосновывая нашу концепцию, мы преподносили ее как достигнутый синтез трех известных подходов к процессу сознательного принятия решений. Один из этих подходов мы находили именно в традиции классического структурно-функциональ ного анализа, идущей от М. Вебера к Т. Парсонсу и неофункционалистам. В этой традиции базисными компонентами любого социального действия считаются субъ ект, ситуация (состояние мира), в которой он действует, и его ориентация. Мы с соавтором настаивали на архетипической когнитивной универсальности этой триа ды, как различающей представления человека о мире, окружающем его, о собствен ном его теле, включенном в этот мир и находящем продолжения в разных орудиях и инструментах, и, наконец, о своем сознании, предъявляющем требования и к миру, и к самому человеку, указывая, чего следует добиваться и чего надо избегать. Так компоненты функционалистской триады, в том числе такие, как субъект и ситуация, утрачивают свою онтологичность, перестают быть внешней рамкой действия, но непосредственно включаются в самое сознательное действие-решение, выступая его когнитивными компонентами. Понятно, что при этом для нас оказывалось неприем лемым веберовское отличение действия целерационального от ценностно-рацио нального через подчиненность первого принципу "полезности" — ибо "полезность" мы рассматривали лишь как ценность в ряду иных ценностей.

Вторым подходом к принятию решений, включенным в наш синтез, была исполь зуемая в психологии и в теории международных отношений концепция двух шкал — шкалы интересов и шкалы возможностей (5). На одной шкале любое состояние мира и любой выбор человека или государства оцениваются по мере пользы или вреда, которые могли бы проистекать для субъекта, в зависимости от того, насколько то или иное стечение обстоятельств или поворот событий были бы в его интересах. На другой шкале все эти варианты оцениваются по их вероятности или правдоподобию. В результате указанная концепция сопоставляет меру заинтересованности или не заинтересованности субъекта в наступлении некоего положения вещей не только с его пониманием "объективной" динамики миропорядка, но с его представлением о мере своей возможности повлиять на мир. Как мы демонстрировали на материале военной политики и военной стратегии Нового времени, в конфликтных условиях возможности каждой из противоборствующих сторон усредненно определяются со отношением наличных ресурсов борьбы с теми потерями, которые эта сторона может понести в краткосрочной перспективе, преследуя интерес того или иного масштаба и свойства.

И наконец, третьим учтенным нами аспектом принятия решений стал общепри нятый в системном анализе и получивший особую популярность благодаря практике "РЭНД корпорейшн" принцип разработки сценариев, преобразующих предвари тельно намеченные цели в принимаемые к исполнению конкретные задачи. Созна вая, что этот метод должен обрести в нашем синтезе свое место, мы подчеркивали заключенную в нем серьезную опасность фетишизации целей, связанную с отсутст вием в его рамках реального аппарата критики самих целей и их ревизии. Отмечен ную опасность вполне раскрыла война во Вьетнаме, когда именно РЭНДовские приемы были положены в основу стратегического планирования.

Отталкиваясь от этих посылок, мы предложили модель принятия решений (схема 1). отличающуюся следующими чертами. Во-первых, для нее характерны различение целеполагающей и целеобслуживающей, высшей и низшей ступеней принятия ре шений (на схеме они обозначены буквами А и В). Во-вторых, в процессе вывода (порождения) решений задействованы четыре блока, содержащих четыре типа ин формации: это блоки "ценностей", "образа мира", "оценки собственных ресурсов", а также включающийся лишь на целеобслуживающей ступени блок "поведенческих схем", находящихся в репертуаре субъекта.

На высшей ступени А совершается выработка цели. Идет она в два этапа. Сперва на основе "ценностей" и "образа мира" формируется промежуточный блок "интере сов", то есть тех состояний мира, при которых могли бы реализоваться некоторые ценности субъекта. Параллельно на основе "образа мира" и "оценки ресурсов" складывается столь же промежуточный блок обобщенных представлений субъекта о своих "возможностях". Эти блоки промежуточны, ибо образуют, вместе взятые, подготовительную ступень к формированию на их базе ключевого в нашей схеме блока "целей", иначе говоря, тех интересов субъекта, которые по наличному состо янию его возможностей полагаются принципиально реализуемыми.

                                                                                                                 19

Вслед за тем из блока "целей" подается активизирующий сигнал на блок "пове денческих схем" (этот сигнал представлен на схеме 1 пунктирной стрелкой), и принятие решений переходит на целеобслуживающую ступень. Теперь через соиз мерение присутствующих в сознании субъекта поведенческих схем с его пониманием своих возможностей складываются потенциальные сценарии, которые могли бы слу жить поставленной цели. И наконец, когда цель снабжена сценарием ее достижения, она становится практической задачей. Решение принято.

Схема 1. Максимально дифференцированная модель принятия решений (целера циональное действие, по М. Веберу)

Такой была наша модель в огрубленном виде. Ее существенно обогащало допуще ние обратных связей, возможностей влияния нижестоящих блоков на блоки выше стоящие, более фундаментальные. На схеме 1 это влияние представлено штриховы ми линиями. Важнейшими из обратных связей являются связи "цели-ценности" и "сценарии-возможности". Первая обратная связь должна была включаться, когда состояние возможностей субъекта в его глазах резко изменялось, в результате чего либо какие-то из привычных целей оказывались явно недостижимыми, либо, наобо рот, возникало впечатление, что цели, коими субъект привык руководствоваться, покрывают лишь малую часть диапазона новообретенных возможностей. Тогда по запросу из блока "целей" система "ценностей" могла быть перестроена так, чтобы продуцировать интересы, отвечающие новому состоянию возможностей. Тут допу скалась такая вспомогательная операция, как дополнительный запрос из блока "цен ностей" в блок "образ мира" насчет тех ценностных иерархий, которыми обладают в настоящем или отличались в прошлом субъекты с подобными возможностями. В качестве примера мы опять же рассматривали военно-политическую и стратегиче скую динамику XIX — XX веков, когда превалирование мобилизационных возмож ностей борющихся сил над их потенциалами уничтожения оборачивалось неизмен ной ставкой на войну до "полной и большой победы", с капитуляцией противника. Напротив, явный перевес средств уничтожения над возможностями мобилизации и в XVIII-м и во второй половине XX в. влечет за собой утверждение типа "войны с ограниченными целями".

20                                                                        Проблемы и суждения

Другая обратная связь, допускаемая нашей моделью, связь "сценарии-возмож ности", включалась, когда на целеполагающей ступени состояние блока " возможноcтей" оказывалось неопределенным из-за нестабильности образа мира, так что вы работка целей рисковала "зависнуть". В таких условиях базисные возможности субъекта в мире начинали бы определяться вероятностью реализации некоторых известных сценариев по принципу "пан или пропал". Такие сценарии устанавлива ют контроль над блоком "возможностей" субъекта, а далее и над его целями: он принимает к исполнению такие из своих интересов, которые позволили бы ему действовать в существующих обстоятельствах, исходя из предположения, что сцена рий, на который сделана ставка, осуществится. Наработанные поведенческие схемы, усиленные памятью о сценариях, реализованных кем-либо в прошлом, тянут субъ екта за собою, начиная во многом господствовать и над его целеполаганием и над целеобслуживанием. Так, например, возникал ленинский план Октябрьского пере ворота, проникнутый идеей "сегодня — рано, а послезавтра — поздно". Так проду цировался план войны в Европе А. фон Шлиффена, гарантировавший Германии победу на обоих, западном и восточном, военных театрах — но исключительно в случае скрупулезно-сточного, по дням, соблюдения графика наступления герман ских войск против Франции, пока Россия не успела отмобилизоваться. Кроме этих обратных связей модель допускала ряд связей чисто информационных — перенос сведений из одного блока в другой, например, как уже указывалось, из "образа мира" в блок "ценностей". Или, скажем, когда устойчивые, прочно закрепившиеся инте ресы субъекта переписывались в блок "образ мира" как его неотъемлемая часть.

Благодаря допущению таких связей, не обозначенных на схеме 1, мы сняли немало важных критических замечаний в адрес нашей модели. Так, кое-кто из критиков оспаривал само распределение знании, задействованных в принятии реше ний, по четырем базисным блокам, — исповедуя принцип "все во всем". Разве при оценке наших возможностей нам не приходится считаться с тем ущербом, который могут понести объекты и существа, высокоценные для нас? Как согласуется наша модель с тем, что наша оценка собственных возможностей столь часто включает сугубо ценностный компонент? Информационная связь между "интересами" и "об разом мира" позволяла, думается, ответить оппонентам: благодаря ей ценностные мотивы проникали в картину мира и из нее переносились в порождаемый с ее участием блок "возможностей". Так сведения о содержании одного блока, передава ясь в другой, обретали новые функции в порождении решений.

В работах, посвященных этой модели, мы подчеркивали ее якобы сугубо дескрип тивный характер, чуждость любым нормативным претензиям, доказывали ее способ ность интерпретировать любое человеческое решение, в том числе и в политической сфере, через порождающую процедуру, которая выводила бы это решение через предусмотренные промежуточные стадии из информации четырех базисных блоков. Демонстрировалось, что лица, принимающие решение от имени некой представляе мой ими системы, неизменно облекают такое решение — по крайней мере деклара тивно — в категории, приписывающие системе (стране, международному учрежде нию, внутригосударственному институту, партии и т.д.) некоторые ценности, образ мира, оценки ресурсов и поведенческие схемы. Иначе говоря, такие лица имитируют активность системы, как если бы она была субъектом принятия решения. По этому поводу мы писали: "В любом случае решения людей в истории не только являются результатами описанных когнитивных операций, но и неизбежно имеют вид таких результатов, независимо от того, совпадают ли реальность и видимость. Подобные решения просто не могут восприниматься и подаваться иначе, без апелляций к тому, чего мы хотим, что происходит в мире, чем мы в нем располагаем и как мы привыкли поступать" (6). Отсюда уверенность, звучащая в большинстве наших с Сергеевым публикаций на эту тему, в универсальной антропологической значимости выведен ной схемы. Мы предполагали в те дни, что она, одинаково реализуясь во всех реше ниях, принимаемых людьми, если и способна служить основанием для типологии человеческих ментальностей, то исключительно в плане особенностей внутренней организации тех или иных выделяемых нами базисных когнитивных блоков: люди разнятся иерархиями ценностей, картинами мира, репертуарами поведенческих схем, а также тем, что они готовы себе засчитывать в ресурс.

                                                                                                          21   

В то же время некоторые из наших оппонентов настойчиво указывали нам на избыточность, "нерентабельную" громоздкость, которую обнаруживала наша схема при попытках ее использовать для моделирования решений, принимаемых "человеком толпы", — например, толпы на политическом митинге. Такой же "излишней роскошью" она могла казаться исследователям, работавшим с разными формами жестко идеологизированного мышления, проникнутого устойчивыми, ценностно на груженными клише и ассоциативными схемами, срабатывающими стремительно и часто вполне "иррационально". Отвечая на подобную критику, мы писали в 1989 г.: "Наиболее известная альтернатива предложенной модели — принятие решений по схеме "стимул-ответ", несмотря на многочисленные квазибихевиористские формы поведения в человеческом сообществе, устойчиво трактуется человеческой культу рой в гротескных, часто монструозных тонах. Примеров более, чем достаточно, начиная с побасенок о "медвежьей услуге" и кончая оруэлловским ужасом перед культурой, предполагающей мгновенную рефлекторную реакцию ее носителей на любой идеологический раздражитель. Решение, основанное на схеме вывода "сти мул-рефлекс", нормально интерпретируется человеческим разумом как решение нечеловеческое" (7).

Сейчас, к середине 90-х, автору данной статьи видна вся непродуктивность подо бной позиции глухой обороны. С такой поэзии нельзя ни оспорить, ни объяснить того обстоятельства, что человеческий разум с его претензиями так легко склоняется к "квазибихевиористскому" реагированию на мир, что многие его реакции поддаются компьютерному моделированию при посредстве предпосылок, значительно более простых, нежели предложенный нами порождающий аппарат. Надо подчеркнуть, очень часто речь при этом должна идти о моделях, не вполне — или лишь с очень серьезными упрощениями — укладывающихся и в формулу "стимул-ответ". Кроме того, приходится признать, что давая вполне операциональную интерпретацию це лому ряду категорий, в которых психологи представляют принятие решений челове ком (таковы категории "ценностей", "интересов", "целей" и т.д.), наша схема совершенно игнорировала другие термины того же ряда: например, с ее помощью никак нельзя было объяснить такую категорию, как "установки". И наконец, выдви гая в фокус процедуры принятия решений блок "целей", наша модель из всей тетрады форм социального действия М. Вебера отражала лишь действие целерацио нальное и практически ничего не давала для понимания трех других форм.

Преимущество предложенной нами модели я продолжаю усматривать в том, что ценности и цели трактуются ею не как ориентиры действия, внешние по отношению к нему, но как компоненты самого действия-решения, всецело характеризуемые через позицию в его структуре. Вместе с тем на ряд вопросов она не отвечает. Как отличить действие целерациональное от ценностно ориентированного, если пола гать, будто в процессе принятия любого решения ценности неизбежно должны прой ти преобразование в интересы, а затем — в цели? Разнятся ли эти два типа действий решений чем-либо, помимо предполагавшейся Вебером ориентации действий целе рациональных на высшую ценность "полезности"? А если не разнятся, то как можно объяснить слишком хорошо известный из истории феномен иррациональной одержи мости "полезностью", явно обусловленный структурой поведения, а не выбором предпочитаемой ценности?

Сейчас я полагаю, что в диапазоне форм принятия решений человеком схема "стимул-ответ" (поскольку речь идет именно о принятии решения, а не о бессозна тельном следовании поведенческим стандартам и не о рефлекторном отклике на физический раздражитель) представляет полюс аффективной акции, противопо ложный варианту, моделируемому схемой 1. Последняя, с ее дифференцированно стью друг от друга универсальных когнитивных блоков выступает как бы предель ным воплощением человеческого ratio, обособляющего ценности от образа мира, поведенческих схем и ресурсов (понятно, речь здесь идет о рациональности чисто формальной, не предуказывающей ни характера ценностей, ни особенностей образа мира, которые могут быть весьма специфичны). И все-таки в нынешней статье я хотел бы вступиться "за честь и достоинство" этой максимально развернутой и в своей "громоздкости" иногда кажущейся как бы "не от мира сего" когнитивной схемы принятия решений, показав, что именно она обладает правом рассматриваться как базисный инвариант всех более простых схем. Все они могут быть из нее получе ны при посредстве разных упрощающих трансформаций. Но возникающие при этом типы принятия решений, реально представленные в истории, взаимопереводимы, соизмеримы друг с другом лишь на фоне предельно развернутого инварианта как основания для их сравнения.

22                                                                        Проблемы и суждения

Тем самым мы парадоксально возвращаемся к мысли Вебера о возможности охарактеризовать "нерациональные" типы принятия решений через отличия от эталона рациональности, понимая при этом "отличия" в смысле прилагаемых к данному эталону трансформационных процедур.

Я утверждаю, что все более простые типы принятия решений — и ценностно-ори ентированные, и аффективные, и "традиционные" — можно вывести из схемы 1 склеиванием отдельных ее блоков между собою. Причем таким склеиванием, когда происходило бы поглощение одних блоков другими, так что "ценности" или "образ мира" или "поведенческие схемы" принимали бы на себя в процессе принятия решений функции иных когнитивных образований, скажем, "ценности" начинали бы работать за "образ мира" и т.п. Применяя к частям схемы 1 подобные склеиваю щие процедуры, мы порождаем (конструируем) значительное число простых схем, которые при некоторой толике воображения можно представить в образах модельных персонажей, вроде "характеров" Феофраста или Лабрюйера. При дальнейшем чте нии статьи не следует забывать, что каждый такой персонаж — это всего лишь некоторый способ принятия решений людьми, и прежде всего политиками. Я пола гаю, что число и набор таких персонажей, присутствующих в индивидуальном мен талитете человека, может значительно различаться, варьируя от одного индивида к другому.

ИСЧИСЛЕНИЕ ИРРАЦИОНАЛЬНЫХ СТРАТЕГИЙ

Обратимся к той предельно простой схеме, которая часто рассматривается как схема поведения "недочеловеческая" и которая, тем не менее, достаточно часто встречается в практике людей: это схема "стимул-ответ". Наши оппоненты конца 80-х годов были совершенно правы, когда усматривали, под впечатлением повсед невности тех лет, типичный пример такого поведения в том, как толпа на политиче ском митинге воспринимает сигналы, подаваемые ораторами. Модель этого реагиро вания состоит из двух блоков: блока распознаваемых "ценностных стимулов-кли ше" и блока предзаданных, усвоенных "реакций" на эти стимулы.

Схема 2. Аффективное действие (тип "ценностного аффекта")

Эта модель не предусматривает никаких порождающих процессов. Описываемый ею акт сводится к передаче активирующего сигнала из блока в блок. На первый взгляд такую структуру социального действия трудно сравнить с высокодифферен цированной схемой 1. И тем не менее, основание для сравнения обнаруживается. Обе схемы состоят из двух базисных компонентов, соединенных активирующим сигна лом. На схеме 1 это целеполагающая и целеобслуживающая ступени вывода реше ния, а на схеме 2 — это блоки "стимулов-клише" и "реакций". Сопоставление этих схем позволяет высказать догадку о том, что аффективное реагирование на ценност ные стимулы, осуществляемое персонажем схемы 2, может рассматриваться как крайняя редукция схемы 1, сворачивающая каждую из ступеней этой последней в один целостный блок. Выработка интересов и целей заменена отождествлением поступающих внешних раздражителей с теми или иными "сверхценными" клише (ступень А), скажем, клише "демократии", "фашизма", "империи" и т.п., а опреде ление способов достижения цели замещено стандартной реакцией на распознанный ценностный сигнал (ступень В), например, скандированием "Фашизм не пройдет!". В любой конкретный момент набор стимулов и реакций ограничен, хотя стандартно число сигналов превышает число предписанных реакций.

                                                                                                          23   

Соотносимость блока аффективных "стимулов-клише" на схеме 2 стой ступенью принятия решений, которую на схеме I обслуживали три базисных когнитивных блока ("ценности", "образ мира", "ресурсы"), собственно, означает: этот единствен ный блок на схеме 2 может рассматриваться как результат склеивания триады бло ков, представленных в максимально дифференцированной версии. С другой сторо ны, как мы помним, хотя на целеобслуживающей ступени схемы 1 были задейство ваны три базисных блока (и "образ мира", и "ресурсы", и "поведенческие схемы"), однако ключевым для нее оказывается блок "поведенческих схем", на основе кото рых, проходя цензуру "возможностей", строятся сценарии. Тем самым блок спон танных "реакций" схемы 2 можно рассматривать как аналог "поведенческих схем" развернутой версии: собственно, это и есть поведенческие схемы, прямо, брутально претворяемые в действие, не опосредованные взвешиванием возможностей и строи тельством сценариев.

Но вывод о "ценностных стимулах-клише" как о результате склеивания трех когнитивных блоков должен быть уточнен и дополнен. Вглядимся в ту же митингу ющую толпу. Мы увидим: одни из участников непосредственно переживают идеоло гический аффект, в других же преобладает удовольствие от чувства приобщенности к "единой силе". Как различить эти два способа реагирования, несомненно, разные по внутренней структуре, хотя одинаково аффективные и способные совпадать в продуцируемых реакциях? Я описываю это различие так, что хотя в обоих крайне редуцированных вариантах — и идеологически-аффектированном, и ультракон формистском — три блока развернутой схемы 1 и совпадают в одном блоке, однако склеивание происходит по-разному. В обоих случаях какой-то один из блоков схе мы-инварианта поглощает остальные блоки, берет их функции на себя. Но в одном случае (схема 2) "ценности" точно поглощают и "образ мира" и оценку "ресурсов" — митингующему экстатику "море по колено": в мире ничего не остается, кроме ценностей и антиценностей, а вместе с тем исповедание "истинных ценностей" переживается как источник силы, главный и победоносный ресурс. В другом же случае, описываемом ниже схемой 3, и "ценности" и взвешивание "ресурсов" пол ностью поглощены "образом мира", внушающим чувство счастливого единения Па нургова стада. На практике, как уже сказано, обе модели начинают работать соли дарно, стоит идеологическим экстатикам выступить в глазах гиперконформистов на правах "большинства" или носителей силы или выразителей "гласа народа".

Схема 3. Аффективное действие (конформистский аффект "Панургова стада")

Но если поведение толпы на митинге впрямь описывается комбинацией схем 2-3, то едва ли какой-либо субъект, будь он хоть сколько экстремистски ориентирован, идет на практически значимую акцию (скажем, при перерастании митинга в погром или в побоище с властями), не прикинув, пусть наскоро, те наличные ресурсы, которыми располагает. А тогда место схемы 2 заступает схема 4. Как видим, на ней от блока "ценностных стимулов-клише" обособляется ранее поглощенный им блок оценки "ресурсов". И не только обособляется, но и в качестве цензора устанавливает контроль над выходящими из блока "стимулов-клише" активирующими сигналами. А эта дифференциация влечет за собою и дальнейшие преобразования в схеме. Если в крайне редуцированной версии схемы 2 "ценностные стимулы-клише", поглотив и "образ мира" и представление о "ресурсах", тем самым заступали место также всех производных блоков целеполагающей ступени — и "интересов", и "возможностей" и, наконец, самих "целей" — то на схеме 4 ситуация иная. У изображаемого персо нажа мир по-прежнему "съеден" ценностями, его картина крайне деформирована и об интересах говорить не приходится. Зато вместо блоков "возможностей" и "целей" на базе взвешивания ресурсов возникает единый блок, который я бы определил как "священные возможности" — констатация того, какие из требований, предъявляе мых стимулами-клише, можно реализовать при имеющихся ресурсах.

24                                                                        Проблемы и суждения

Теперь активирующие сигналы направляются на блок "реакций" ("поведенче ских схем") уже не прямо из блока "клише", но из подменяющего цели блока "священных возможностей". А поскольку последние, формируясь на основе оценки ресурсов с соответствующими прогнозами, образуют определенную структуру, под чиненную временной перспективе, то и поведенческие схемы-реакции уже не прямо претворяются в действие, а, подчиняясь порядку "священных возможностей", обра зуют своеобразный блок "установок-сценариев". Если на схеме 1 венчающая при нятие решения постановка задачи есть цель, снабженная сценарием ее реализации, то в варианте схемы 4, представляющем один из подтипов ценностно-ориентирован ной ментальности, где целей как таковых нет, "установки-сценарии" предстают как "священные возможности", воплотившиеся в планируемые цепочки поведенческих схем, отсроченных и опосредованных реакций.

Мы видим, что на этой схеме, помимо передачи активирующих сигналов, уже присутствуют порождающие процедуры, собственно, составляющие отличие дейст вия ценностно-ориентированного от аффективного. По существу, это — отличие, которое еще Вебер несколько расплывчато определил через будто бы присущие ценностно-ориентированному действию "осознанное определение своей направлен ности и последовательно планируемую ориентацию на нее" (1, с.628). Теперь ни целеполагающая, ни целеобслуживающая ступени более не сводятся к единому синкретичному блоку, но предполагают порождение элементов, составляющих бло ки "священных возможностей" и "установок-сценариев".

Схема 4. Ценностно-ориентированное действие-решение (частичная рационализация "ценностного аффекта")

С персонажем, руководствующимся в своем поведении схемой 4, можно вступать в диалог по-иному, нежели с заидеологизированным аффектиком схемы 2. Послед ний живет одними клише и риторически повлиять на него можно, лишь подкидывая ему знакомые стимулы. Персонаж схемы 4 вполне способен воспринять доводы, касающиеся тех ограничений, которые налагает на него состояние его ресурсов: он уже понимает, что бывает "локоток, который не укусишь". Это уже не иррациональ ное поведение, но и рациональным его еще не назовешь из-за растворенности "об раза мира" в "ценностях" (8). Это именно та промежуточная ступень между этало нами целерациональности и эффективности, которую представляет ценностно-ори ентированное действие по своей структуре, независимо от его отношения к принципу "полезности".

Точно так же может быть скорректирована и схема 3 — модель рефлекторно-без оглядного конформизма. Выделим блок "ресурсов" в особый компонент, и стремле ние персонажа к имитации ценностей, вкусов и поведенческих схем своего окруже ния окажется контролируемо резонами насчет того, "по Сеньке ли шапка" и "по барину ли говядина". Соответветствующей схемы не привожу — она вполне анало гична схеме 4.

                                                                                                          25   

Мы убеждаемся в том, что, как и обещалось выше, разные "иррациональные" и "недорациональные" типы принятия решений можно получить из рациональной (целеориентированной) схемы-инварианта посредством операций с поглощением одних базисных блоков другими и принятием на себя блоком-поглотителем не только функций поглощенного блока, но и тех вторичных блоков, которые могли формироваться с участием блока-поглотителя и блока-поглощаемого. Скажем, если "мир" поглощается "ценностями", то перестает выделяться в особую позицию блок "инте ресов" и т.д. Разумеется, при комбинаторном переборе вариантов склеивания-по глощения встречаются и случаи слишком парадоксальные или извращенные, чтобы широко фигурировать в социальной практике, хотя небезынтересно, что таким пу тем могут быть успешно смоделированы некоторые вполне реальные патологии по ведения. Например, подстановка "ресурсов" на место "ценностей" дает нам болезен ные феномены вроде "гобсековской" одержимости накопительством (стратегии, вов се не вписывающейся в веберовскую классификацию). Тем более важно, что пред лагаемый подход позволяет дедуцировать типы ментальностей, способных обретать политическую значимость.

Мы рассмотрели только что движение от эффективности к целерациональности через вариант, когда зацикленность на сверхценных клише корректируется авто номной оценкой ресурсов. Но в политике, особенно когда дело касается экстремист ских движений, мы легко можем столкнуться с типом ментальности, "непробивае мым" для ресурсного рационализма. Под этот тип подходит любое сознание, проник нутое убежденностью, что "правое дело всегда победит", что "праведник силен своей правдой" и т.п. Такой персонаж может вполне рационально, то есть ценностно—ней трально, рассматривать ситуацию в мире. Однако в его схеме вывода решений блок оценки "ресурсов" оказывается абсорбирован "ценностями". В результате на уровне промежуточных блоков "возможности" растворяются в "интересах", так как "спра ведливый" интерес предполагается всегда реализуемым. В такой модели "законные интересы" даже явно максималистского толка заступают место практических целей, образуя в соответствии с наблюдаемым состоянием мира блок отвечающих этому состоянию "сверхценных установок".

Так обозначается тип ценностно ориентированного социального действия, вопре ки Веберу, вовсе не безразличный к критериям "полезности" и "эффективности", жизненность которого засвидетельствована в XX в. множеством националистиче ских, экологических и правозащитных движений. Описывающая этот тип действий решений схема 5 содержательно явно разнится от схемы 4. Там ценностные стиму лы-клише обретают константный характер, не зависящий от состояния мира (что бы ни происходило, "Карфаген должен быть разрушен"), зато ресурсы трактуются вполне трезво. В варианте же схемы 5 образ мира когнитивно автономен, он не предполагает непременной ценностной зацикленности персонажа на одном и том же объекте, зато коль скоро зацикленность возникает, апеллировать к состоянию ресур сов бесполезно. Это своего рода тип Дон Кихота, обретающего в меняющемся мире все новые поприща для донкихотских подвигов. Риторическое влияние на такого персонажа возможно лишь через корректировку его картины мира, через аргумен тацию типа "много шума из ничего", через ссылки на "добрые намерения, ведущие в ад" и т.п. Тем не менее структурная аналогия схем 4 и 5 как различных версий ценностно ориентированного действия прозрачна: это два варианта частичной раци онализации ценностных аффектов посредством альтернативных разложений блока "ценностных стимулов-клише".

Схема 5. Ценностно-ориентированное действие "донкихотского" толка

26                                                                        Проблемы и суждения

Как схема 4, так и схема 5 отделена лишь одной дифференцирующей операцией от превращения в целерациональиую схему 1, однако соответствующие операции для этих двух случаев должны быть разными. Окончательная рационализация схемы 4 требует подстановки на место "ценностных стимулов-клише" двух относительно автономных друг от друга блоков — иерархии "ценностей" и "картины мира", с признанием того, что мир независим от наших ценностей, последние, представляя наш субъективный суд над миром, во многом ему трансцендентны. В случае же со схемой 5 рационализация должна заключаться лишь в последовательном, не без толики цинизма, разведении ценностей и ресурсов, в признании того положения, что наши ценности сами по себе не всегда являются нам подспорьем и не обязательно должны увеличивать наши возможности ("не в силе Бог, а в правде").

Однако этими случаями перечень персонажей, моделируемых указанным спосо бом, отнюдь не исчерпывается. Ведь до сих пор я молчаливо следовал аксиоме: "Если базисные блоки схемы 1, задействованные и на целеполагающей и на целеобслужи вающей ступени — "образ мира" и "ресурсы", — на высшей ступени А синкретизи руются с другими блоками, так значит и на нижней ступени В они не могут быть представлены в чистом, несвязанном виде". Кто иррационально ставит цели, тот иррационально и стремится к ним. Но всегда ли такая аксиома оправдана? Разве мы не можем себе представить персонаж, по-донкихотски убежденный в победе "право го дела" и не считающийся с отсутствием реальных шансов на достижение своего идеала, однако же по пути к этой цели обнаруживающий на предполагаемых им "промежуточных этапах" реализм в манипулировании ресурсами и немалую лов кость в построении сценариев? Не это ли случай Р. Оуэна, соединившего социальный утопизм с одаренностью предпринимателя? Не отвечает ли этому типу и деятель ность Ленина, когда он, сохраняя сверхценную установку на мировую революцию, заключал Брестский мир или вводил нэп? Можно и дальше перечислять примеры таких "квазирациональных" ментальностей, когда ценности поглощают оценку ре сурсов только на целеполагающем уровне, однако на уровне целеобслуживания эта оценка остается автономной.

Отсюда вывод: трансформации, претерпеваемые "образом мира" и "ресурсами" на более фундаментальной ступени А, лишь факультативно могут переноситься и на ступень В. Как вариант, копия блока, утратившего свою самостоятельность в сфере целеполагания, может сохраняться на ярусе целеобслуживания и участвовать в соответствующих порождающих операциях. Когда подобное происходит с блоком "ресурсов", персонаж лишается способности к трезвой оценке своих возможностей при постановке цели. Он может, однако, обретать вновь дар рациональности в борьбе за цель, иррационально определенную. Диалог с таким персонажем неизбежно дол жен иметь свою специфику. Побуждая его изменить оценку своих возможностей, мы в состоянии лишь склонить его к воздержанию от тех или иных конкретных акций или заставить двигаться к цели иными маршрутами, но практически невозможно, пока образ мира пребывает неизменным, заставить носителя подобной ментальности отречься от сверхценной установки как таковой.

Такой тип принятия решении представляет схема 6. Читатель сам может вообра зить, как должен выглядеть ее структурный "близнец" — модель, где при целепола гании образ мира растворялся бы в ценностных клише, но восстанавливался бы во всей своей конкретике при выработке способов практического осуществления "свя щенных возможностей" персонажа. Тем самым предлагаемый подход позволяет смоделировать гибридный вариант принятия решений, который еще М. Вебером был определен как "поведение, целесообразное лишь по своим средствам" (1, с.629), и, более того, обнаруживает весьма вероятное существование двух подвариантов подо бного гибрида.

                                                                                                          27   

Схема 6. Квазирациональное действие (с нарушенной оценкой возможностей на уровне целеполагания)

Мы можем сделать в нашем моделировании еще один шаг, отказавшись и от другой, до сих пор молчаливо соблюдавшейся, хотя эксплицитно и не оговоренной, аксиомы. Она заключалась в том, что все варианты принятия решений, промежуточ ные между эталонами рациональности и эффективности, рассматривались как оди наково выводимые и из максимально развернутой схемы 1, посредством склеивания ее фундаментальных блоков, и из схем предельно редуцированных (2 и 3), через разложение-дифференциацию образований, которыми эти последние схемы опери руют. А потому поглощения одних блоков другими до сих пор рассматривались как происходящие в пределах одного и того же, а именно целеполагающего уровня. В результате во всех выведенных выше схемах сохранялось различение двух уровней или компонентов решения, независимо от того, сводится ли каждый из них к единому блоку ("стимул"/"ответ") или же представлен когнитивной процедурой, осуществ ляемой над многими блоками.

Но если мы отрешимся от этой аксиомы, мы легко получим модель ментальности, где исчезает различие между целеполаганием и целеобслуживанием. В самом деле, представим, что один из блоков целеполагающего уровня вступил в отношения "склеивания-поглощения" с блоком "поведенческих схем", — к примеру, "ценно сти" замещаются "поведенческими схемами". Получается, ценности персонажа сво дятся к безупречно точному соблюдению определенных реакций в ответ на идущие из внешнего мира раздражители. Как следствие, схема в целом обретает парадок сальный вид (схема 7). Поскольку в ней отсутствуют "ценности" как таковые, а порождение какого бы то ни было блока на основе только "образа мира" и "поведен ческих схем" не предусмотрено, то блок "интересов" выпадает безо всякого замеще ния: вместо определения и осознания персонажем своих интересов, видим прямую передачу сигнала из "образа мира" в возникший блок "сверхценных поведенческих схем". С элиминацией интересов устраняются и собственно цели. Вместо них на базе возможностей и сверхценных поведенческих схем порождаются самодовлеющие ус тановки-сценарии.

28                                                                        Проблемы и суждения

Так строится модель ритуализированно-этикетного, "традиционного", по Вебе ру, поведения. В ней целеполагание практически поглощено целеобслуживанием, в рамках которого происходит и взвешивание возможностей. Осуществление стандартных поведенческих схем становится на место выработки цели. Перед русским чита телем этот тип принятия решений можно проиллюстрировать таким известным литературным примером как дуэль Онегина с Ленским. После того, как в сознании Онегина интерес "примириться с приятелем и исчерпать дискомфортную ситуацию" блокируется интересом "избежать общественного осуждения", его поведение полно стью переходит на традиционалистский "автопилот" — оно демонстрирует безуп речный автоматизм в исполнении общественно санкционированных поведенческих схем при отсутствии осмысленных целей. Убийство на дуэли оказывается результа том вовсе не стремления к цели "убить противника", но следования сценарию дуэли, ставшему этикетной самоцелью.

Схема 7. "Традиционное" действие (с опорой на сверхценную поведенческую схематику)

Случаи проявления такой ментальности в политической сфере следует отличать от разобранного мною выше (а еще раньше в совместных публикациях с Сергеевым) варианта рационального поведения по схеме 1, когда с образованием обратной связи "сценарии-возможности", сценарии, по существу, устанавливают контроль над це лями. Как отмечалось, в подобных случаях, вроде ленинского плана Октябрьского переворота или плана мировой войны фон Шлиффена мы имеем рациональное или квазирациональное принятие решений в условиях неопределенного состояния блока "возможностей".

Схема 7 относится к случаям совсем иным: в частности, ею описывается поведение несчетного числа исторических персонажей, которые могут быть охарактеризованы как "жертвы этоса" — будь то гвардейцы Наполеона I, утверждающие в уже проиг ранной битве при Ватерлоо принцип "гвардия умирает, но не сдается", или слуга князя Курбского В. Шибанов, идущий на смерть, доставляя письмо господина Ивану IV, или те из подсудимых на Московских процессах 1936 — 38 гг., что шли на лжесвидетельства и самообвинения, выполняя "приказ партии".

Мы вполне можем представить и менее интересный случай встречной трансфор мации, когда, наоборот, поведенческие схемы оказываются подменяемы ценностями и понимание того, как можно было бы действовать в конкретной ситуации, блокиру ется общими представлениями о должном и недолжном. Я называю этот случай менее интересным, так как при этом принятие решения по сути останавливается на уровне целеполагания, за которым наступает бесконечная этическая рефлексия по поводу поставленной цели, не преобразуемой в обеспеченную сценарием практиче скую задачу (тип "рефлектирующего интеллигента" от политики — С. Ковалев в Чечне).

                                                                                                          29   

По аналогии с поглощением поведенческими схемами ценностей мы можем себе представить поглощение этими схемами блока "ресурсов". И перед нами возникнет персонаж, убежденный, что некие поведенческие схемы сами по себе обладают чудесной силой, гарантируя исполнимость интересов и представляя для них исчер пывающее ресурсное обеспечение. В чем-то такая ментальность сравнима с менталь ностью математика, чьи ресурсы при решении встающих перед ним высокоабстрак тных задач сводятся к тем операциональным навыкам, которыми он располагает. В политике реализация такой модели дает нам тип решений без различения целепола гания и целеобслуживания, вообще без подлинных целей, всегда отягченных взве шиванием наличных средств и калькуляцией материальных возможностей. В разби раемом же случае (схема 8) оформившиеся интересы непосредственно шлют акти вирующий сигнал в блок "поведенческих схем", принимаемых за источники мощи. Так возникает тип "стратега-догматика", представленный, скажем, К. Победонос цевым или некоторыми из "рыночных реформаторов" России в 1990-х, тип, одержи мый сценариями-установками, призванными обеспечить "магическую" власть над миром, материальной реальностью.

Схема 8. "Традиционное" действие с "магической" опорой на схемы — источники мощи

Действия-решения, которые Вебер называл "традиционными", суть по внутрен ней своей структуре такие действия-решения, при порождении которых либо ценно сти, либо оценка ресурсов оказываются поглощены поведенческими схемами, восп ринимаемыми, соответственно, или как воплощения ценностей или в качестве ис точников мощи. Но поскольку такая контаминация когнитивных блоков в поведении субъекта может возникать и помимо традиции, имея индивидуальное происхожде ние, то определение подобных решений как "традиционных" я ставлю в кавычки, впрочем, не упуская из вида и фрейдистской проблематики гомологии поведения традиционного и индивидуально-невротического.

Наконец, предложенное исчисление когнитивных типов принятия решений мож но дополнить постулатом о том, что каждая из представленных моделей способна выступать в двух версиях — "закрытой" и "открытой". Различие между версиями в том, остается ли содержание базисных блоков каждой модели неизменно-заданным или может обновляться и пополняться за счет новых элементов аналогичной струк туры. Так, "закрытую" версию аффективной модели (схема 2) можно проиллюстри ровать образом демократа, манипулирующего в наши дни теми же "антиимперски ми" и "антикоммунистическими" клише, коими он жил в 1990-м. Открытую же версию этой модели явит персонаж, научившийся за последние два года амальгами ровать клише либеральные и патриотические, "права человека" с "правами зару бежных соотечественников" и "национальными интересами молодой демократии". Если в "закрытой" версии схема 8 впрямь являет кредо догматика, верящего в мудрость накатанных схем, непременно обязанных принести успех, то в версии "открытой" этого типа сменяет экспериментатор, готовый "учиться, учиться и учиться", шарахаясь от одной стратегии к другой под знаком веры в существование где-то сценарных "золотых ключиков", убирающих все преграды: догматик транс формируется в авантюриста.

СОМНЕНИЯ, ОТВЕТЫ, ПЕРСПЕКТИВЫ

Так открывается множественность разнотипных программ принятия решений человеком — программ, способных опираться на одну и ту же нейронную базу человеческого мозга. Разрабатывая исчисление таких программ, отвлекающееся от содержания конкретных когнитивных блоков, в двух пунктах я испытывал наиболее серьезные, хотя и постепенно преодоленные сомнения. Причем существенно, что как сами сомнения, так и разрешение их были впрямую связаны с моими политологиче скими интересами последних лет.

30                                                                        Проблемы и суждения

Во-первых, мне доводилось уже на страницах "Полиса" писать о том, что великие социально-политические видения, такие как консерватизм и либерализм в разных его осмыслениях, основываются на космологических мифах с прямыми ценностными импликациями (9). Консерваторы, от К. Победоносцева до А. Зиновьева, исповедуют миф случайно возникшего космоса, тяготеющего к сползанию в хаос, и потому не приемлют ни произвольных рациональных "переделок" мира, ни отпусканий его на самотек, но требуют от политика прежде всего героического "охранения" мира как он есть, в наличном состоянии. Либерализм эволюционистского толка, в нашем веке замечательно представленный Ф. Хайеком, стоит на мифе спонтанно совершенству ющегося космоса, восходящего ко все более высоким ступеням самоорганизации. При таком видении любые конструктивистские или охранительные вмешательства в динамику мира воспринимаются как препятствия на путях "доброй природы" (10). Напротив, для либерал-конструктивистов толка Дж. Кейнса или Ф. Рузвельта космоло гический выбор лежит между соскальзыванием мира в хаос и непрестанным демиургий ным вмешательством конструктивного разума в "природу", в том числе социальную. В каждом из этих мифов определенный мировой сюжет становится основанием ценност ной квалификации политических действий. Оправданно ли в таком случае настаивать, как я делаю в данной статье, на инвариантной раздельности ценностей и образа мира — или следует для какого-то, не освещенного мною уровня Ментальности постулировать дорациональное единство мировидения и аксиологии?

Сам я, конечно, допускаю деградацию как консервативной, так и либерально эволюционистской, и либерально-конструктивистской ментальности к "синкрети стским" клише, в которых ценности с противостоящими им антиценностями оказы ваются неразличимы от явлений мира. Однако в общем случае я считаю правильным связывать перечисленные великие мифы политики с наиболее глубинным уровнем вторичного, производного блока "интересов", полагая их возникающими в резуль тате определенной корреляции между состояниями блоков "образа мира" и "ценно стей". А именно, если "образ мира" содержит в себе какой-либо из указанных космологических сюжетов как таковой, то в блоке "ценностей" консерватора и либерала присутствует аксиома о существовании космоса как "высшем благе" или "предпосылке благ" (хотя в остальном ценностная иерархия может быть трансцен дентна относительно мироустройства, предъявляя к нему серьезные счеты). Под твердить правомерность такого разложения великих идеологических мифов нетруд но. Если мы переменим знаки в блоке "ценностей" и прогностически определим существующий мир как "зло" (ср. разработку мотива "концентрационной Вселен ной" в текстах чилийского фашистского идеолога М. Серрано), то при тех же космо логических сюжетах мы порождаем иные, ультрарадикальные идеологические кон струкции, позитивно расценивающие сокрушение имеющегося социального строя "до основанья, а затем...", независимо от того, трактуется ли он просто как коснею щая помеха благому созиданию или как самоорганизующаяся материя, движущаяся ко все более мрачным ступеням зла (например, в эзотерической философии Р. Гено на). А потому оказывается вполне законным полагать основания идеологий "боль шого стиля" в комбинации посылок из разных когнитивных блоков, настаивая на изначальной взаимной независимости космологических схем и аксиологии самого факта бытия космоса, в том числе космоса социального и политического.

Вторым камнем преткновения для меня была степень способности предлагаемой типологии решений служить для спецификации Ментальности субъектов, вырабаты вающих эти решения, будь то субъекты индивидуальные или собирательные. Оче видно, что один и тот же политик в разные периоды своей деятельности и в различных ее областях способен опираться на разные модели вывода решений, как бы переклю чаться с одной программы на другую. Ментальность Ленина как политика-практика, видимо, описывается квазирациональной схемой, допускающей на уровне целеобс луживания отсрочки и изощренные обходные пути реализации сверхценных устано вок, "подмораживание"последних, когда они вступают в противоречие с наличными возможностями, а вместе с тем и их реструктурирование на глубинном, целеполага ющем уровне, коль скоро они перестают соответствовать образу мира. Однако ментальность Ленина-идеолога, в особенности периода написания "Материализма и эмпириокритицизма", может быть вполне адекватно задана простейшей аффектив ной схемой 2 и сведена к сканированию текстов оппонентов на предмет распознания "мыслепреступлений", вызывающих однотипную реакцию: "попался идеалист"! Заключение Брестского мира и написание "Материализма и эмпириокритицизма" предполагают глубокое различие интеллектуальных программ, включаемых в зави симости от сферы деятельности разума. Я не исключаю, что анализ других ленинских текстов и ситуаций мог бы обнаружить также примеры и иных схем вывода решений.

                                                                                                          31   

Потому гипотетический сверхкомпьютер, предназначенный моделировать разно родные решения политика даже в одну и ту же эпоху его деятельности, должен быть в состоянии выбирать между перечисленными когнтитивными моделями, переходя с одних на другие. Тем более это должно относиться к динамической модели духовной и психологической эволюции политика: она должна быть в состоянии осуществлять процедуры образования совершенно новых блоков основных значений для некото рых областей его практики посредством поглощения-синкретизации или, напротив, дифференцирования блоков, определявших структуру его Ментальности на пред ыдущей жизненной ступени.

Однако не кажется безосновательным предположение о том, что эпохи в истории отдельных областей политики и культуры могут разниться превалированием тех или иных когнитивных типов вывода решений, по крайней мере на уровне целеполага ния. Так, в моей работе об изменениях концептуального аппарата советской военной доктрины с 1945 г. по начало 90-х были выделены периоды, различие между которы ми может быть осмыслено, в том числе, через смену схем целеполагания (11). В первое послевоенное десятилетие над советской военной доктриной господствовала идеология т.н. "постоянно действующих факторов" войны и победы, согласно кото рой в случае третьей мировой войны ставка нашего противника на новый, теперь уже ядерный блицкриг будет сломлена факторами, неотделимыми от социалистической природы СССР, и прежде всего прочностью тыла и высоким моральным духом руководимой коммунистами Советской Армии. Иначе говоря, если в плане целепо лагания ценности осмыслялись как основные источники силы, важнейшие из ресур сов, то на ступени целеобслуживания, похоже, гарантией победы оказывалась уста новка на повторение стратегического сценария предыдущей победоносной войны. Все это придает когнитивному аппарату советской военной доктрины тех лет, про дуцирующему стратегические планы, следующий образ (схема 9):

Схема 9. Когнитивная схема выработки решений в рамках советской военной доктрины 1945 — 1955 гг.

32                                                                        Проблемы и суждения

Со второй половины 50-х годов под впечатлением советских успехов в ядерной области и особенно в ракетостроении в выступлениях и публикациях наших военных лидеров возобладала другая схема целеполагания. Зазвучали утверждения, что СССР, ликвидировав военную неуязвимость США, практически уже достиг превос ходства над потенциальным противником, и с каждым годом гонки вооружений это превосходство будет все увеличиваться и упрочиваться. Итак, теперь превосходство не прямо выводится из ценностей, но связывается с геостратегическими факторами и владением современным оружием. Однако картина мира в изложениях военной доктрины тех лет исподволь утрачивает автономность. Мир выглядит устроенным так, что обладатели наивысших ценностей по некоему стечению обстоятельств вме сте с тем не могут не быть хозяевами положения в военно-техническом и стратеги ческом планах. Образ мира и ценности совмещаются так, будто первый "подыгрыва ет" последним, и ставка на тотальную ядерную войну до полной победы лишь отчасти корректируется на целеобслуживающем уровне признанием возможности возникно вения "войны по недоразумению" со страшными последствиями.

И наконец, с конца 60-х годов в течение двух десятилетий доктрину характери зует постепенное размывание целевых установок на случай большой войны. В офи циальных документах 80-х годов цели военной политики и военного строительства все больше формулируются в выражениях типа "не допустить превосходства НАТО", "под держать паритет", "не дать разговаривать с собою с позиций силы" и т.д. — т.е. явно связываются с отсутствием прямого военного конфликта сверхдержав. Примени тельно же к варианту с возникновением большой войны в основном используются формулы "решительного" или "гарантированного отпора", "гарантированных от ветных действий" и т.п. К середине 80-х годов тезис о "войне до победы" практически выходит из употребления, хотя официально от него и не отказываются ради "поддер жания высокого воинского духа". Похоже, в эту пору и образ мира, и оценка ресурсов достаточно дифференцированны от ценностей, а навязчивые рассуждения о мораль ной правоте СССР, проявляющейся в его отказе от силового превосходства, оказы ваются вполне в духе максимы "не в силе Бог, а в правде". В то же время подлинной рационализации вывода решений не происходит, так как ценности в контексте рассуждений о возможной войне поглощаются самодовлеющими сценариями "га рантированных действий" — традиционно-сверхценных поведенческих схем. Меж ду тем в годы "нового мышления" эти кризисные черты доктрины усугубляются пацифистской критикой, которая, уловив самый уязвимый пункт нашей современ ной военной мысли — отсутствие представления о целях войны, распад прежних когнитивных суррогатов этих целей, по сути стала пропагандировать встречное растворение поведенческих схем в ценностях, в рассуждениях о должном и недолж ном, полностью блокирующее разработку реальных военно-политических и военно стратегических сценариев.

Неизменными свойствами советской военной доктрины второй половины века оказываются невыделенность блока "ценностей" в явном виде, их склеивание с другими блоками — то с "ресурсами", то с "образом мира", то, наконец, с "поведен ческими схемами". Похоже, отечественная военно-политическая Ментальность этих лет проявляет неспособность ориентироваться на ценности, которые не облада ли бы некой "магической" властью над миром, иногда откровенно заявляемой, иногда подспудно принимаемой за данность, или, по крайней мере, не предъявляли бы потайных претензий на такую власть, будучи "невротически" упакованы в сверх ценные поведенческие схемы.

Таким образом, построенное исчисление когнитивных моделей, описывающих принятие решений людьми, обнаруживает практическую приложимость в политоло гических исследованиях и достаточную продуктивность в этой области. Я вижу сейчас возможность дальнейшей разработки этой концепции в двух основных на правлениях. Во-первых, должна быть отработана техника выделения в политиче ских текстах речевых образований, соответствующих различным когнитивным бло кам, в том числе характерным для решений "недорационального" и квазирациональ ного типа. Такая техника позволит с уверенностью идентифицировать порождаю щую когнитивную схему, стоящую за каждой конкретной акцией политического лидера, а накопление подобных результатов позволило бы определять для пол итика тот регистр когнитивных типов принятия решений, в котором он привык работать (12).

                                                                                                          33   

Во-вторых, заманчиво было бы проследить воздействие культурных и цивилиза ционных стилей, а также великих религий на предпочтительную склонность их адептов к некоторым схемам вывода решений, а именно — к синкретизации или разведению тех или иных когнитивных блоков. Задел в этом направлении нам даютклассические труды М. Вебера, показавшего связь протестантизма с рационалисти ческим "расколдовыванием" мира. На деле такое "расколдовывание" определяется, в первую очередь, трансцендированием ценностей, их последовательным отделени ем от образа мира и даже от оценки ресурсов. Отправляясь от данного результата, Вебер наметил программу исследований того, как в этом плане дело обстоит с други ми великими религиями и цивилизациями. Гуманитарными науками нашего века эта программа осуществлена лишь фрагментарно. Предлагаемое исчисление типов при нятия решений позволяет, думается, подступиться к ней с новым инструментарием.

Таковы вопросы, которые ставит проделанная работа перед теми, кто готов пред лагаемую методику воспринять всерьез.

1.   Вебер М. Избр. произв. М., 1990.

2.   Щедровицкий Г.П. Избр. труды. М., 1995.

3.   См.: Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987; Когнитивные исследования за рубежом: методы искусственного интеллекта в моделировании политического мышления. М., 1990, и др.

4.   Сергеев В.М., Цымбурский В.Л. К моделированию процессов принятия решений в конфликтных ситуациях. — Комплексные методы в исторических исследованиях: тезисы докладов и сообщений научного совещания. М., 1987; Сергеев В.М., Цымбурский В.Л. Принятие решения: когнитивная модель. — Ученые записки Тартусского государственного университета. Вып. 840/1989; Сергеев В.М., Цымбурский В.Л. Когнитивные механизмы принятия решений: модель и приложения в полит ологии и истории. — Компьютеры и познание. М.,1990; Сергеев В.М., Цымбурский В.Л. Решение как звено исторического процесса. — Системные исследования — 1991. М., 1991.

5.   См.: Singer J.D. The Correlates of War. Vol.1, N.Y.-L..1979; Линдсей Л., Норман Д. Переработка информации у человека. М.,1974.

6.   Системные исследования — 1991, с. 234.

7.   Ученые записки Тартусского государственного университета. Вып. 840, с.148 и сл.

8.   Едва ли можно лучше представить ценностно ориентированное действие-решение этого типа, чем то сделал А. Швейцер, утверждая, будто его "этика благоговения перед жизнью" "не зависит от того, в какой степени она оформляется в удовлетворительное этическое мировоззрение... Ее нельзя сбить с толку тем аргументом, что поддерживаемое ею сохранение и совершенствование жизни ничтожно по своей эффективности... Но важно, что этика стремится к такому воздействию, и потому можно оставить в стороне все проблемы эффективности ее действий..." (Швейцер А. Культура и этика. М., 1974, с.309). В этих словах с максимальной четкостью представлено "поглощение" мира ценностями, их абсолютное доминирование над образом мира: этика превыше мировоззрения, этичность выше эффективности, интересы неотличимы от ценностей.

9.   Цымбурский В.Л. Открытое общество, или Новые цели для Европы. — "Полис", 1992, № 5 — 6.

10. Потому забавно, когда российским либерал-реформаторам начала 90-х годов ставят в вину как логический абсурд исповедание принципа "революционно разрушим, а потом все будет органически вырастать" (Кургинян С.Е. Русская идея, национализм и фашизм. — Куда идет Россия? Альтерна тивы общественного развития. М.,1995, с.451). Критика Кургиняна осуществляется с позиций его собственного конструктивистского мифа. Напротив, для либерала-эволюциониста, верящего в "до брую природу", "невидимую руку" и "расширенную систему сотрудничества", критикуемый подход совершенно естествен: сломать препоны, которые старая система ставила перед "доброй природой", и дать последней созидать "систему расширенного сотрудничества"... "невидимой рукой".

11. Цымбурский В.Л. Военная доктрина СССР и России: осмысления понятий "угрозы" и "победы" во второй половине XX века. М., 1994.

12. Подход к этой задаче см.: Акимов В.П., Цымбурский В.Л. Взаимопонимание в политическом процессе как когнитивная проблема. — "Наука-Политика-Общество" (пробный выпуск общественно-теоре тического журнала). М., 1991, с.9—13.